-- вошел в азарт Горохов и засучил рукава.
-- А это будет уже... -- и Вера произнесла непонятное Горохову японское
слово.
-- Потрясающе! -- вытирая пот, сказал Горохов.
-- Ничего особенного, -- сказала Вера. -- Все зависит от тренировки.
-- Можно вас проводить? -- вдруг спросил Горохов и для большей убедительности
добавил: -- А то одной в такое время...
На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел,
что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на ее взаимность.
А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
-- Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею
на это никакого права. Ни морального, ни физического...
После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
-- Мне бы -- как ты, -- говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову
понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера
стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая
через их плечи.
"Сейчас или никогда!" -- сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав
пронзительный клич "Йя!", выбросил вверх ногу.
Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
Глаза Веры сияли.
-- Любимый! -- прошептала она. -- Я согласна.
И кинулась к нему на шею.
Но руки ее до цели не дошли.
Горохов крепко держал двойной блок.
Окно
Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно
своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он
рисовал пьяниц. И в будни -- тоже.
Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А
когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина.
Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает
место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
Чтобы проявить свое благородство, он рисовал девушку, которую защищал от
хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были
детали.
Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты,
улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил
узнать, что же там, за окном.
Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену
утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю.
Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома
возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами.
Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи,
которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих.
Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек
хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов.
Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные
трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и
растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по
ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с
криком "А-а-а!" прыгал в мать.
Наконец сошел последний слой.
Сын глянул за окно...
Но там ничего не было.
Вещий сон
И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если,
конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
-- Вы, наверно, в школе еще учитесь?
А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только
тех, кому за тридцать.
Я говорю ненавязчиво, издалека:
-- У вас телефон есть?
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта
девушка, встает. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее --
длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
-- Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что
она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного
ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно
самостоятельный, с южным нахрапом.
А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и
информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
-- Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не
подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
-- Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
-- А у вас разве есть?
Она говорит:
-- К сожалению -- только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря
на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не
считая бабушки. И еще с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым
почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и
выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня ее провожать. А живет она, как это
выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу
пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а
только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает
рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И
дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об
ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной
пастой:
-- Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа
подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю ее, потому что это не совсем она, а
какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на
помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо
интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе
ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые
оказываются ее.
Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет
ребенок.
И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребенка.
Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она
согласна на все, даже выйти за меня замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
-- А это будет уже... -- и Вера произнесла непонятное Горохову японское
слово.
-- Потрясающе! -- вытирая пот, сказал Горохов.
-- Ничего особенного, -- сказала Вера. -- Все зависит от тренировки.
-- Можно вас проводить? -- вдруг спросил Горохов и для большей убедительности
добавил: -- А то одной в такое время...
На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел,
что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на ее взаимность.
А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
-- Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею
на это никакого права. Ни морального, ни физического...
После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
-- Мне бы -- как ты, -- говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову
понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера
стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая
через их плечи.
"Сейчас или никогда!" -- сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав
пронзительный клич "Йя!", выбросил вверх ногу.
Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
Глаза Веры сияли.
-- Любимый! -- прошептала она. -- Я согласна.
И кинулась к нему на шею.
Но руки ее до цели не дошли.
Горохов крепко держал двойной блок.
Окно
Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно
своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он
рисовал пьяниц. И в будни -- тоже.
Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А
когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина.
Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает
место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
Чтобы проявить свое благородство, он рисовал девушку, которую защищал от
хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были
детали.
Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты,
улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил
узнать, что же там, за окном.
Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену
утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю.
Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома
возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами.
Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи,
которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих.
Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек
хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов.
Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные
трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и
растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по
ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с
криком "А-а-а!" прыгал в мать.
Наконец сошел последний слой.
Сын глянул за окно...
Но там ничего не было.
Вещий сон
И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если,
конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
-- Вы, наверно, в школе еще учитесь?
А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только
тех, кому за тридцать.
Я говорю ненавязчиво, издалека:
-- У вас телефон есть?
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта
девушка, встает. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее --
длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
-- Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что
она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного
ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно
самостоятельный, с южным нахрапом.
А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и
информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
-- Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не
подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
-- Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
-- А у вас разве есть?
Она говорит:
-- К сожалению -- только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря
на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не
считая бабушки. И еще с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым
почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и
выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня ее провожать. А живет она, как это
выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу
пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а
только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает
рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И
дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об
ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной
пастой:
-- Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа
подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю ее, потому что это не совсем она, а
какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на
помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо
интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе
ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые
оказываются ее.
Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет
ребенок.
И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребенка.
Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она
согласна на все, даже выйти за меня замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22