Ваше спасение — вот в этих листах, и вы, если хотите, тоже можете принять участие в создании истории.
Липпа сделал такой жест, словно хотел передать перо Льву, а тот смотрел на него в смятении, не понимая, что именно следует подразумевать и под этим жестом, и под этими словами. Евнух же снова склонился над пергаментом и стал исписывать своим мелким почерком лист за листом. У Льва больше не хватило духу отрывать его от этого занятия.
27
Юный стройный сириец с длинными светлыми волосами и угольно-черными глазами — Константин Сириатос — был завербован этериархом Нимием Никетом и назначен в дворцовую стражу рядовым. В столицу он прибыл из Киликии, где отслужил несколько месяцев с другими солдатами, привезенными из разных мест, говорившими на чужих, непонятных ему языках и нередко злоупотреблявшими его красотой и робостью. Военная служба в Киликии, которую многие считали доходным и почетным занятием, для Константина Сириатоса очень скоро стала адом, и он решил искать справедливости у командира, просить его о заступничестве. Как-то вечером Нимий Никет привел юношу в свою палатку, долго расспрашивал его, требуя, чтобы тот ничего не скрывал и со всеми подробностями рассказал, что с ним делали солдаты, испытывал ли он при этом удовольствие, считал ли такие отношения случайными или сам, по своей природе, готов вступать в подобные связи как только представляется возможность.
Константин ничего не мог объяснить толком. Он рассказал, что солдаты принуждали его к сожительству силой, но признал, что в конечном счете этот опыт показался ему не таким уж неприятным. И все же естественная страсть, по словам солдата, рисовала в его воображении нежные и мягкие формы женского тела, хотя сравнивать он не мог, поскольку девушки у него никогда еще не было.
— И ты ни разу не видел голой девчонки?
— Ни разу, — признался Константин.
— Тогда с чего ты взял, что девчонка лучше мужчины? Константин не знал, что ответить. Потом с трудом стал подбирать слова, которые могли бы дать Нимию Никету представление о его смутных желаниях и чувствах:
— Когда я вижу девчонку, мне приходит на ум разное, -сказал Константин, — хочется идти за ней, трогать ее, ну, в общем, разное.
— Что же именно? — настаивал командир.
— Хочется потрогать ее под юбкой.
— И только?
Парень помолчал, собираясь с мыслями, потом добавил:
— И делать с ней то, что солдаты делали со мной. Командир удивленно посмотрел на него.
— Ну, примерно… — попытался внести ясность Константин.
— Выходит, то, что с тобой делали солдаты, тебе понравилось?
— Пожалуй.
— Тогда почему же при виде солдата у тебя не возникает желания идти за ним и трогать его под одеждой?
Парень рассмеялся:
— Не знаю.
— Вот я сейчас сниму одежду, и ты мне скажешь, понравится это тебе или нет, доставит ли это тебе удовольствие или ты останешься равнодушным.
Юноша покраснел и быстро огляделся вокруг, ища глазами выход из палатки, чтобы в случае чего удрать. Но Нимий Никет его опередил:
— Эй, парень, не вздумай бежать. Я тоже солдат и, если понадобится, могу и силу употребить.
Константин испуганно смотрел на него. Нимий Никет потрепал его по лицу кончиками пальцев:
— На войне без насилия не обойтись, и я тоже иногда прибегаю к нему, чтобы навести порядок в своем войске. Но в данном случае я не сделаю тебе ничего неприятного. Слово командира.
Тугой порыв ветра, гулявшего по степи между морем и горами, внезапно ворвался в палатку и задул слабый огонек свечи, горевшей в черной железной плошке. Это был сильный и добрый ветер, тот самый, о котором пели солдаты во время своих изнурительных походов: «Остуди мои ноги усталые, ветер Киликии, задуй вечером свечу в моей палатке, помоги мне закрыть глаза и уснуть».
Слова командира успокоили юношу. И в ту ночь, и потом много ночей Константин делил с ним его жесткое ложе, пока не наступило время сопровождать Нимия Никета в Константинополь, где его ждала должность этериарха.
Для официальных церемоний и парадов в честь иноземных королей и послов Нимий Никет наметанным глазом выбирал самых молодых и красивых солдат. Естественно, что Константин Сириатос каждый раз стоял в первой шеренге. Этериарх очень любил симметрию, и в шеренгах у него белокурые парни, как правило, чередовались с темноволосыми, кроме того, по его приказу гвардейцам так подбивали каблуки сапог, чтобы в строю все они казались одного роста.
