Разве Бог не правит миром во всех его проявлениях, как это сказано в Библии? Если так, то почему преподобный Блессет так боится за наши души?
– Отвратительная похоть! – заорал он, комментируя ту часть песни “Бич Бойз”, где говорилось, что не дело оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. – Этому призыву к насилию не сможет противиться ни одна юная душа! Господи, спаси наших дочерей!
– Этот парень, – шепнул отец маме на ухо, – полоумный, как рехнувшаяся от жары бездомная дворняга! Пластинка играла и играла, а преподобный твердил о неуважении к закону, о развале семьи, грехе Евы и змее-искусителе в Райском саду. Он брызгал на первые ряды слюной и исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался, как бы он не взорвался от скопившегося в нем дурного воздуха прямо на сцене.
– “Бич Бой”! – выкрикнул он со смешком. – Знаете ли вы, кто это такие? Это бездельники, которые не желают работать и зарабатывать себе на хлеб насущный честным трудом, сколько бы денег им ни платили! Их руки не знали ни дня праведного труда. Целыми днями они валяются на калифорнийском пляже или носятся по песку с мячом словно дикие звери! День и ночь эти бездельники манят наших детей на свою сторону! Но мы встанем стеной на защиту наших детей! Господи, спаси этот мир!
– Аминь! – выкрикнул кто-то. Толпа начала заводиться.
– Аминь, братья! – раздались другие бесноватые голоса.
– Но вы ничего еще по-настоящему не слышали, вот что я вам скажу! – внезапно заорал преподобный Блессет. Схватившись рукой за диск, он затормозил его, да так жестоко, что внутренний механизм протестующе взвыл, а иголка заскрипела, и принялся отыскивать на дорожках нужное место.
– Послушайте-ка вот здесь! Переведя скорость на семьдесят восемь оборотов, он опустил иглу на пластинку, а диск при этом запустил в противоположную сторону. То, что в результате прозвучало из динамиков, было похоже на что-то вроде: Даадииистаааарбааа.
– Вы слышали это? Слышали? Глаза преподобного торжествующе блестели; только что он разгадал великую тайну музыки.
– “Дьявол спрятался в моем саду! ” Вот что они поют: “Дьявол спрятался в моем саду! ” Это звучит так отчетливо, что нет никаких сомнений! Они поют песнь во славу Сатаны, им все равно, чьи души после этого будут гореть в геенне огненной и кто из их юных слушателей попадет в Ад! Эта песня звучит из всех приемников по всей стране уже несколько месяцев! Может быть, и сию минуту кто-нибудь ее слушает! Наши дети слушают эту песню дни напролет, не сознавая, что творится с ними, и не узнают ничего до тех пор, пока не станет слишком поздно! Поздно поворачивать назад! К тому времени дьявол целиком поглотит их души!
– Кажется, примерно то же самое в свое время говорили про чарльстон, – заметил отец маме; я едва расслышал его за громоподобным хором восторженных аминь! Так уж устроен мир – люди всегда хотят верить в лучшее, но в любой момент готовы поверить самому плохому. По-моему, если твой слух устроен так, что слышит только то, что желает услышать, можно взять любую песню, самую невинную, и найти между ее строк послание дьявола. Песни, в которых говорится о нашем мире и о людях, живущих в нем, – о людях, даже самые лучшие из которых отягощены страхами и сомнениями, – в особенности подвержены критике и слабы перед ней, потому что правда о себе – это то, что всегда тяжело слышать. Я спокойно сидел на стуле и слушал, как преподобный кричит и заходится в ярости. Я видел, каким багровым стало его налитое кровью лицо, как горели его глаза и как брызгала слюна изо рта. Он боялся, это было ясно видно, и своими испуганными воплями разжигал в своих слушателях едва тлевшие уголья страха. Он еще несколько раз ставил иглу на пластинку и проиграл три или четыре отрывка песни задом наперед, извлекая на свет то, что мне казалось полной неразберихой, а ему – посланием Сатаны. Я подумал, будь на то его воля, преподобный проводил бы у проигрывателя дни и недели. Он бы запилил пластинку вдоль и поперек, отыскивая сомнительные кусочки и расшифровывая их смысл, которого там нет и никогда не было. И еще я подумал, что преподобному больше всего на свете хотелось не защищать, а вести людей за собой. В последней области он более всего преуспел; вскоре почти весь зал по его указке выкрикивал “Аминь! ”. Это очень напоминало крики болельщиков высшей лиги “Адам-Вэлли”, которые подбадривают своего игрока, рвущегося к месту броска. Отец покачивал головой, сидя со скрещенными на груди руками, а мама, как мне казалось, вообще не понимала причины этого переполоха. Вдруг преподобный, у которого пот капал с подбородка, а глаза были совершенно дикими, заорал:
– А теперь, братья и сестры, настала пора дьяволу появиться перед нами! Пускай потанцует под собственную дудку, верно? Откинув дверцу деревянного ящика, он вытащил из него кого-то живого, дергавшегося и вырывавшегося. “Бич Бойз” продолжали петь – и преподобный, схватив конец поводка, заставил существо на другом его конце отчаянно прыгать и дергаться под музыку как сумасшедшее. Это была маленькая обезьянка, макака, с неуклюже болтавшимися длинными лапами, изогнутым хвостом и сморщенным злым лицом. Она гримасничала и скалила острые зубы каждый раз, когда преподобный мучитель дергал поводок то в одну, то в другую сторону.
– Танцуй же для нас, Люцифер! – кричал преподобный, заставляя обезьянку выделывать всякие штуки, глас его перекрывал музыку ансамбля, зовущего в Калифорнию. – Пляши под свою музыку! Люцифер, который перед тем, как его выпустили на сцену, просидел в своей коробке бог знает сколько, был не слишком настроен на забавы и всякие игры. Обезьянка шипела и подпрыгивала в воздух, ее хвост метался, будто злобная серая плетка, но преподобный все не унимался и орал:
– Пляши, Люцифер! Пляши, потому что я повелеваю тебе плясать! – И таскал обезьянку из одного угла импровизированной сцены в другой. Некоторым очень понравилось зрелище: они поднялись на ноги, хлопали в ладоши и свистели, стоя между рядами. Какая-то толстуха с животом величиной с диванную подушку, стоя на своих здоровенных ногах-тумбах, раскачивалась из стороны в сторону, рыдала и выла, взывая к Господу словно потерявшийся щенок.
– Пляши, Люцифер! – кричал преподобный. Он вошел в раж, и я боялся за обезьянку, потому что, казалось, Блессет вот-вот начнет крутить ее на поводке у себя над головой, словно брелок – кроличью лапку на цепочке. Мужчина, стоявший в ряду прямо перед нами, раскинул руки и принялся выкрикивать что-то вроде “Господи, помилуй нас” и “Пошли гром на головы грешников”, и вес такое прочес. Я смотрел на его коричневую от загара шею и искал на ней крестообразную отметину инопланетян, потому что знал, что без нее тут явно не обошлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Отвратительная похоть! – заорал он, комментируя ту часть песни “Бич Бойз”, где говорилось, что не дело оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. – Этому призыву к насилию не сможет противиться ни одна юная душа! Господи, спаси наших дочерей!
– Этот парень, – шепнул отец маме на ухо, – полоумный, как рехнувшаяся от жары бездомная дворняга! Пластинка играла и играла, а преподобный твердил о неуважении к закону, о развале семьи, грехе Евы и змее-искусителе в Райском саду. Он брызгал на первые ряды слюной и исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался, как бы он не взорвался от скопившегося в нем дурного воздуха прямо на сцене.
– “Бич Бой”! – выкрикнул он со смешком. – Знаете ли вы, кто это такие? Это бездельники, которые не желают работать и зарабатывать себе на хлеб насущный честным трудом, сколько бы денег им ни платили! Их руки не знали ни дня праведного труда. Целыми днями они валяются на калифорнийском пляже или носятся по песку с мячом словно дикие звери! День и ночь эти бездельники манят наших детей на свою сторону! Но мы встанем стеной на защиту наших детей! Господи, спаси этот мир!
– Аминь! – выкрикнул кто-то. Толпа начала заводиться.
– Аминь, братья! – раздались другие бесноватые голоса.
– Но вы ничего еще по-настоящему не слышали, вот что я вам скажу! – внезапно заорал преподобный Блессет. Схватившись рукой за диск, он затормозил его, да так жестоко, что внутренний механизм протестующе взвыл, а иголка заскрипела, и принялся отыскивать на дорожках нужное место.
– Послушайте-ка вот здесь! Переведя скорость на семьдесят восемь оборотов, он опустил иглу на пластинку, а диск при этом запустил в противоположную сторону. То, что в результате прозвучало из динамиков, было похоже на что-то вроде: Даадииистаааарбааа.
– Вы слышали это? Слышали? Глаза преподобного торжествующе блестели; только что он разгадал великую тайну музыки.
