На рассвете, когда мир окрасился оттенками румяной пиццы, до него стали доходить последствия похищения Тела. Тревожные мысли вызвали дрожь в его тренированном теле. Перселл повернулся к женщине, сидевшей в соседнем с ним кресле. И улыбнулся улыбкой, напоминавшей разинутую пасть бетономешалки. Самолет взлетел, и его спутница тут же погрузилась в сон.
Пока что Перселл был относительно спокоен. Он проанализировал ситуацию и решил временно не брать в голову. (Нежное «доброе утро!», сказанное соседкой, тоже существенно помогло бы в этой ситуации, однако пришлось обойтись и так.) О существовании Тела должны знать всего лишь несколько высших церковников, рассудил Плаки. Предыдущая ночь обернулась совершенным хаосом. Им, возможно, еще неизвестно, что самая страшная тайна покинула пределы Вечного Города. Даже если сам факт кражи и установлен, то диапазон действий по поиску злоумышленника достаточно ограничен. Скорее всего в Ватикане вряд ли станут бить тревогу – побоятся беспокоить итальянскую полицию. Если бы он, Проказник Плак, оказался под подозрением, для его поимки церковники наверняка обратились бы за помощью к светским властям. Однако в суете, вызванной землетрясением, вряд ли в краже заподозрили именно его. Но рано или поздно подозрение неизбежно падет на него, и агенты Ватикана бросятся его искать, в этом нет никаких сомнений. В любом случае у него, Перселла, в запасе есть время. Он успеет добраться до придорожного зверинца. Причем вместе со своим грузом. А потом… А что, собственно, потом? Плаки закурил сигару. Стюардесса приказала немедленно ее потушить.
– Женщина не всегда женщина, но хорошая сигара – всегда лошадь совершенно иного полета! – рыкнул он на стюардессу.
Где-то высоко над океаном, над стадами китов, косяками анчоусов и всевозможными мелкими дарами моря вроде планктона, спавшая в соседнем кресле девушка проснулась. Перселлу стало ясно, что она только что видела сон, так же, как и он, и Папа Римский видели сны всего каких-то девять часов назад.
– Мне только что снился географический сон, – сказала девушка голосом тихим, как реактивный самолет. Когда же Перселл поднажал на нее и выудил кое-какие подробности (прежде чем она повернулась к окну), его спутница призналась:
– Это был географический сон, один в один журнал «Нэшнл джиогрэфик».
Это была неделя, когда настала пора стряхнуть с себя сновидения, волоча за собой облака славы.
Есть в жизни каждой девчушки такие времена, когда ей хочется стать медсестрой. Но порой ей хочется стать кинозвездой или девушкой-ковбоем, однако эти фантазии очень быстро проходят. Тем не менее мечта стать медсестрой может еще долго оставаться в голове будущей женщины – иногда все-таки перемежаясь мечтами о кинославе или общении с домашними животными, начиная с детского сада и до первых лет обучения в средней школе. Она обычно вправляет куклам сломанные конечности или останавливает кровотечение из опилок, которыми набито тельце любимой игрушки. Кроме того, когда куклы падают на пол с кроватки или отказываются есть налитый в мисочку из грязной лужи суп, девочка читает им нотации. Она обычно грезит наяву об уходе за настоящими младенцами и оказании медицинской помощи целым больницам, переполненным такими замечательными пациентами, как ее папочка. В юной груди ребенка женского пола довольно рано зарождается архетипическая богиня-мать, древний образ женщины-целительницы. Опыт «игры в доктора» с соседскими мальчишками никоим образом не ослабляет мечты стать врачом. (О, эта допубертатная радость от дворовой клизмы!)
Аманда, будучи исключением из правила, никогда не хотела стать медсестрой. Она лечила крылья стрекозам и прочими способами выполняла обязанности защитницы жизненного процесса, однако не горела желанием в будущем облачиться в накрахмаленный медицинский халат, чтобы выполнять поручения старых дев с дурным характером. Хотя в равной степени она не горела желанием стать кинозвездой или девушкой-ковбоем.
– Кем ты станешь, когда вырастешь? – допытывался ее отец.
Аманда, одетая в оранжевое платьице, устала гоняться за мотыльками и увлеченно рассматривала дневную тень, которую отбрасывала на окружающее пространство гора Бау-Вау.
– Нет названия тому, чем я хочу заняться, когда стану взрослой, – ответила она.