Императрица Феофано впервые обратила внимание на Константина Сириатоса во время военного парада в парке у манежа. Второй раз она увидела его на церемонии пострижения в монахи двенадцати юношей, которые по желанию их семей уходили в монастырь. В тот день, проходя перед шеренгой гвардейцев, Феофано сделала Константину знак рукой -знак неопределенный и слабый, но не оставшийся незамеченным другими солдатами. Хотя смысла его никто не понял, всем было ясно, что адресован он именно Константину Сириатосу.
Что означал сей знак, сделанный императрицей двадцатилетнему Константину, очень скоро понял он сам, когда его схватили два гиганта-печенега и, ошарашенного неожиданностью, возложили на постель Феофано.
Императрица тут же стала его ласкать, не произнося при этом ни слова. Молчал и он, совершенно не понимая, что происходит. Когда же Феофано, сбросив свои царские одежды, распростерлась, обнаженная, на шелковом покрывале, в теле юноши вдруг проснулись дремавшие прежде желания. Он понял, что перед этой обнаженной женщиной его естественное влечение получило наконец выход, исчезли неуверенность и страх, которые он испытывал во время тайных свиданий с солдатами и привычных встреч с Нимием Никетом, продолжавшихся и после того, как Никета назначили этериархом и перевели в императорский Дворец.
Несколько мгновений Константин еще колебался, потом, повинуясь жесту Феофано, молча разделся и нелепо встал на колени в изножье кровати. Постанывая и бормоча непонятные, еле различимые слова, Феофано схватила его за волосы и, как жертву на заклание, потащила к себе. Наконец Константин оправился от растерянности и стал целовать это обнаженное тело, вздрагивавшее под его губами. Неизбежное наконец свершилось: Константин Сириатос впервые познал женщину, и если бы он мог найти слова, то сказал бы, что теперь он испытал экстаз, то прекрасное умопомрачительное состояние, когда человек перестает осознавать самого себя.
Лишь позднее, лежа под дерюжным одеялом на своей койке и размышляя о происшедшем, Константин понял, какое необыкновенное приключение подарила ему судьба: первое в жизни любовное свидание с женщиной оказалось свиданием с Феофано — императрицей Византии.
После этой встречи воображение Константина Сириатоса безудержно разыгралось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Липпа сделал такой жест, словно хотел передать перо Льву, а тот смотрел на него в смятении, не понимая, что именно следует подразумевать и под этим жестом, и под этими словами. Евнух же снова склонился над пергаментом и стал исписывать своим мелким почерком лист за листом. У Льва больше не хватило духу отрывать его от этого занятия.
27
Юный стройный сириец с длинными светлыми волосами и угольно-черными глазами — Константин Сириатос — был завербован этериархом Нимием Никетом и назначен в дворцовую стражу рядовым. В столицу он прибыл из Киликии, где отслужил несколько месяцев с другими солдатами, привезенными из разных мест, говорившими на чужих, непонятных ему языках и нередко злоупотреблявшими его красотой и робостью. Военная служба в Киликии, которую многие считали доходным и почетным занятием, для Константина Сириатоса очень скоро стала адом, и он решил искать справедливости у командира, просить его о заступничестве. Как-то вечером Нимий Никет привел юношу в свою палатку, долго расспрашивал его, требуя, чтобы тот ничего не скрывал и со всеми подробностями рассказал, что с ним делали солдаты, испытывал ли он при этом удовольствие, считал ли такие отношения случайными или сам, по своей природе, готов вступать в подобные связи как только представляется возможность.
Константин ничего не мог объяснить толком. Он рассказал, что солдаты принуждали его к сожительству силой, но признал, что в конечном счете этот опыт показался ему не таким уж неприятным. И все же естественная страсть, по словам солдата, рисовала в его воображении нежные и мягкие формы женского тела, хотя сравнивать он не мог, поскольку девушки у него никогда еще не было.
— И ты ни разу не видел голой девчонки?
— Ни разу, — признался Константин.
— Тогда с чего ты взял, что девчонка лучше мужчины? Константин не знал, что ответить. Потом с трудом стал подбирать слова, которые могли бы дать Нимию Никету представление о его смутных желаниях и чувствах:
— Когда я вижу девчонку, мне приходит на ум разное, -сказал Константин, — хочется идти за ней, трогать ее, ну, в общем, разное.
— Что же именно? — настаивал командир.
— Хочется потрогать ее под юбкой.
— И только?
