А индульгенции – это просто чудо, их количество увеличивается словно само по себе.
Пацци с трудом удавалось различать в словах да Мосто цинизм и серьезность. Поэтому легат не стал вдаваться в подробности, а вместо этого указал пальцем на свитки, лежавшие на столе:
– Вам пригодятся мои заметки?
– Что за вопрос! – ответил да Мосто. – Эти планы для нас дороже золота. О подробностях же давайте поговорим в другой раз.
Он поднял бокал и обратился к Пацци:
– За ваш понтификат, двести пятый по римскому исчислению!
Правая рука Пацци, в которой был бокал, задрожала.
– От одной мысли об этом, – тихо сказал легат, – у меня мурашки бегут по спине. Вы действительно не шутите, мессир да Мосто?
– Положение противников Папы слишком отчаянное, чтобы оставалось время для шуток. Каждый день, который Евгений проводит на папском троне – это потерянный день.
Тут вступил в разговор Мельцер, который с беспокойством спросил:
– Мессир да Мосто, а как быть с заказом папского легата, если Папе, как вы утверждаете, недолго осталось жить?
Да Мосто сначала строго поглядел на Пацци, затем на зеркальщика и наконец сказал:
– Вы готовьте тот текст, о котором говорил вам мессир Пацци. Кроме имени Папы. Его мессир Пацци сообщит вам через несколько дней.
Мельцер неохотно кивнул и промолчал. Тут Чезаре да Мосто схватил зеркальщика за руку и, прищурившись, спросил:
– А как насчет вас, мастер Мельцер? Я надеюсь, вы тоже принадлежите к числу противников Папы?
Мельцер ждал этого вопроса. Зеркальщик был уверен в том, что да Мосто обязательно его задаст, поэтому спокойно ответил:
– У нас в Майнце, мессир да Мосто, есть поговорка: «Чей хлеб я жую, того и песенки пою». Это значит, что я печатаю то, за что мне платят. Неужели я должен брать на вооружение то, что печатаю?
По лицу да Мосто промелькнула уважительная улыбка. Он поглядел на Пацци и сказал:
– Ну не хитрый ли он лис, наш печатник! Ни с кем не хочет пропадать!
И, обратившись к Мельцеру, продолжил:
– Поверьте мне, мастер Мельцер, на двух стульях не усидишь. Возможно, вам стоит еще раз все обдумать.
Мельцер хотел ответить, что не собирается быть «за» или «против» Папы, «за» или «против» дожа, но да Мосто внезапно прекратил разговор, объявив:
– Теперь я назову вам пароль, по которому вы узнаете участников заговора; я называю его при условии, что вы никому о нем не скажете и не станете использовать для того, чтобы распознать, друг перед вами или враг. Пароль такой: Giudicio di Frari.
– Giudicio di Frari, – в один голос повторили Пацци и Мельцер.
А да Мосто добавил:
– Если кого-то из нас поймают или на кого-то донесут, то будем считать, что разговора этого никогда не было и мы друг с другом не знакомы.
Почти каждый вечер зеркальщик приходил на пьяцца Сан-Марко и заходил в трактир, где раньше музицировала Симонетта. Когда-нибудь, думал Мельцер, она непременно появится. Он не знал, как в таком случае себя вести. Ему казалось, достаточно взглянуть на нее издалека и он будет счастлив.
Неаполитанский певец, занявший место Симонетты, каждый вечер пел одни и те же песни одним и тем же людям, и однажды вечером Мельцер решился и спросил у хозяина, не знает ли он, где теперь прекрасная лютнистка.
Хозяин поинтересовался, почему господину не нравится пение неаполитанца. Мельцер подтвердил, что юноша поет так же хорошо, как и лютнистка, но дело не в пении, а в женщине, которая играет столь прелестно. Тогда хозяин, подмигнув ему, заметил, что понимает суть вопроса, но для господина будет лучше, если он забудет об этой женщине. Она покинула Венецию и скрылась в неизвестном направлении. И кстати, Мельцер не первый, кто интересуется местонахождением Симонетты.
Мельцер рассердился и ушел, обиженный на себя и на свою судьбу. Он проклинал свою гордость, из-за которой не внял просьбам Симонетты, горевал как вдовец, искал утешения в вине, а когда наступило просветление, с головой ушел в работу.
В мастерской работали семь человек, которые уже печатали индульгенции и приобрели при этом немалый опыт, поэтому Мельцер смог посвятить себя производству новых букв. Этот процесс он мог бы повторить даже с закрытыми глазами. Сначала Мельцер вырезал матрицу для каждой буквы: на квадратном кусочке олова при помощи молотка и резца наносил контуры буквы, вдавливал его в глиняную смесь и обжигал полученную матрицу в печи. Из этой матрицы Мельцер мог отлить сколько угодно букв – по крайней мере, теоретически, потому что, как показала практика, почти каждая вторая заливка не держалась в форме, и Мельцеру приходилось разбивать ее.
