В этом скрипе резко отодвинутого стула, в едва различимом бормотании и в длинных паузах, которые наступали вслед за ним, Сусане слышалось то же, что и мне – безнадежная, унизительная слабость матери, и ей было стыдно. Она схватила кусок ваты и принялась яростно стирать с ногтей лак, пока он не исчез окончательно, тогда она закрыла пузырек, отбросила его прочь и скользнула под простыни, оставив снаружи босые ноги. Она включила радио, потом выключила, взглянула на меня и вдруг начала дурачиться, как всегда делала, чтобы отвлечь меня от ненавистного ей рисунка – того, что предназначался капитану: показала мне язык, по-собачьи фыркнула и ударила себя кулаком в грудь, потом отбросила простыню, засучила ногами и замахала руками, словно в воздухе скверно пахло, а затем зажала пальцами нос, точно задыхаясь от запаха газа и ядовитого черного дыма, которые, как утверждал безумный старик, день ото дня разрушали ее легкие. Только на этот раз своими шутовскими выходками она старалась скрыть нечто такое, что по-настоящему ее беспокоило, более того, глубоко ранило. Потом, с трудом сдерживая нетерпение, она предложила сыграть партию в парчиси, и я покорно отложил карандаш, чтобы ей угодить. Из гостиной не доносилось ни звука.
Вечером, когда я уже собрался домой, на террасу вошел Форкат. На нем были диковинные сандалии на деревянной подошве и длинный черный халат с цветами и китайскими иероглифами. Он улыбнулся, подмигнул Сусане и, пряча что-то за спиной, подошел к столу. Я поспешно убрал свои наброски и на мгновение, еще более явственно, чем раньше, почуял нежный растительный аромат, исходивший от его рук пахло цветной капустой или, скорее, артишоками.
– Смотри, это шелковое кимоно мне подарил твой отец, – сказал он и медленно подошел к кровати. – А теперь сюрприз. Он велел кое-что тебе передать.
Это была открытка с видом Шанхая и зеленый шелковый веер. Он сказал, что на открытке изображена река Хуанпу и живописная людная набережная вдоль Банда – самого знаменитого бульвара на Дальнем Востоке, – небоскребы и старинное здание таможни. Открытка была без марки, потому что Ким, как пояснил Форкат, передал ее лично. Оборотная сторона была исписана убористым нервным почерком, который Сусана мгновенно узнала: это был почерк ее отца. На открытке было написано следующее:
Моя дорогая Сусана, это письмо тебе передаст человек, которого я очень люблю и которому доверяю. Отнесись к нему так же, как если бы это был я, будь радушна и гостеприимна, он никогда меня не покидал и во всем помогал (кстати, он превосходно готовит!). Сейчас у него возникли затруднения (я рассказал о них в письме маме). Он передаст тебе настоящий шелковый китайский веер зеленого цвета – ведь это твой любимый цвет, а также привет и поцелуй от меня, старого бродяги, который все время тебя вспоминает. Будь послушной девочкой, кушай хорошо, во всем слушайся маму и доктора и, главное, побыстрее выздоравливай. Твой любящий папа Ким.
Сусана задумалась, уставившись в пустоту, потом перевернула открытку и принялась рассматривать оживленную набережную реки Хуанпу.
– И все-таки я его не понимаю, – проговорила она. – Зачем ему это понадобилось? Почему он уехал так далеко?
– Это долгая история. Я бы сказал… – Форкат внезапно умолк и, прежде чем продолжить, втянул руки в длинные рукава кимоно и присел на краешек кровати, не отрывая глаз от Сусаны. – Я бы сказал, что он отправился на поиски чего-то очень важного, что некогда оставил здесь, в нашем с вами городе… Однако лучше отложить этот разговор. У нас будет достаточно времени, чтобы обо всем наговориться.
2
К часу дня ноги у меня ныли от усталости, но отныне я думал только об одном: поскорее доставить капитана домой, перекусить и бежать к Сусане. Как-то раз я попытался уговорить Блая, чтобы он отправился со мной навестить Нанду Форката.
– Обойдется, – ответил он мне.
– Но разве сеньор Форкат не был вашим другом, капитан?
– Верно, был когда-то, – ответил старый псих и, остановившись посреди улицы Вильяфранка, пробежал глазами подписи. – Мало, черт бы их подрал. Нужно больше.
– Но тогда почему, – настаивал я, – вы не хотите его навестить?
– Еще чего, – буркнул он. – Нынче совсем другая война.
Порассуждав о разновидностях дружбы и ненависти, которые порождает всякая война, капитан рассказал мне, что лет пятнадцать назад Форкат работал в баре «Ла Транкилидад» на Паралело, в самом логове анархистов, этих бесплодных мечтателей, проповедовавших учение Прудона, и, подавая клиентам пиво и карахильо, предлагал им книги Бакунина и революционные брошюры, которые сам же и печатал.
– Он был романтиком и фантазером, – сказал капитан, – эдакая невинная душа, зазывающая в рай. Кстати, его карахильо тоже были не от мира сего – он их делал на совесть, анисовой не жалел… Однако хватит болтать, работы у нас полно, а времени мало. – Он бросил испытующий взгляд на узкие грязные тротуары, на запертые двери и добавил: – Как ты думаешь, на этой улице кто-нибудь подпишет? Уверен, газ и сюда успел добраться!
Безумного чудака капитана нельзя было упрекнуть в глупости или наивности: он довольно быстро сообразил, что его битва с трубой и газом не только не вызывала энтузиазма окрестных жителей, но и стала причиной бесконечных насмешек, так что собрать первую дюжину подписей оказалось чрезвычайно сложно. Зато он больше не торопил меня с портретом Сусаны, и я вздохнул с облегчением, потому что отнюдь не стремился поскорее его закончить, наоборот, мне нравилось ежедневно бывать в особняке, и я мечтал, чтобы это продолжалось по крайней мере до осени, пока я не начну работать.
Частенько я даже не открывал коробку с карандашами, зато мы с Сусаной играли в шашки или в семь с половиной, а когда ее навещали братья Чакон, то и в парчиси. Иногда она уставала и принималась ворчать, что я до сих пор не начал ее рисунок – тот, другой, который она собиралась отправить отцу с дарственной надписью, – однако и она больше меня не торопила, потому что с некоторых пор ежедневно в пять часов пополудни Форкат входил на террасу в своем неизменном шелковом кимоно, громко стучащих деревянных сандалиях, с зачесанными назад волосами, опрятный и отдохнувший после долгой сиесты, и, усевшись на кровать к Су-сане, подробно рассказывал о своих отношениях с ее отцом: как они познакомились, как начиналась их дружба в нищей, полной грез и единой с целым миром Барселоне, городе, который они когда-то одинаково любили и одновременно потеряли; как им пришлось бежать за границу, во Францию, сколько у них было общих надежд, планов, приключений и разочарований, сколько лишений, страданий и в то же время радостей…
Не могу точно сказать, когда это началось, – кажется, с того дня, когда Сусана принялась настойчиво задавать один и тот же вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Вечером, когда я уже собрался домой, на террасу вошел Форкат. На нем были диковинные сандалии на деревянной подошве и длинный черный халат с цветами и китайскими иероглифами. Он улыбнулся, подмигнул Сусане и, пряча что-то за спиной, подошел к столу. Я поспешно убрал свои наброски и на мгновение, еще более явственно, чем раньше, почуял нежный растительный аромат, исходивший от его рук пахло цветной капустой или, скорее, артишоками.
– Смотри, это шелковое кимоно мне подарил твой отец, – сказал он и медленно подошел к кровати. – А теперь сюрприз. