они являются сюда во всеоружии и готовы к любым капризам и сюрпризам погоды и природы. Но они – боже упаси! – совершенно не готовы встретить здесь экзотичную особу в ярких цыганских одеждах и верзилу с костью в носу. Нет-нет, только не здесь, не среди зеленых холмов северо-западного Вашингтона. Как неожиданно, как… «откровенно говоря, неизвестно, какую отраву нам здесь могут подсунуть». Одно мгновение Аманда может мило болтать о блохах и мухе цеце, сообщая о них массу ценных подробностей, а в другое (словно насекомые ей нужны лишь для сравнения с представителями рода человеческого) – глядишь, уже завела разговор о жизни и какие возможности она таит в себе. А ведь большинство из нас не за тем снимаются с места, на две недели оставляя работу на попечении некомпетентных коллег, чтобы где-то в сельской глуши, в придорожной забегаловке выслушивать лекцию о смысле жизни и ее потенциальных возможностях. Люди останавливаются здесь в надежде выпить чашку кофе, и неудивительно, что они чувствуют себя обманутыми, когда вместо кофе их пичкают смыслом смысла.
Но в целом Зиллеры оказывают на гостей заведения бодрящий эффект, хотя и несколько необычный. Иногда сам гость провоцирует их на проповедь. Взять, к примеру, что произошло не далее как вчера, когда к ним заглянул протестантский проповедник. Пока пастор глазел на наших змей (смею предположить, что при этом ему в голову лезли мысли о праматери Еве и ее герпетологических экспериментах в райских кущах), ему словно ангел явилась Аманда и завела беседу. От прилавка я сумел оторваться лишь минут через пять-шесть, но как только появилась такая возможность, подошел к вольеру поближе. Такой обмен мнениями я никак не мог пропустить. Увы, вскоре к заведению подрулил байкер (мне-три-хот-дога-со-всем-что-там-у-вас-есть), и я не смог присутствовать при этом диспуте до конца, однако кое-что все же сумел расслышать и теперь привожу по памяти.
Пастор: Нет, я не имел отношения к вооруженным силам во Вьетнаме. Я был гражданским миссионером. Мы с женой проповедовали среди племени банар. Это дикий народ, и они не участвовали в военных действиях. Вообще не имели к ним отношения.
Аманда: Вам среди них понравилось?
Пастор: Мы были там не для того, чтобы нам что-то нравилось. Мы помогали им. Но они были настроены по отношению к нам дружелюбно, если это то, что вы имели в виду. Эти банары – простые, добрые люди. Только вот уж очень отсталые в своих взглядах.
Аманда: Не могли бы привести пример?
Пастор: Ну, например, они верят, что после смерти души хороших людей отправляются жить под землей, а души дурных переселяются на небо. Надеюсь, вы понимаете, что за этим кроется. Они уверены, что Рай располагается внизу, а Ад – наверху.
Аманда: Но вы их поправили?
Пастор: О да. Для того мы к ним и приехали. Мы научили их, что на самом деле все как раз наоборот.
Лето было какое-то вороватое. Солнце время от времени выглядывало, мелкое и вертлявое, как Микки Руни. В какой-нибудь день ветер приносил с океана глыбы серых туч и разбрасывал по всему небу. А наутро, словно за ночь здесь поработала команда великанов, было ясным-ясно и нигде ни облачка. Лишь бескрайняя голубизна неба. Солнце золотило дремотные болота, воздух был напоен теплом и так тих, что мили за три можно было расслышать барабанную дробь дятла, а за две – верещание белки. Звуки природы доносились поверх рокотания трактора на гороховом поле, даже поверх вечного гула автострады.
В четверг солнце жарило до одури. Маркс Марвеллос пришел на площадку автостоянки и присел на корточки (дабы не придавить свой геморрой) рядом с Джоном Полом. По четвергам заведение закрывалось, и Зиллер занимался украшательством дома. Аманда хотела пойти к реке покататься на камерах, но муж попросил ее подождать пару часов, пока он завершит какие-то плотницкие работы. Последние имели отношение не столько к назначению заведения, сколько носили декоративный характер. В результате дом пребывал в состоянии вечной реконструкции и перестройки. Казалось, с ним вечно происходят какие-то метаморфозы и перемещения во времени, и где-то каждые две недели он возникал в новом обличье – в новых размерах, новом цвете, новых формах.
Наверное, ученым и художникам никогда не понять друг друга, подумал Маркс, опускаясь на корточки рядом с Зиллером. Какие-то похожие на виноградины шары, которыми Джон Пол украсил здание, показались ему совершенно не к месту, пустая трата времени, материала и сил. Как ни бился Маркс Марвеллос над разгадкой их назначения, так ничего и не придумал. Удастся ли ему когда-либо проникнуть в мысли этого человека?
– Джон Пол, – спросил он, – это правда, что однажды ты нарисовал картину на внутренней стороне парашюта? А потом опять его упаковал. И все для того, чтобы тот, кому захотелось бы полюбоваться твоим творением, был вынужден, спускаясь вниз, все время смотреть вверх. Зачет тебе это понадобилось?
Зиллер вытер потный лоб куском нигерийской ткани и с видом аборигена, высматривающего добычу, устремил взгляд на прибрежные отмели.
– Мне хотелось проверить, насколько тот человек любит искусство, – ответил он с нетипичной для него прямотой. – Мне кажется, что музеям и картинным галереям тоже было бы неплохо устроить у себя нечто подобное.
– В таком случае кто бы стал в них ходить? – произнес Маркс.
– Скажи, что тебе важнее – качество или количество? Взять, к примеру, химическую лабораторию. Присутствие одного действенного катализатора куда важнее целого десятка веществ, которые не способствуют ходу химической реакции, если вообще не затрудняют ее.
– Пожалуй, мне понятно, к чему ты клонишь, – произнес Маркс Марвеллос. – Скажи, кто-нибудь за все это время удосужился посмотреть твою картину?
– Да. Одна молодая итальянская графиня заплатила мне за эту честь пятьсот долларов.
– Ну и как?
– Никак, – отозвался Зиллер. – Парашют не раскрылся.
Солнце давно подавало этим двоим сигнал тревоги. Один стоял в полной растерянности, почесывая подбородок. Другой устремил взор на далекие китайские скалы, и на лице его, подобно луизианской черной змее, проползающей по зеленой лужайке кладбища, блуждала улыбка. Предупредительный звонок раздался у них в головах. Еще несколько минут – и Маркс Марвеллос сварится заживо. Проведенное в тропиках детство снабдило Зиллера малой толикой иммунитета, но вскоре и он почувствовал пекло.
– Джон Пол, тебя часто называют искателем первоисточника. Скажи, ты всегда занят своими поисками? – Солнечный свет слепил глаза, и Маркс даже прищурился. – Надеюсь, тебе известно, что источником всего живого является солнечный свет. Солнечные лучи посредством фотосинтеза превращаются в химические связи, отвечающие за производство углеводородов и других компонентов тканей, и их энергия непосредственно поддерживает существование растительного и животного мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117