Может быть, я мог бы спасти вас, сказав, что формула, принесенная вашим писарем, ненастоящая, но я все равно не смогу это доказать, так как не знаю настоящую формулу. И следовательно, не смогу оказать вам такую услугу, даже если бы захотел.
— Так или иначе, но вы не хотите. Что же тогда делать? — Пока не знаю.
— Я бы мог спасти вас.
— Каким образом?
— Добиться для вас места в оружейной мастерской. Я уже спас таким образом жизнь двоих, приговоренных к смерти.
— Рабочие попадают туда лишь после того, как им отрежут язык и прижгут барабанные перепонки. Я предпочитаю умереть сразу.
— Оружейный мастер, как вы знаете, был убит, и на его место назначили временного исполнителя. Не исключено, что я смогу выхлопотать для вас эту должность.
— А что это изменит? Даже если вам удастся добиться для меня должности оружейного мастера, что весьма сомнительно, я буду похоронен заживо, но и у вас будет мало шансов сохранить голову на плечах. Вы, разумеется, помните, что тающим формулу считается даже тот, кто имел конфиденциальную беседу с глазу на глаз с человеком, который мог бы сообщить ему ее устно. Поэтому пергамент опаснее, чем те огненные снаряды, секрет изготовления которых он содержит: от них еще можно спастись или отделаться ожогами, но от этого пергамента спасения нет. Мы оба с вами попались в одну и ту же ловушку, и я не вижу, какое чудо могло бы нам помочь.
Эпарх как будто окаменел при этих словах. Но он был не из тех людей, которые легко смиряются с судьбой, хотя пока и не видел путей к спасению.
— Вы — военный и должны разбираться в оружии.
— Греческий огонь — особое оружие, это горючая смесь, и я знаю только то, что знают все: в состав смеси входят греческая смола, сера и нефть, но это далеко не все. Тайна заключается в каком-то неизвестном веществе и в пропорциях, в которых все эти элементы смешиваются друг с другом.
— Во всяком случае, вы знаете больше, чем я.
— Но недостаточно, чтобы утверждать, будто формула ненастоящая, так как ошибочность формулы можно доказать только с помощью алхимических доводов.
— Я думаю, что вам, вернее, нам стоит рискнуть. Вы можете сделать вид, будто разбираетесь в алхимии, и объявить формулу, которую я дам вам прочитать, нереактивной. Что вы на это скажете?
— Мне никто не поверит.
— Можно будет потребовать проверки. Это одно из ваших прав.
— В этих обстоятельствах мои права ничтожны.
— Я — эпарх, и мой запрос не может остаться без ответа.
— К сожалению, эпарх, который послан сюда, чтобы показать мне формулу греческого огня, сам подвергается смертельной опасности и не может всерьез рассчитывать на то, что его будут слушать.
— Но у нас нет другого выбора. Мы должны вскрыть пакет, объявить, что формула нереактивна по своему составу и требовать проверки, чтобы доказать ее неточность.
Писарь, который все это время присутствовал при беседе с безучастным видом, решил, что настал его момент, и вытащил из сумки запечатанный пергамент.
— Должен ли я приступить к чтению, господин эпарх?
Эпарх посмотрел на него с удивлением и жалостью, как будто видел перед собой не человека, а лишь его нелепое подобие.
— Если бы ты был внимательнее, то понял бы, какой опасности подвергаешься, потому что, если формула окажется настоящей, уже ничто не спасет тебя от пропасти, о которой я тебе говорил по дороге сюда. У меня есть могущественный враг, который подсунул мне этот пергамент, и теперь я вынужден его читать, но ты еще можешь спастись, и потому я советую тебе поскорее уносить отсюда глаза и уши.
Писарь растерянно посмотрел на эпарха, мельком взглянул на заключенного и, положив сумку с пергаментом на лавку рядом с судьей, направился к двери.
— Скажи мне хотя бы спасибо, несчастный.
— Спасибо, господин эпарх.
Писарь стремглав выскочил за дверь, в коридоре послышались его поспешно удаляющиеся шаги, и в камере вновь наступила тишина.