Парень помолчал, собираясь с мыслями, потом добавил:
— И делать с ней то, что солдаты делали со мной. Командир удивленно посмотрел на него.
— Ну, примерно… — попытался внести ясность Константин.
— Выходит, то, что с тобой делали солдаты, тебе понравилось?
— Пожалуй.
— Тогда почему же при виде солдата у тебя не возникает желания идти за ним и трогать его под одеждой?
Парень рассмеялся:
— Не знаю.
— Вот я сейчас сниму одежду, и ты мне скажешь, понравится это тебе или нет, доставит ли это тебе удовольствие или ты останешься равнодушным.
Юноша покраснел и быстро огляделся вокруг, ища глазами выход из палатки, чтобы в случае чего удрать. Но Нимий Никет его опередил:
— Эй, парень, не вздумай бежать. Я тоже солдат и, если понадобится, могу и силу употребить.
Константин испуганно смотрел на него. Нимий Никет потрепал его по лицу кончиками пальцев:
— На войне без насилия не обойтись, и я тоже иногда прибегаю к нему, чтобы навести порядок в своем войске. Но в данном случае я не сделаю тебе ничего неприятного. Слово командира.
Тугой порыв ветра, гулявшего по степи между морем и горами, внезапно ворвался в палатку и задул слабый огонек свечи, горевшей в черной железной плошке. Это был сильный и добрый ветер, тот самый, о котором пели солдаты во время своих изнурительных походов: «Остуди мои ноги усталые, ветер Киликии, задуй вечером свечу в моей палатке, помоги мне закрыть глаза и уснуть».
Слова командира успокоили юношу. И в ту ночь, и потом много ночей Константин делил с ним его жесткое ложе, пока не наступило время сопровождать Нимия Никета в Константинополь, где его ждала должность этериарха.
Для официальных церемоний и парадов в честь иноземных королей и послов Нимий Никет наметанным глазом выбирал самых молодых и красивых солдат. Естественно, что Константин Сириатос каждый раз стоял в первой шеренге. Этериарх очень любил симметрию, и в шеренгах у него белокурые парни, как правило, чередовались с темноволосыми, кроме того, по его приказу гвардейцам так подбивали каблуки сапог, чтобы в строю все они казались одного роста.
Императрица Феофано впервые обратила внимание на Константина Сириатоса во время военного парада в парке у манежа. Второй раз она увидела его на церемонии пострижения в монахи двенадцати юношей, которые по желанию их семей уходили в монастырь. В тот день, проходя перед шеренгой гвардейцев, Феофано сделала Константину знак рукой -знак неопределенный и слабый, но не оставшийся незамеченным другими солдатами. Хотя смысла его никто не понял, всем было ясно, что адресован он именно Константину Сириатосу.
Что означал сей знак, сделанный императрицей двадцатилетнему Константину, очень скоро понял он сам, когда его схватили два гиганта-печенега и, ошарашенного неожиданностью, возложили на постель Феофано.
Императрица тут же стала его ласкать, не произнося при этом ни слова. Молчал и он, совершенно не понимая, что происходит. Когда же Феофано, сбросив свои царские одежды, распростерлась, обнаженная, на шелковом покрывале, в теле юноши вдруг проснулись дремавшие прежде желания. Он понял, что перед этой обнаженной женщиной его естественное влечение получило наконец выход, исчезли неуверенность и страх, которые он испытывал во время тайных свиданий с солдатами и привычных встреч с Нимием Никетом, продолжавшихся и после того, как Никета назначили этериархом и перевели в императорский Дворец.
Несколько мгновений Константин еще колебался, потом, повинуясь жесту Феофано, молча разделся и нелепо встал на колени в изножье кровати. Постанывая и бормоча непонятные, еле различимые слова, Феофано схватила его за волосы и, как жертву на заклание, потащила к себе. Наконец Константин оправился от растерянности и стал целовать это обнаженное тело, вздрагивавшее под его губами. Неизбежное наконец свершилось: Константин Сириатос впервые познал женщину, и если бы он мог найти слова, то сказал бы, что теперь он испытал экстаз, то прекрасное умопомрачительное состояние, когда человек перестает осознавать самого себя.
Лишь позднее, лежа под дерюжным одеялом на своей койке и размышляя о происшедшем, Константин понял, какое необыкновенное приключение подарила ему судьба: первое в жизни любовное свидание с женщиной оказалось свиданием с Феофано — императрицей Византии.
После этой встречи воображение Константина Сириатоса безудержно разыгралось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54