Они вольные птицы, и никто им не указ. Зажав в зубах зубочистку, он наконец оторвал взгляд от экрана телевизора, по которому крутили дневной сериал “В погоне за кушем”.
– Говорите, мои сорванцы надрали задницы четверым парням? Сдается мне, дело совсем в другом – скорее всего Гоча и Гордо просто вынуждены были постоять за себя. Все это очень смахивает на самооборону. Только психи лезут на рожон, когда перед ними стоят четверо. Каково ваше мнение, шериф?
– Насколько я слышал, ни о какой самозащите и речи не шло.
– Я тоже кое-что слышал… – Мистер Брэнлин замолчал, чтобы внимательно изучить коричневый кусочек, наконец-то добытый из дупла в зубе… – Например, то, что этот Мэкинсон бросил в Гордо бейсбольным мячом и чуть не раздробил ему плечо. Гордо показывал мне синяк, черный как уголь. Если родичи этих пацанов будут давить на меня, я думаю, что смогу подать в суд на мальчишку Мэкинсонов. Зубочистка с коричневым кусочком на кончике вернулась в рот мистера Брэнлина. Он снова повернулся к телевизору и уткнулся в сериал, где Эррол Флинн выступал в роли Робин Гуда.
– То-то и оно. Эти Мэкинсоны ходят в церковь и вечно строят из себя праведников, а на проверку выходит, что они втихаря подучивают своего пацана кидаться в других бейсбольными мячами, а потом, когда его решат за это проучить за такую-то подлость, скулить и визжать, словно побитая собака, и бежать прямиком в полицию. По мне, так правильно мои ребята им сопатки начистили. Мистер Брэнлин фыркнул:
– Те еще христиане! Но в другом шериф Эмори все же добился своего. Мистер Брэнлин согласился оплатить счет от дока Пэрриша за все процедуры, которым подвергся Джонни Вильсон. Поличному приказанию шерифа Гордо и Гоча должны были неделю мести и мыть полы в участке шерифа и в тюремной камере, неделю же не могли даже появляться возле общественного бассейна. Но это только раззадорило злость Брэнлинов, и мы с Дэви Рэем это прекрасно понимали. Мне зашили разбитую губу, наложив шесть швов – ощущение не приятней того, что я испытал, когда губу мне разбивали, – но этот счет мистер Брэнлин оплачивать отказался на основании того, что я бросил мяч в Гордо. Мама места не находила от ярости, но отец сказал, что пусть так и будет. Тут все по справедливости. Дэви Рэй слег с грелкой со льдом на голове. Его лицо сделалось желто-зеленым от синяков, словно его несколько миль проволокли по дороге, привязав за ноги к заднему бамперу. От отца я узнал, что у Джонни действительно оказалось сотрясение мозга. Док Пэрриш уложил его в постель на две недели, запретив вставать до тех пор, пока сам не удостоверится, что с Джонни все в порядке. В конце концов Джонни поднялся на ноги, но и после этого ему еще долго не разрешалось бегать, заниматься спортом и поднимать тяжелое, а также ездить на велосипеде, который, по нашему с Дэви Рэем указанию, его отец вызволил из-под трибун в целости и сохранности. Таким образом, Брэнлины не просто отколошматили нас – они украли у Джонни Вильсона кусок лета, потому что никогда больше ему не будет двенадцать в таком чудесном июле. Примерно тогда же я сидел с распухшей, но подживавшей физиономией на кровати. Разложив на коленях пачку своих любимых “Знаменитых чудовищ”, я начал вырезать из журналов самые красивые и страшные картинки. Когда картинок накопилось достаточно, я, вооружившись скотчем, развесил картинки на стенах, над своей кроватью, над письменным столом, на дверцах гардероба – в общем, всюду, где держал скотч. Когда я наконец закончил свои труд, моя комната превратилась в миниатюрный музей чудовищ. С одной стороны на меня смотрел Призрак Оперы Лона Чейни, с другой – Дракула Белы Лугоши, с третьей – Франкенштейн Бориса Карлоффа и симпатичная Мумия. Вокруг кровати я развесил мрачные черно-белые снимки со сценами из “Метрополиса”, “Лондона после полуночи”, “Уродов”, “Черной Кошки” и “Дома на холме призраков”. На дверце гардероба был коллаж чудовищ: сражающийся со слоном Юмир Рэя Харрихауссна; гигантский паук, преследующий Худого Человека; Горго, переправляющийся вброд через Темзу; Гигантский Человек с лицом, исполосованным шрамами; кожистое чудище из Черной Лагуны и, наконец, летящий Роден во всей красе. Над моим письменным столом были собраны особые картинки. На самом почетном месте, если хотите; там были и Его Учтивость Винсент Прайс, и блондинистый Родерик Эшер, и худой, гибкий и кровожадный Дракула Кристофера Ли. Когда мама зачем-то заглянула в мою комнату и увидела, что я сотворил со стенами, ей пришлось прислониться к притолоке, чтобы просто удержаться на ногах.