В атласе мира Рэнда Макнелли территория Соединенных Штатов Америки окрашена в бледно-лимонный цвет. Мне кажется, что цвет этот был выбран наобум. Несимволично и совершенно нереалистично. Тот, кто пролетал над США от океана до океана, знает: Америка – буро-зеленая.
На ее фоне можно заметить вкрапления серого, желтого и голубого, отдельные островки ликера шартрез и крохотные островки шоколада, однако в целом Америка с высоты авиалайнера кажется светло-коричневой, испещренной различными оттенками тускло-зеленого цвета. Такой она и предстает с воздуха, если лететь от Восточного побережья к Западному. Подобное постоянство способно либо вызвать восхищение, либо показаться ужасно монотонным. Одно из немногих мест, которые выделяются из общего фона, – это расположенный на северо-западе штат Вашингтон. Здесь Америка меняется настолько, что дает повод говорить о новом цветовом опыте совершенно иного порядка. После долгих часов полета над тусклыми буро-зелеными массивами направляющийся к Сиэтлу самолет пересечет наконец Каскадные горы, и под ним неожиданно разверзнется изумрудная глотка. Пейзаж, простирающийся под крылом, влажен и ярок. Насыщенная, едва ли не навязчиво агрессивная зелень, которая одновременно и туманна, и настолько четко-прозрачна, что у путешественника возникает ощущение, будто он наконец прибыл в единственное по-настоящему зеленое в Америке место – туда, где зелень приводит в движение буддийские колеса Дзен в знак празднования кончины коричневого цвета.
Иисус Христос провел большую часть своей жизни в буро-коричневом мире. Иисус бродил по каменистым местам и скудной почве. Иисус взбирался на высокие холмы и голые склоны гор. Иисус спал в пустыне и в глинобитных городских домах. Иисус был уроженцем мест, где в изобилии водятся скорпионы, он был поэтом, воспевавшим горные склоны Галилеи. Ближневосточное солнце настолько выжгло его родные края, что глаза его привыкли к бурой земле и камням, и даже пышная зелень Генисаретской долины не могла порадовать его взор. Теперь же благодаря Плаки Перселлу он приземляется в краю, где почти стопроцентно преобладает зеленый цвет во всех его мыслимых оттенках. К сожалению, Иисус не мог постичь красоту своего нового местопребывания. Было бы безумно интересно понаблюдать за тем, какой эффект произвел бы туманный и одновременно зеленый пейзаж на учение философа, которому ведома была только каменистая, выжженная солнцем земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Пока что Перселл был относительно спокоен. Он проанализировал ситуацию и решил временно не брать в голову. (Нежное «доброе утро!», сказанное соседкой, тоже существенно помогло бы в этой ситуации, однако пришлось обойтись и так.) О существовании Тела должны знать всего лишь несколько высших церковников, рассудил Плаки. Предыдущая ночь обернулась совершенным хаосом. Им, возможно, еще неизвестно, что самая страшная тайна покинула пределы Вечного Города. Даже если сам факт кражи и установлен, то диапазон действий по поиску злоумышленника достаточно ограничен. Скорее всего в Ватикане вряд ли станут бить тревогу – побоятся беспокоить итальянскую полицию. Если бы он, Проказник Плак, оказался под подозрением, для его поимки церковники наверняка обратились бы за помощью к светским властям. Однако в суете, вызванной землетрясением, вряд ли в краже заподозрили именно его. Но рано или поздно подозрение неизбежно падет на него, и агенты Ватикана бросятся его искать, в этом нет никаких сомнений. В любом случае у него, Перселла, в запасе есть время. Он успеет добраться до придорожного зверинца. Причем вместе со своим грузом. А потом… А что, собственно, потом? Плаки закурил сигару. Стюардесса приказала немедленно ее потушить.
– Женщина не всегда женщина, но хорошая сигара – всегда лошадь совершенно иного полета! – рыкнул он на стюардессу.
Где-то высоко над океаном, над стадами китов, косяками анчоусов и всевозможными мелкими дарами моря вроде планктона, спавшая в соседнем кресле девушка проснулась. Перселлу стало ясно, что она только что видела сон, так же, как и он, и Папа Римский видели сны всего каких-то девять часов назад.
– Мне только что снился географический сон, – сказала девушка голосом тихим, как реактивный самолет. Когда же Перселл поднажал на нее и выудил кое-какие подробности (прежде чем она повернулась к окну), его спутница призналась:
– Это был географический сон, один в один журнал «Нэшнл джиогрэфик».
