На каменном полу по-прежнему были следы крови, и в этот миг все ужасные события прошедшей ночи промелькнули перед ее внутренним взором.
Раздавшийся за спиной злобный голос вернул Эдиту к действительности:
– Видите, господин, дьявол лишил эту женщину разума! Здесь нет слабоумных детей. Это все порождения ее больного мозга.
Эдита уставилась сначала на одну, потом на вторую решетку, и в этот миг едва не поверила, что действительно утратила разум – за решетками с обеих сторон резвились обезьяны, такие, каких продают африканские торговцы на Рива дегли Скиавони. И, словно по таинственному знаку, в дверях появился старый слуга Джузеппе. Ингунда украдкой взглянула на него и сказала:
– Эта женщина утверждает, что в клетках держали каких-то слабоумных детей. Можешь ли ты, старейший слуга нашего дома, подтвердить это?
Джузеппе выслушал вопрос, потупив взгляд. Затем он поднял голову и печально поглядел на Эдиту. Наконец он ответил:
– Нет, госпожа, за этими решетками всегда держали только обезьян.
Эдита хотела возразить, броситься на старика, заставить его сказать правду; но прежде чем дело дошло до этого, уффициали кивнул своим спутникам. Те подошли к Эдите, связали ей руки за спиной, а предводитель громко провозгласил:
– Из страха перед Богом, на благо христианства, во имя республики, ты обвиняешься в том, что подлым образом лишила жизни своего господина, Даниэля Доербека.
Одетые в синее мужчины схватили Эдиту и потащили к выходу.
– Она дьяволица! – раздался на лестнице голос Ингунды. – Господь покарает ее!
В то время в Венеции правил дож Франческо Фоскари, человек с множеством достоинств, но и с таким же количеством недостатков. Соответственно, у него были как друзья, так и враги. За свою долгую жизнь Фоскари отобрал у Милана города Брешиа, Бергамо и, в первую очередь, Кремону, перетянул на свою сторону Равенну и Анкону. Выгода от этого была очевидна, но у многих вызывала недоверие. Даже в его собственной семье.
Начало правления Франческо Фоскари было так давно, что осталось уже очень мало людей, которые помнили, когда это было. Безо всякого вреда для себя Фоскари пережил три эпидемии чумы, случавшихся в городе примерно раз в восемь лет. После последней, четвертой, которая была шесть лет назад, у дожа, как и у многих венецианцев, постоянно звенело в ушах. Звон постепенно перерос в шум, похожий на гул бурного осеннего моря.
В такие дни Франческо Фоскари, хорошо известного своими роскошными одеждами, видели на балконе Дворца дожей: он сидел, сжав уши руками и глядя на лагуну, так, словно противостоял волнам и ветру. Периодически случались мгновения, когда буря в голове у дожа становилась сильнее. Тогда он бродил, согнувшись, по коридорам и галереям своего дворца и громко выкрикивал имена своих врагов, чтобы таким образом перекричать ужасные звуки, и стражники, сопровождавшие его, иногда думали, что дож лишился рассудка.
Такому человеку, как Фоскари, по праву рождения обрученному с морем (что каждый год подтверждалось неизменной церемонией), но на самом деле любившему только власть, такому человеку казалось, что все средства хороши, чтобы поддержать пошатнувшееся здоровье. Дож находился под постоянной опекой двух лейб-медиков. Но когда он услышал, что медик Крестьен Мейтенс, излечивший смертельно больного императора Константинополя, находится в городе, дож немедленно послал за ним, чтобы узнать, нет ли у него средства от шума в ушах.
По прибытии в Венецию Мейтенс распрощался с Pea и ее дочерьми. Pea нашла приют в небольшой колонии ремесленников египетского происхождения, неподалеку от арсеналов. Мейтенс же, напротив, остановился на дорогом постоялом дворе «Санта-Кроче» на кампо Сан-Захария. Некогда здесь было пристанище для зажиточных пилигримов, идущих в Иерусалим, а теперь тут останавливались главным образом дворяне и купцы из Германии и Фландрии.
Медик охотно пошел навстречу желанию дожа, поскольку оно обязывало к более длительному пребыванию в городе, что Мейтенсу было очень даже на руку. Кроме того, он чувствовал себя польщенным. Поэтому Мейтенс посетил Фоскари и пообещал обследовать уши его величества и после найти верное средство. Ведь, заметил Мейтенс, для необычных недугов необычных людей необходимы и необычные методы, и его величество не должен пугаться, не должен испытывать отвращение, если лекарь назовет ему ингредиенты, необходимые для лечебного средства.