– Кори! – вскричала она. – Сейчас же сними со стен все эти ужасы!
– Но почему? – возмущенно спросил я. – Ведь это моя комната и я делаю в ней все, что захочу!
– Конечно, но от этих ужасных созданий, которые тут со всех сторон, у тебя по ночам начнутся кошмары!
– Ничего со мной не случится, – уверил я маму. – Правда ничего. Она безнадежно махнула рукой, и картинки остались висеть на стенах. Иногда у меня действительно случались кошмары, но главными действующими лицами в них бывали только Брэнлины и никогда – существа, населявшие мои стены. Они были моими сторожевыми псами. Я спал спокойно, осознавая, что все время нахожусь под охраной. Друзья стерегли меня от Брэнлинов, не позволяя им пробраться ко мне в комнату через окно ночью, а днем, в тихие часы, вели со мной долгие разговоры о том, что такое настоящая выдержка в мире, где многие боятся того, чего не понимают. Я никогда не боялся своих чудовищ. Они всецело находились в моей власти. Я спокойно спал в темноте, и они никогда не переступали раз проложенных меж нами границ. Мои чудовища не по своей воле появились на свет с болтами в шее, чешуйчатыми крыльями, жаждой крови, бурлящей в жилах, или ужасно перекошенными лицами, от которых хорошенькие девушки в страхе шарахались прочь. Мои чудовища не были олицетворением зла; все, к чему они стремились, это выжить в суровом древнем мире. Глядя на них, я думал о себе и своих друзьях: заблудшие, потерянные, никем не любимые, измученные, но непобежденные, все мы были изгоями, неустанно ищущими себе место среди апокалипсиса деревенских факельных шествий, амулетов, распятий, серебряных пуль, ядерных бомб, реактивных истребителей и огнеметов. Мы были несовершенны и героически переносили свои страдания. Я расскажу вам о другом, о том, что испугало меня на самом деле. В один прекрасный день в стопке журналов, которые мама приготовила на крыльце, чтобы вынести на помойку, я отыскал старый номер “Лайф”. Усевшись на ступеньке крыльца, я принялся листать страницы, поглаживая Рибеля, который улегся у моих ног, едва ли прислушиваясь к стрекотанию цикад в кронах ближайших деревьев, замерших под неподвижным, как на картине пейзажиста, небом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Говорите, мои сорванцы надрали задницы четверым парням? Сдается мне, дело совсем в другом – скорее всего Гоча и Гордо просто вынуждены были постоять за себя. Все это очень смахивает на самооборону. Только психи лезут на рожон, когда перед ними стоят четверо. Каково ваше мнение, шериф?
– Насколько я слышал, ни о какой самозащите и речи не шло.
– Я тоже кое-что слышал… – Мистер Брэнлин замолчал, чтобы внимательно изучить коричневый кусочек, наконец-то добытый из дупла в зубе… – Например, то, что этот Мэкинсон бросил в Гордо бейсбольным мячом и чуть не раздробил ему плечо. Гордо показывал мне синяк, черный как уголь. Если родичи этих пацанов будут давить на меня, я думаю, что смогу подать в суд на мальчишку Мэкинсонов. Зубочистка с коричневым кусочком на кончике вернулась в рот мистера Брэнлина. Он снова повернулся к телевизору и уткнулся в сериал, где Эррол Флинн выступал в роли Робин Гуда.