Эпарх молча ходил взад и вперед от одной голой стены до другой. Нимий Никет, сидя, на лавке, внимательно наблюдал за его лицом, стараясь понять, не появилась ли у него спасительная мысль, но в тот момент мысли эпарха витали далеко в попытке освободиться от оков логики, в данном случае совершенно бесполезной. Эпарх был убежден, что в сознании любого человека есть некая нейтральная зона, как бы не связанная с реальной жизнью. И он всегда считал, что если человек дает слишком большую волю этой части своего «я», то становится жертвой различных аффектаций, у него возникают пустые и легкомысленные идеи, туманные фантазии. Сам он никогда им не поддавался и гнал прочь от себя, как гонят дурных советчиков. Но в минуту, когда разум оказался бессилен, он был вынужден признать, что импульс для решения можно ждать только оттуда, из самой темной зоны своего сознания. Достав из сумки писаря запечатанный пергамент и показав его Нимию Никету, он сделал вид, будто собирается взломать печати, но только сделал вид, после чего посмотрел на заключенного, который внимательно наблюдал за ним.
— Любопытная ситуация, когда судья и подсудимый подвергаются одинаковой опасности, да еще по одной и той же причине.
— Пока пергамент запечатан, непосредственной угрозы нет. Эпарх горько усмехнулся.
— А вы можете найти предлог, чтобы его не распечатывать?
— Я — солдат и не знаю судейских уловок. Во всяком случае, я бы не решился давать советы на эту тему верховному судье империи. Я понимаю, что и вам это будет сделать нелегко, но, по-моему, никак нельзя позволить куропалату избавиться одним ударом сразу и от начальника дворцовой гвардии, и от эпарха.
— Вы тоже думаете, что это дело рук куропалата?
— Уверен, это доказывает хотя бы тот факт, что он посоветовал мне казнить часовых, которые несли в тот день охрану оружейной мастерской.
— Но ведь был убит оружейных дел мастер и похищен пергамент. Или вы думаете, что это тоже часть его плана? А где же тогда находится оригинал? Вы действительно ничего об этом не знаете?
— На этот вопрос я уже ответил. У нас с вами положение совершенно ясное, только вот есть ли выход из него?
Эпарх еще несколько раз прошелся взад и вперед по камере.
— Я бы мог сослаться на несоблюдение формальностей, так как допрос должен происходить в присутствии писаря. Но поскольку я разрешил ему уйти, то не могу ссылаться на нарушение процедуры, которое сам же и спровоцировал. Вероятно, это неприемлемый путь.
— Вы не приказывали писарю уйти, а лишь посоветовали. Не понимаю только, почему вы не предупредили его, чтобы об этом совете, который спас ему жизнь, он никому не говорил.
Эпарх улыбнулся горько, но снисходительно.
— Вы наивный человек, если думаете, будто подобной просьбой можно заставить кого-то молчать.
Нимий Никет с тревогой смотрел на эпарха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Так или иначе, но вы не хотите. Что же тогда делать? — Пока не знаю.
— Я бы мог спасти вас.
— Каким образом?
— Добиться для вас места в оружейной мастерской. Я уже спас таким образом жизнь двоих, приговоренных к смерти.
— Рабочие попадают туда лишь после того, как им отрежут язык и прижгут барабанные перепонки. Я предпочитаю умереть сразу.
— Оружейный мастер, как вы знаете, был убит, и на его место назначили временного исполнителя. Не исключено, что я смогу выхлопотать для вас эту должность.
— А что это изменит? Даже если вам удастся добиться для меня должности оружейного мастера, что весьма сомнительно, я буду похоронен заживо, но и у вас будет мало шансов сохранить голову на плечах. Вы, разумеется, помните, что тающим формулу считается даже тот, кто имел конфиденциальную беседу с глазу на глаз с человеком, который мог бы сообщить ему ее устно. Поэтому пергамент опаснее, чем те огненные снаряды, секрет изготовления которых он содержит: от них еще можно спастись или отделаться ожогами, но от этого пергамента спасения нет. Мы оба с вами попались в одну и ту же ловушку, и я не вижу, какое чудо могло бы нам помочь.
Эпарх как будто окаменел при этих словах. Но он был не из тех людей, которые легко смиряются с судьбой, хотя пока и не видел путей к спасению.
— Вы — военный и должны разбираться в оружии.
— Греческий огонь — особое оружие, это горючая смесь, и я знаю только то, что знают все: в состав смеси входят греческая смола, сера и нефть, но это далеко не все. Тайна заключается в каком-то неизвестном веществе и в пропорциях, в которых все эти элементы смешиваются друг с другом.
— Во всяком случае, вы знаете больше, чем я.
— Но недостаточно, чтобы утверждать, будто формула ненастоящая, так как ошибочность формулы можно доказать только с помощью алхимических доводов.
— Я думаю, что вам, вернее, нам стоит рискнуть. Вы можете сделать вид, будто разбираетесь в алхимии, и объявить формулу, которую я дам вам прочитать, нереактивной. Что вы на это скажете?
— Мне никто не поверит.