Старый дож, привычный к разным болезням и самым едким эликсирам Востока, без видимого волнения выслушал на следующий день, что было необходимо Мельцеру: кувшин мочи впервые родившей ослицы, черпак мочи зайца и еще столько же – от белой козы.
На следующий день все было готово, и медик смешал все вместе, вскипятил ложку над пламенем, добавил две капли тминного масла и немного желчи гадюки. Затем он накапал варево в уши дожа, заметив, что Его Преосвященству епископу фон Шпрейеру, пораженному таким же недугом, это варево принесло больше облегчения, чем четырехнедельное паломничество в Рим.
А поскольку ничто не исцеляет так, как вера, и поскольку дож не собирался отставать от епископа фон Шпрейера в чудесном выздоровлении, шум в ушах Фоскари утих на следующий же день. Дож по-царски одарил медика, предложил ему жить во дворце и пожаловал чин первого лейб-медика. Крестьен Мейтенс взял деньги, а от очень прибыльного поста отказался – сказав, что сначала он хочет обдумать предложение.
В Венеции только и судачили, что об убийстве богатого судовладельца Доербека. Не потому, что убийства были в этом городе редкостью, а потому, что господин был убит своей немой служанкой, так, по крайней мере, говорили, и это придавало толкам особую пикантность. А поскольку свободное поведение Ингунды Доербек ни для кого не было тайной, некоторые предполагали, что именно жена Доербека приложила руку к убийству.
Слухи не остановились и на пороге «Санта-Кроче», где жил Мейтенс, и когда он узнал, что предполагаемая убийца родом из Майнца и притворялась немой, хоть превосходно умела говорить, он отправился прямиком в палаццо Агнезе, чтобы узнать подробности.
Перед палаццо на Большом Канале от третьего до первого этажа висел огромный черный шелковый платок. Так венецианцы объявляли о своем трауре, но еще больше это демонстрировало богатство покойного, поскольку шелковые платки такой величины стоили целое состояние. Платок такого же размера, как на палаццо Агнезе, видели только в день смерти дожа Томазо Мосениго, а это было уже почти тридцать лет назад.
Ингунда Доербек приняла медика в длинном черном траурном платье. Она резко заметила, что чувствует себя хорошо и не видит причины пользоваться его услугами. Ее недовольство возросло, когда Мейтенс заявил, что очень хорошо знает ее служанку Эдиту и считает ее не способной совершить убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Раздавшийся за спиной злобный голос вернул Эдиту к действительности:
– Видите, господин, дьявол лишил эту женщину разума! Здесь нет слабоумных детей. Это все порождения ее больного мозга.
Эдита уставилась сначала на одну, потом на вторую решетку, и в этот миг едва не поверила, что действительно утратила разум – за решетками с обеих сторон резвились обезьяны, такие, каких продают африканские торговцы на Рива дегли Скиавони. И, словно по таинственному знаку, в дверях появился старый слуга Джузеппе. Ингунда украдкой взглянула на него и сказала:
– Эта женщина утверждает, что в клетках держали каких-то слабоумных детей. Можешь ли ты, старейший слуга нашего дома, подтвердить это?
Джузеппе выслушал вопрос, потупив взгляд. Затем он поднял голову и печально поглядел на Эдиту. Наконец он ответил:
– Нет, госпожа, за этими решетками всегда держали только обезьян.
Эдита хотела возразить, броситься на старика, заставить его сказать правду; но прежде чем дело дошло до этого, уффициали кивнул своим спутникам. Те подошли к Эдите, связали ей руки за спиной, а предводитель громко провозгласил:
– Из страха перед Богом, на благо христианства, во имя республики, ты обвиняешься в том, что подлым образом лишила жизни своего господина, Даниэля Доербека.
Одетые в синее мужчины схватили Эдиту и потащили к выходу.
– Она дьяволица! – раздался на лестнице голос Ингунды. – Господь покарает ее!
В то время в Венеции правил дож Франческо Фоскари, человек с множеством достоинств, но и с таким же количеством недостатков. Соответственно, у него были как друзья, так и враги. За свою долгую жизнь Фоскари отобрал у Милана города Брешиа, Бергамо и, в первую очередь, Кремону, перетянул на свою сторону Равенну и Анкону. Выгода от этого была очевидна, но у многих вызывала недоверие. Даже в его собственной семье.
Начало правления Франческо Фоскари было так давно, что осталось уже очень мало людей, которые помнили, когда это было. Безо всякого вреда для себя Фоскари пережил три эпидемии чумы, случавшихся в городе примерно раз в восемь лет. После последней, четвертой, которая была шесть лет назад, у дожа, как и у многих венецианцев, постоянно звенело в ушах. Звон постепенно перерос в шум, похожий на гул бурного осеннего моря.