– То-то и оно. Эти Мэкинсоны ходят в церковь и вечно строят из себя праведников, а на проверку выходит, что они втихаря подучивают своего пацана кидаться в других бейсбольными мячами, а потом, когда его решат за это проучить за такую-то подлость, скулить и визжать, словно побитая собака, и бежать прямиком в полицию. По мне, так правильно мои ребята им сопатки начистили. Мистер Брэнлин фыркнул:
– Те еще христиане! Но в другом шериф Эмори все же добился своего. Мистер Брэнлин согласился оплатить счет от дока Пэрриша за все процедуры, которым подвергся Джонни Вильсон. Поличному приказанию шерифа Гордо и Гоча должны были неделю мести и мыть полы в участке шерифа и в тюремной камере, неделю же не могли даже появляться возле общественного бассейна. Но это только раззадорило злость Брэнлинов, и мы с Дэви Рэем это прекрасно понимали. Мне зашили разбитую губу, наложив шесть швов – ощущение не приятней того, что я испытал, когда губу мне разбивали, – но этот счет мистер Брэнлин оплачивать отказался на основании того, что я бросил мяч в Гордо. Мама места не находила от ярости, но отец сказал, что пусть так и будет. Тут все по справедливости. Дэви Рэй слег с грелкой со льдом на голове. Его лицо сделалось желто-зеленым от синяков, словно его несколько миль проволокли по дороге, привязав за ноги к заднему бамперу. От отца я узнал, что у Джонни действительно оказалось сотрясение мозга. Док Пэрриш уложил его в постель на две недели, запретив вставать до тех пор, пока сам не удостоверится, что с Джонни все в порядке. В конце концов Джонни поднялся на ноги, но и после этого ему еще долго не разрешалось бегать, заниматься спортом и поднимать тяжелое, а также ездить на велосипеде, который, по нашему с Дэви Рэем указанию, его отец вызволил из-под трибун в целости и сохранности. Таким образом, Брэнлины не просто отколошматили нас – они украли у Джонни Вильсона кусок лета, потому что никогда больше ему не будет двенадцать в таком чудесном июле. Примерно тогда же я сидел с распухшей, но подживавшей физиономией на кровати. Разложив на коленях пачку своих любимых “Знаменитых чудовищ”, я начал вырезать из журналов самые красивые и страшные картинки. Когда картинок накопилось достаточно, я, вооружившись скотчем, развесил картинки на стенах, над своей кроватью, над письменным столом, на дверцах гардероба – в общем, всюду, где держал скотч. Когда я наконец закончил свои труд, моя комната превратилась в миниатюрный музей чудовищ. С одной стороны на меня смотрел Призрак Оперы Лона Чейни, с другой – Дракула Белы Лугоши, с третьей – Франкенштейн Бориса Карлоффа и симпатичная Мумия. Вокруг кровати я развесил мрачные черно-белые снимки со сценами из “Метрополиса”, “Лондона после полуночи”, “Уродов”, “Черной Кошки” и “Дома на холме призраков”. На дверце гардероба был коллаж чудовищ: сражающийся со слоном Юмир Рэя Харрихауссна; гигантский паук, преследующий Худого Человека; Горго, переправляющийся вброд через Темзу; Гигантский Человек с лицом, исполосованным шрамами; кожистое чудище из Черной Лагуны и, наконец, летящий Роден во всей красе. Над моим письменным столом были собраны особые картинки. На самом почетном месте, если хотите; там были и Его Учтивость Винсент Прайс, и блондинистый Родерик Эшер, и худой, гибкий и кровожадный Дракула Кристофера Ли. Когда мама зачем-то заглянула в мою комнату и увидела, что я сотворил со стенами, ей пришлось прислониться к притолоке, чтобы просто удержаться на ногах.
– Кори! – вскричала она. – Сейчас же сними со стен все эти ужасы!
– Но почему? – возмущенно спросил я. – Ведь это моя комната и я делаю в ней все, что захочу!
– Конечно, но от этих ужасных созданий, которые тут со всех сторон, у тебя по ночам начнутся кошмары!
– Ничего со мной не случится, – уверил я маму. – Правда ничего. Она безнадежно махнула рукой, и картинки остались висеть на стенах. Иногда у меня действительно случались кошмары, но главными действующими лицами в них бывали только Брэнлины и никогда – существа, населявшие мои стены. Они были моими сторожевыми псами. Я спал спокойно, осознавая, что все время нахожусь под охраной. Друзья стерегли меня от Брэнлинов, не позволяя им пробраться ко мне в комнату через окно ночью, а днем, в тихие часы, вели со мной долгие разговоры о том, что такое настоящая выдержка в мире, где многие боятся того, чего не понимают. Я никогда не боялся своих чудовищ. Они всецело находились в моей власти. Я спокойно спал в темноте, и они никогда не переступали раз проложенных меж нами границ. Мои чудовища не по своей воле появились на свет с болтами в шее, чешуйчатыми крыльями, жаждой крови, бурлящей в жилах, или ужасно перекошенными лицами, от которых хорошенькие девушки в страхе шарахались прочь. Мои чудовища не были олицетворением зла; все, к чему они стремились, это выжить в суровом древнем мире. Глядя на них, я думал о себе и своих друзьях: заблудшие, потерянные, никем не любимые, измученные, но непобежденные, все мы были изгоями, неустанно ищущими себе место среди апокалипсиса деревенских факельных шествий, амулетов, распятий, серебряных пуль, ядерных бомб, реактивных истребителей и огнеметов. Мы были несовершенны и героически переносили свои страдания. Я расскажу вам о другом, о том, что испугало меня на самом деле. В один прекрасный день в стопке журналов, которые мама приготовила на крыльце, чтобы вынести на помойку, я отыскал старый номер “Лайф”. Усевшись на ступеньке крыльца, я принялся листать страницы, поглаживая Рибеля, который улегся у моих ног, едва ли прислушиваясь к стрекотанию цикад в кронах ближайших деревьев, замерших под неподвижным, как на картине пейзажиста, небом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100