Ночами Мельцер сидел при свете свечи в лаборатории в поисках решения своей проблемы. В отчаянии он поднес глиняную матрицу к горевшей перед ним свече, так что пустое пространство окрасилось черным цветом, и, о небо, именно этот простой прием подсказал ему решение проблемы. Извлекать буквы из закопченных матриц было гораздо легче.
В отличие от старых букв, которыми Михель печатал индульгенции для да Мосто, новые буквы были более четкими, тонкими и больше напоминали почерк монаха, чем его первые эксперименты с искусственным письмом. Сравнивая шрифты, Мельцер заметил, что некоторых букв не хватало. Он точно знал, что для текста да Мосто он использовал пять «А», двенадцать «О», тринадцать «I» и тридцать две «Е»; но теперь осталось только четыре «А», одиннадцать «О», двенадцать «I» и тридцать одна «Е».
«Али Камал, мерзкий лягушонок!» – пронеслось в голове у Мельцера. На следующий день он отправился к фондако египтянина, находившемуся неподалеку от арсеналов.
Дела Али Камала, казалось, шли хорошо, насколько можно было судить по его внешнему виду. И все же он почувствовал себя не в своей тарелке, когда увидел перед собой зеркальщика: нечистая совесть, очевидно, сильно беспокоила его. Однако египтянин приветливо улыбнулся и сказал:
– Ради бога, неужели у вас снова что-то украли, мастер Мельцер?
– Не стану долго болтать, – ответил Мельцер, оттесняя Али в глубь дома. Со дня их последней встречи там стало еще больше различного багажа. – Ты обокрал меня, египтянин. Ты подлый вор, и я заявлю на тебя капитану Пигафетте.
– Я вас обокрал? Кажется, вы плохо спали, господин Мельцер, – едко сказал Али Камал. – Вы же знаете, я всегда был вашим другом. Разве вы не пользовались неоднократно моими услугами?
– Конечно, – ответил Мельцер, – а еще ты меня неоднократно обманывал.
И тут же добавил:
– Где мои буквы, египтянин?
– Буквы? – Али притворился, что ничего не понимает. – Не знаю, о чем вы, мастер Мельцер. Я вернул вам ваши буквы.
Мельцеру не понравилась непривычная наглость, с которой отвечал ему египтянин. Зеркальщик не дал себя запутать и ответил:
– Ты похитил у меня три дюжины букв, которые я дал тебе на сохранение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Пацци с трудом удавалось различать в словах да Мосто цинизм и серьезность. Поэтому легат не стал вдаваться в подробности, а вместо этого указал пальцем на свитки, лежавшие на столе:
– Вам пригодятся мои заметки?
– Что за вопрос! – ответил да Мосто. – Эти планы для нас дороже золота. О подробностях же давайте поговорим в другой раз.
Он поднял бокал и обратился к Пацци:
– За ваш понтификат, двести пятый по римскому исчислению!
Правая рука Пацци, в которой был бокал, задрожала.
– От одной мысли об этом, – тихо сказал легат, – у меня мурашки бегут по спине. Вы действительно не шутите, мессир да Мосто?
– Положение противников Папы слишком отчаянное, чтобы оставалось время для шуток. Каждый день, который Евгений проводит на папском троне – это потерянный день.
Тут вступил в разговор Мельцер, который с беспокойством спросил:
– Мессир да Мосто, а как быть с заказом папского легата, если Папе, как вы утверждаете, недолго осталось жить?
Да Мосто сначала строго поглядел на Пацци, затем на зеркальщика и наконец сказал:
– Вы готовьте тот текст, о котором говорил вам мессир Пацци. Кроме имени Папы. Его мессир Пацци сообщит вам через несколько дней.
Мельцер неохотно кивнул и промолчал. Тут Чезаре да Мосто схватил зеркальщика за руку и, прищурившись, спросил:
– А как насчет вас, мастер Мельцер? Я надеюсь, вы тоже принадлежите к числу противников Папы?
Мельцер ждал этого вопроса. Зеркальщик был уверен в том, что да Мосто обязательно его задаст, поэтому спокойно ответил:
– У нас в Майнце, мессир да Мосто, есть поговорка: «Чей хлеб я жую, того и песенки пою». Это значит, что я печатаю то, за что мне платят. Неужели я должен брать на вооружение то, что печатаю?
По лицу да Мосто промелькнула уважительная улыбка. Он поглядел на Пацци и сказал:
– Ну не хитрый ли он лис, наш печатник! Ни с кем не хочет пропадать!
И, обратившись к Мельцеру, продолжил:
– Поверьте мне, мастер Мельцер, на двух стульях не усидишь. Возможно, вам стоит еще раз все обдумать.