Это была неделя, когда настала пора стряхнуть с себя сновидения, волоча за собой облака славы.
Есть в жизни каждой девчушки такие времена, когда ей хочется стать медсестрой. Но порой ей хочется стать кинозвездой или девушкой-ковбоем, однако эти фантазии очень быстро проходят. Тем не менее мечта стать медсестрой может еще долго оставаться в голове будущей женщины – иногда все-таки перемежаясь мечтами о кинославе или общении с домашними животными, начиная с детского сада и до первых лет обучения в средней школе. Она обычно вправляет куклам сломанные конечности или останавливает кровотечение из опилок, которыми набито тельце любимой игрушки. Кроме того, когда куклы падают на пол с кроватки или отказываются есть налитый в мисочку из грязной лужи суп, девочка читает им нотации. Она обычно грезит наяву об уходе за настоящими младенцами и оказании медицинской помощи целым больницам, переполненным такими замечательными пациентами, как ее папочка. В юной груди ребенка женского пола довольно рано зарождается архетипическая богиня-мать, древний образ женщины-целительницы. Опыт «игры в доктора» с соседскими мальчишками никоим образом не ослабляет мечты стать врачом. (О, эта допубертатная радость от дворовой клизмы!)
Аманда, будучи исключением из правила, никогда не хотела стать медсестрой. Она лечила крылья стрекозам и прочими способами выполняла обязанности защитницы жизненного процесса, однако не горела желанием в будущем облачиться в накрахмаленный медицинский халат, чтобы выполнять поручения старых дев с дурным характером. Хотя в равной степени она не горела желанием стать кинозвездой или девушкой-ковбоем.
– Кем ты станешь, когда вырастешь? – допытывался ее отец.
Аманда, одетая в оранжевое платьице, устала гоняться за мотыльками и увлеченно рассматривала дневную тень, которую отбрасывала на окружающее пространство гора Бау-Вау.
– Нет названия тому, чем я хочу заняться, когда стану взрослой, – ответила она.
В атласе мира Рэнда Макнелли территория Соединенных Штатов Америки окрашена в бледно-лимонный цвет. Мне кажется, что цвет этот был выбран наобум. Несимволично и совершенно нереалистично. Тот, кто пролетал над США от океана до океана, знает: Америка – буро-зеленая.
На ее фоне можно заметить вкрапления серого, желтого и голубого, отдельные островки ликера шартрез и крохотные островки шоколада, однако в целом Америка с высоты авиалайнера кажется светло-коричневой, испещренной различными оттенками тускло-зеленого цвета. Такой она и предстает с воздуха, если лететь от Восточного побережья к Западному. Подобное постоянство способно либо вызвать восхищение, либо показаться ужасно монотонным. Одно из немногих мест, которые выделяются из общего фона, – это расположенный на северо-западе штат Вашингтон. Здесь Америка меняется настолько, что дает повод говорить о новом цветовом опыте совершенно иного порядка. После долгих часов полета над тусклыми буро-зелеными массивами направляющийся к Сиэтлу самолет пересечет наконец Каскадные горы, и под ним неожиданно разверзнется изумрудная глотка. Пейзаж, простирающийся под крылом, влажен и ярок. Насыщенная, едва ли не навязчиво агрессивная зелень, которая одновременно и туманна, и настолько четко-прозрачна, что у путешественника возникает ощущение, будто он наконец прибыл в единственное по-настоящему зеленое в Америке место – туда, где зелень приводит в движение буддийские колеса Дзен в знак празднования кончины коричневого цвета.
Иисус Христос провел большую часть своей жизни в буро-коричневом мире. Иисус бродил по каменистым местам и скудной почве. Иисус взбирался на высокие холмы и голые склоны гор. Иисус спал в пустыне и в глинобитных городских домах. Иисус был уроженцем мест, где в изобилии водятся скорпионы, он был поэтом, воспевавшим горные склоны Галилеи. Ближневосточное солнце настолько выжгло его родные края, что глаза его привыкли к бурой земле и камням, и даже пышная зелень Генисаретской долины не могла порадовать его взор. Теперь же благодаря Плаки Перселлу он приземляется в краю, где почти стопроцентно преобладает зеленый цвет во всех его мыслимых оттенках. К сожалению, Иисус не мог постичь красоту своего нового местопребывания. Было бы безумно интересно понаблюдать за тем, какой эффект произвел бы туманный и одновременно зеленый пейзаж на учение философа, которому ведома была только каменистая, выжженная солнцем земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117