Ближе к полудню в ложе, обращенной в сторону запруженного солдатами ипподрома, появились два гвардейца в парадной форме и трубач: прозвучал торжественный сигнал, всегда предварявший появление императора. Солдаты на ипподроме возликовали, но командиры быстро навели порядок. Все смолкли, ожидая появления Никифора, но вместо него в ложу вышел в обагренном кровью плаще стратиг Иоанн Цимисхий, держа за волосы окровавленную голову Никифора Фоки. Внизу, на ипподроме, раздались крики ужаса и посыпались угрозы в адрес заговорщиков. Но тут кто-то в толпе солдат громко выкрикнул:
— Да здравствует император Цимисхий!
В следующее мгновение тишину нарушил невнятный ропот, а за ним единодушный рев толпы, по византийским традициям означавший, что народ сам провозгласил нового императора:
— Да здравствует император Цимисхий!
Цимисхий, подняв руку, приветствовал солдат, потом вышел из ложи и обнял Феофано, которая подбежала к победителю, даже не пытаясь скрыть своего участия в заговоре. После этого объятия на белоснежной накидке императрицы отпечатались пятна крови.
34
Патриарх Полиевкт отказался встретиться с Цимисхием и официально признать его право на императорский трон до тех пор, пока тот не удалит Феофано — вдохновительницу, как теперь стало известно, и заговора против Никифора, и целого ряда других преступлений, совершенных якобы из-за пропавшего пергамента, похищением которого она столь искусно манипулировала. Исчезновение оригинала и убийство Леонтия Мануила позволяли ей убедительно доказывать, будто пергамент находился в руках именно того человека, которого она хотела убрать со своего пути, и, следовательно, вынести несчастному безапелляционный приговор.
Когда Цимисхий и Феофано прибыли в храм Святой Софии, патриарх Полиевкт запретил им вступить под его своды и самолично вышел им навстречу с воздетыми к небу руками. Гневный голос и суровый взгляд красноречиво говорили о его глубоком возмущении:
— Я не могу допустить во Храм Христа людей, у которых руки еще обагрены кровью преступления, вызывающего чувство ужаса и стыда, людей, которые действуют по наущению дьявола, чтобы нарушить порядок во Вселенной.
— Народ провозгласил меня императором, — сказал Цимисхий, — и я явился сюда, чтобы получить благословение церковной власти, ибо руки мои чисты и сам я верую.
— Ссылка на веру в подобных обстоятельствах, — ответил патриарх, — не только сомнительна, но и святотатственна. Небо все видит и сумеет наказать виновных, находящихся среди нас.
— Я готов признать свои ошибки, но не надо порочить меня несправедливыми обвинениями. Небо прощает ошибки покаявшимся грешникам, неужели же вы хотите быть суровее самого Бога?
— Преступление — это не просто ошибка, это бесчестье перед Богом и людьми, — строго сказал патриарх.
— Нижайше прошу вас уделить мне время для беседы, чтобы я мог снять с себя всякую тень подозрения в момент, когда по воле народа и, надеюсь, с благословения святейшего патриарха мне предстоит взять на себя тяжкое бремя управления Римской и Византийской христианской империей.
Сидя на патриаршей скамье посреди пустынного кафедрального собора, Полиевкт подождал, когда Цимисхий встанет перед ним на колени, и все время разговора продержал его коленопреклоненным. Снаружи гвардейцы эскорта охраняли Феофано, укрывшуюся в императорской повозке. Ожидание было долгим и напряженным. После расчетливой жестокости, с которой Феофано подготовила и осуществила план убийства Никифора, она, казалось, впала в прострацию и лишь изредка вздрагивала всем телом, словно опасаясь злых потусторонних сил, руководивших ею в ее преступных деяниях. Но теперь Феофано была в ярости оттого, что ей не позволили войти в собор, ее трясло от гнева, унижения и нетерпеливого желания узнать, чем кончится встреча Цимисхия с патриархом.
— Я не могу принять ваши слова как исповедь, — сразу же сказал патриарх Цимисхию. — Тяжкие обстоятельства, приведшие вас под своды собора, препятствуют формальному осуществлению моих функций, и возложить корону на вашу голову
я смогу лишь в том случае, если буду уверен, что этот священный символ вы не захватили преступным путем и не запятнали кровью светлые образа, перед которыми благочестивый император возносил свои молитвы Господу.
— Всем давно известна моя преданность императору Никифору, — сказал Цимисхий. — Он был моим учителем в военную пору, а потом призвал меня в столицу, чтобы я был рядом с ним в трудный момент, когда народ стал от него отворачиваться, а его отношения с императрицей Феофано совсем испортились.
— Эта коварная и наглая женщина лишена императорской чести и достоинства, приличествующего женщине из любого сословия.
— Вы вынесли справедливый приговор, и я разделяю его всей душой. Тем, что я стою сейчас здесь, на коленях, умоляя вас простить мои слабости, я обязан именно этой женщине. Это она совратила меня: вот первый грех, который я нижайше прошу отпустить мне, ибо он стал началом всех зол. Искусная совратительница Феофано навела пагубу на мои наклонности, но не на мой разум и веру в заповеди Господа нашего, читающего в Небесах. Не знаю, почему Феофано решила, что именно я должен содействовать ей в ее грязных интригах, в ее связях со злодеями и в подготовке гнусного преступления. Я не предполагал даже, что эта женщина может зайти столь далеко в своем цинизме, из-за чего и попал в ситуацию, из которой мне было уже не выбраться. Вот так, оказавшись рабом обстоятельств, я позволил себе выйти в ложу и показаться солдатам, собравшимся на ипподроме. Но что я мог сделать в ту минуту? Покинуть город, когда в нем уже начались беспорядки, и оставить империю без императора? Армия провозгласила меня императором не потому, что я претендовал на трон, а под влиянием душевного порыва: люди знали, что я был ближе всех к Никифору, считался чуть ли не его приемным сыном.
— Странный сын, появляющийся в императорской ложе, держа за волосы окровавленную голову отца. Эта ужасная сцена напоминает мне скорее самые мерзкие злодеяния языческих времен, нежели акт смены высшей власти в христианской империи.
— В такие трагические минуты не отдаешь себе отчета в своих поступках, но я могу заверить вас, что они не отвечали моим чувствам. Вернувшись на родину после войны со скифами, я обосновался в Халкидоне именно затем, чтобы быть подальше от дворцовых интриг. Если бы я затевал заговор с целью заполучить трон, я бы тоже стал рыскать по коридорам Дворца в поисках союзников и сообщников.
— Все это делала за вас Феофано.
— Нижайше прошу вас поверить, что женщина эта строила свои козни без моего ведома, без моего согласия и не по моей воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54