Мельцер хотел ответить, что не собирается быть «за» или «против» Папы, «за» или «против» дожа, но да Мосто внезапно прекратил разговор, объявив:
– Теперь я назову вам пароль, по которому вы узнаете участников заговора; я называю его при условии, что вы никому о нем не скажете и не станете использовать для того, чтобы распознать, друг перед вами или враг. Пароль такой: Giudicio di Frari.
– Giudicio di Frari, – в один голос повторили Пацци и Мельцер.
А да Мосто добавил:
– Если кого-то из нас поймают или на кого-то донесут, то будем считать, что разговора этого никогда не было и мы друг с другом не знакомы.
Почти каждый вечер зеркальщик приходил на пьяцца Сан-Марко и заходил в трактир, где раньше музицировала Симонетта. Когда-нибудь, думал Мельцер, она непременно появится. Он не знал, как в таком случае себя вести. Ему казалось, достаточно взглянуть на нее издалека и он будет счастлив.
Неаполитанский певец, занявший место Симонетты, каждый вечер пел одни и те же песни одним и тем же людям, и однажды вечером Мельцер решился и спросил у хозяина, не знает ли он, где теперь прекрасная лютнистка.
Хозяин поинтересовался, почему господину не нравится пение неаполитанца. Мельцер подтвердил, что юноша поет так же хорошо, как и лютнистка, но дело не в пении, а в женщине, которая играет столь прелестно. Тогда хозяин, подмигнув ему, заметил, что понимает суть вопроса, но для господина будет лучше, если он забудет об этой женщине. Она покинула Венецию и скрылась в неизвестном направлении. И кстати, Мельцер не первый, кто интересуется местонахождением Симонетты.
Мельцер рассердился и ушел, обиженный на себя и на свою судьбу. Он проклинал свою гордость, из-за которой не внял просьбам Симонетты, горевал как вдовец, искал утешения в вине, а когда наступило просветление, с головой ушел в работу.
В мастерской работали семь человек, которые уже печатали индульгенции и приобрели при этом немалый опыт, поэтому Мельцер смог посвятить себя производству новых букв. Этот процесс он мог бы повторить даже с закрытыми глазами. Сначала Мельцер вырезал матрицу для каждой буквы: на квадратном кусочке олова при помощи молотка и резца наносил контуры буквы, вдавливал его в глиняную смесь и обжигал полученную матрицу в печи. Из этой матрицы Мельцер мог отлить сколько угодно букв – по крайней мере, теоретически, потому что, как показала практика, почти каждая вторая заливка не держалась в форме, и Мельцеру приходилось разбивать ее.
Ночами Мельцер сидел при свете свечи в лаборатории в поисках решения своей проблемы. В отчаянии он поднес глиняную матрицу к горевшей перед ним свече, так что пустое пространство окрасилось черным цветом, и, о небо, именно этот простой прием подсказал ему решение проблемы. Извлекать буквы из закопченных матриц было гораздо легче.
В отличие от старых букв, которыми Михель печатал индульгенции для да Мосто, новые буквы были более четкими, тонкими и больше напоминали почерк монаха, чем его первые эксперименты с искусственным письмом. Сравнивая шрифты, Мельцер заметил, что некоторых букв не хватало. Он точно знал, что для текста да Мосто он использовал пять «А», двенадцать «О», тринадцать «I» и тридцать две «Е»; но теперь осталось только четыре «А», одиннадцать «О», двенадцать «I» и тридцать одна «Е».
«Али Камал, мерзкий лягушонок!» – пронеслось в голове у Мельцера. На следующий день он отправился к фондако египтянина, находившемуся неподалеку от арсеналов.
Дела Али Камала, казалось, шли хорошо, насколько можно было судить по его внешнему виду. И все же он почувствовал себя не в своей тарелке, когда увидел перед собой зеркальщика: нечистая совесть, очевидно, сильно беспокоила его. Однако египтянин приветливо улыбнулся и сказал:
– Ради бога, неужели у вас снова что-то украли, мастер Мельцер?
– Не стану долго болтать, – ответил Мельцер, оттесняя Али в глубь дома. Со дня их последней встречи там стало еще больше различного багажа. – Ты обокрал меня, египтянин. Ты подлый вор, и я заявлю на тебя капитану Пигафетте.
– Я вас обокрал? Кажется, вы плохо спали, господин Мельцер, – едко сказал Али Камал. – Вы же знаете, я всегда был вашим другом. Разве вы не пользовались неоднократно моими услугами?
– Конечно, – ответил Мельцер, – а еще ты меня неоднократно обманывал.
И тут же добавил:
– Где мои буквы, египтянин?
– Буквы? – Али притворился, что ничего не понимает. – Не знаю, о чем вы, мастер Мельцер. Я вернул вам ваши буквы.
Мельцеру не понравилась непривычная наглость, с которой отвечал ему египтянин. Зеркальщик не дал себя запутать и ответил:
– Ты похитил у меня три дюжины букв, которые я дал тебе на сохранение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114