В такие дни Франческо Фоскари, хорошо известного своими роскошными одеждами, видели на балконе Дворца дожей: он сидел, сжав уши руками и глядя на лагуну, так, словно противостоял волнам и ветру. Периодически случались мгновения, когда буря в голове у дожа становилась сильнее. Тогда он бродил, согнувшись, по коридорам и галереям своего дворца и громко выкрикивал имена своих врагов, чтобы таким образом перекричать ужасные звуки, и стражники, сопровождавшие его, иногда думали, что дож лишился рассудка.
Такому человеку, как Фоскари, по праву рождения обрученному с морем (что каждый год подтверждалось неизменной церемонией), но на самом деле любившему только власть, такому человеку казалось, что все средства хороши, чтобы поддержать пошатнувшееся здоровье. Дож находился под постоянной опекой двух лейб-медиков. Но когда он услышал, что медик Крестьен Мейтенс, излечивший смертельно больного императора Константинополя, находится в городе, дож немедленно послал за ним, чтобы узнать, нет ли у него средства от шума в ушах.
По прибытии в Венецию Мейтенс распрощался с Pea и ее дочерьми. Pea нашла приют в небольшой колонии ремесленников египетского происхождения, неподалеку от арсеналов. Мейтенс же, напротив, остановился на дорогом постоялом дворе «Санта-Кроче» на кампо Сан-Захария. Некогда здесь было пристанище для зажиточных пилигримов, идущих в Иерусалим, а теперь тут останавливались главным образом дворяне и купцы из Германии и Фландрии.
Медик охотно пошел навстречу желанию дожа, поскольку оно обязывало к более длительному пребыванию в городе, что Мейтенсу было очень даже на руку. Кроме того, он чувствовал себя польщенным. Поэтому Мейтенс посетил Фоскари и пообещал обследовать уши его величества и после найти верное средство. Ведь, заметил Мейтенс, для необычных недугов необычных людей необходимы и необычные методы, и его величество не должен пугаться, не должен испытывать отвращение, если лекарь назовет ему ингредиенты, необходимые для лечебного средства.
Старый дож, привычный к разным болезням и самым едким эликсирам Востока, без видимого волнения выслушал на следующий день, что было необходимо Мельцеру: кувшин мочи впервые родившей ослицы, черпак мочи зайца и еще столько же – от белой козы.
На следующий день все было готово, и медик смешал все вместе, вскипятил ложку над пламенем, добавил две капли тминного масла и немного желчи гадюки. Затем он накапал варево в уши дожа, заметив, что Его Преосвященству епископу фон Шпрейеру, пораженному таким же недугом, это варево принесло больше облегчения, чем четырехнедельное паломничество в Рим.
А поскольку ничто не исцеляет так, как вера, и поскольку дож не собирался отставать от епископа фон Шпрейера в чудесном выздоровлении, шум в ушах Фоскари утих на следующий же день. Дож по-царски одарил медика, предложил ему жить во дворце и пожаловал чин первого лейб-медика. Крестьен Мейтенс взял деньги, а от очень прибыльного поста отказался – сказав, что сначала он хочет обдумать предложение.
В Венеции только и судачили, что об убийстве богатого судовладельца Доербека. Не потому, что убийства были в этом городе редкостью, а потому, что господин был убит своей немой служанкой, так, по крайней мере, говорили, и это придавало толкам особую пикантность. А поскольку свободное поведение Ингунды Доербек ни для кого не было тайной, некоторые предполагали, что именно жена Доербека приложила руку к убийству.
Слухи не остановились и на пороге «Санта-Кроче», где жил Мейтенс, и когда он узнал, что предполагаемая убийца родом из Майнца и притворялась немой, хоть превосходно умела говорить, он отправился прямиком в палаццо Агнезе, чтобы узнать подробности.
Перед палаццо на Большом Канале от третьего до первого этажа висел огромный черный шелковый платок. Так венецианцы объявляли о своем трауре, но еще больше это демонстрировало богатство покойного, поскольку шелковые платки такой величины стоили целое состояние. Платок такого же размера, как на палаццо Агнезе, видели только в день смерти дожа Томазо Мосениго, а это было уже почти тридцать лет назад.
Ингунда Доербек приняла медика в длинном черном траурном платье. Она резко заметила, что чувствует себя хорошо и не видит причины пользоваться его услугами. Ее недовольство возросло, когда Мейтенс заявил, что очень хорошо знает ее служанку Эдиту и считает ее не способной совершить убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114