– “Дьявол спрятался в моем саду! ” Вот что они поют: “Дьявол спрятался в моем саду! ” Это звучит так отчетливо, что нет никаких сомнений! Они поют песнь во славу Сатаны, им все равно, чьи души после этого будут гореть в геенне огненной и кто из их юных слушателей попадет в Ад! Эта песня звучит из всех приемников по всей стране уже несколько месяцев! Может быть, и сию минуту кто-нибудь ее слушает! Наши дети слушают эту песню дни напролет, не сознавая, что творится с ними, и не узнают ничего до тех пор, пока не станет слишком поздно! Поздно поворачивать назад! К тому времени дьявол целиком поглотит их души!
– Кажется, примерно то же самое в свое время говорили про чарльстон, – заметил отец маме; я едва расслышал его за громоподобным хором восторженных аминь! Так уж устроен мир – люди всегда хотят верить в лучшее, но в любой момент готовы поверить самому плохому. По-моему, если твой слух устроен так, что слышит только то, что желает услышать, можно взять любую песню, самую невинную, и найти между ее строк послание дьявола. Песни, в которых говорится о нашем мире и о людях, живущих в нем, – о людях, даже самые лучшие из которых отягощены страхами и сомнениями, – в особенности подвержены критике и слабы перед ней, потому что правда о себе – это то, что всегда тяжело слышать. Я спокойно сидел на стуле и слушал, как преподобный кричит и заходится в ярости. Я видел, каким багровым стало его налитое кровью лицо, как горели его глаза и как брызгала слюна изо рта. Он боялся, это было ясно видно, и своими испуганными воплями разжигал в своих слушателях едва тлевшие уголья страха. Он еще несколько раз ставил иглу на пластинку и проиграл три или четыре отрывка песни задом наперед, извлекая на свет то, что мне казалось полной неразберихой, а ему – посланием Сатаны. Я подумал, будь на то его воля, преподобный проводил бы у проигрывателя дни и недели. Он бы запилил пластинку вдоль и поперек, отыскивая сомнительные кусочки и расшифровывая их смысл, которого там нет и никогда не было. И еще я подумал, что преподобному больше всего на свете хотелось не защищать, а вести людей за собой. В последней области он более всего преуспел; вскоре почти весь зал по его указке выкрикивал “Аминь! ”. Это очень напоминало крики болельщиков высшей лиги “Адам-Вэлли”, которые подбадривают своего игрока, рвущегося к месту броска. Отец покачивал головой, сидя со скрещенными на груди руками, а мама, как мне казалось, вообще не понимала причины этого переполоха. Вдруг преподобный, у которого пот капал с подбородка, а глаза были совершенно дикими, заорал:
– А теперь, братья и сестры, настала пора дьяволу появиться перед нами! Пускай потанцует под собственную дудку, верно? Откинув дверцу деревянного ящика, он вытащил из него кого-то живого, дергавшегося и вырывавшегося. “Бич Бойз” продолжали петь – и преподобный, схватив конец поводка, заставил существо на другом его конце отчаянно прыгать и дергаться под музыку как сумасшедшее. Это была маленькая обезьянка, макака, с неуклюже болтавшимися длинными лапами, изогнутым хвостом и сморщенным злым лицом. Она гримасничала и скалила острые зубы каждый раз, когда преподобный мучитель дергал поводок то в одну, то в другую сторону.
– Танцуй же для нас, Люцифер! – кричал преподобный, заставляя обезьянку выделывать всякие штуки, глас его перекрывал музыку ансамбля, зовущего в Калифорнию. – Пляши под свою музыку! Люцифер, который перед тем, как его выпустили на сцену, просидел в своей коробке бог знает сколько, был не слишком настроен на забавы и всякие игры. Обезьянка шипела и подпрыгивала в воздух, ее хвост метался, будто злобная серая плетка, но преподобный все не унимался и орал:
– Пляши, Люцифер! Пляши, потому что я повелеваю тебе плясать! – И таскал обезьянку из одного угла импровизированной сцены в другой. Некоторым очень понравилось зрелище: они поднялись на ноги, хлопали в ладоши и свистели, стоя между рядами. Какая-то толстуха с животом величиной с диванную подушку, стоя на своих здоровенных ногах-тумбах, раскачивалась из стороны в сторону, рыдала и выла, взывая к Господу словно потерявшийся щенок.
– Пляши, Люцифер! – кричал преподобный. Он вошел в раж, и я боялся за обезьянку, потому что, казалось, Блессет вот-вот начнет крутить ее на поводке у себя над головой, словно брелок – кроличью лапку на цепочке. Мужчина, стоявший в ряду прямо перед нами, раскинул руки и принялся выкрикивать что-то вроде “Господи, помилуй нас” и “Пошли гром на головы грешников”, и вес такое прочес. Я смотрел на его коричневую от загара шею и искал на ней крестообразную отметину инопланетян, потому что знал, что без нее тут явно не обошлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100