— Можно будет потребовать проверки. Это одно из ваших прав.
— В этих обстоятельствах мои права ничтожны.
— Я — эпарх, и мой запрос не может остаться без ответа.
— К сожалению, эпарх, который послан сюда, чтобы показать мне формулу греческого огня, сам подвергается смертельной опасности и не может всерьез рассчитывать на то, что его будут слушать.
— Но у нас нет другого выбора. Мы должны вскрыть пакет, объявить, что формула нереактивна по своему составу и требовать проверки, чтобы доказать ее неточность.
Писарь, который все это время присутствовал при беседе с безучастным видом, решил, что настал его момент, и вытащил из сумки запечатанный пергамент.
— Должен ли я приступить к чтению, господин эпарх?
Эпарх посмотрел на него с удивлением и жалостью, как будто видел перед собой не человека, а лишь его нелепое подобие.
— Если бы ты был внимательнее, то понял бы, какой опасности подвергаешься, потому что, если формула окажется настоящей, уже ничто не спасет тебя от пропасти, о которой я тебе говорил по дороге сюда. У меня есть могущественный враг, который подсунул мне этот пергамент, и теперь я вынужден его читать, но ты еще можешь спастись, и потому я советую тебе поскорее уносить отсюда глаза и уши.
Писарь растерянно посмотрел на эпарха, мельком взглянул на заключенного и, положив сумку с пергаментом на лавку рядом с судьей, направился к двери.
— Скажи мне хотя бы спасибо, несчастный.
— Спасибо, господин эпарх.
Писарь стремглав выскочил за дверь, в коридоре послышались его поспешно удаляющиеся шаги, и в камере вновь наступила тишина.
Эпарх молча ходил взад и вперед от одной голой стены до другой. Нимий Никет, сидя, на лавке, внимательно наблюдал за его лицом, стараясь понять, не появилась ли у него спасительная мысль, но в тот момент мысли эпарха витали далеко в попытке освободиться от оков логики, в данном случае совершенно бесполезной. Эпарх был убежден, что в сознании любого человека есть некая нейтральная зона, как бы не связанная с реальной жизнью. И он всегда считал, что если человек дает слишком большую волю этой части своего «я», то становится жертвой различных аффектаций, у него возникают пустые и легкомысленные идеи, туманные фантазии. Сам он никогда им не поддавался и гнал прочь от себя, как гонят дурных советчиков. Но в минуту, когда разум оказался бессилен, он был вынужден признать, что импульс для решения можно ждать только оттуда, из самой темной зоны своего сознания. Достав из сумки писаря запечатанный пергамент и показав его Нимию Никету, он сделал вид, будто собирается взломать печати, но только сделал вид, после чего посмотрел на заключенного, который внимательно наблюдал за ним.
— Любопытная ситуация, когда судья и подсудимый подвергаются одинаковой опасности, да еще по одной и той же причине.
— Пока пергамент запечатан, непосредственной угрозы нет. Эпарх горько усмехнулся.
— А вы можете найти предлог, чтобы его не распечатывать?
— Я — солдат и не знаю судейских уловок. Во всяком случае, я бы не решился давать советы на эту тему верховному судье империи. Я понимаю, что и вам это будет сделать нелегко, но, по-моему, никак нельзя позволить куропалату избавиться одним ударом сразу и от начальника дворцовой гвардии, и от эпарха.
— Вы тоже думаете, что это дело рук куропалата?
— Уверен, это доказывает хотя бы тот факт, что он посоветовал мне казнить часовых, которые несли в тот день охрану оружейной мастерской.
— Но ведь был убит оружейных дел мастер и похищен пергамент. Или вы думаете, что это тоже часть его плана? А где же тогда находится оригинал? Вы действительно ничего об этом не знаете?
— На этот вопрос я уже ответил. У нас с вами положение совершенно ясное, только вот есть ли выход из него?
Эпарх еще несколько раз прошелся взад и вперед по камере.
— Я бы мог сослаться на несоблюдение формальностей, так как допрос должен происходить в присутствии писаря. Но поскольку я разрешил ему уйти, то не могу ссылаться на нарушение процедуры, которое сам же и спровоцировал. Вероятно, это неприемлемый путь.
— Вы не приказывали писарю уйти, а лишь посоветовали. Не понимаю только, почему вы не предупредили его, чтобы об этом совете, который спас ему жизнь, он никому не говорил.
Эпарх улыбнулся горько, но снисходительно.
— Вы наивный человек, если думаете, будто подобной просьбой можно заставить кого-то молчать.
Нимий Никет с тревогой смотрел на эпарха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54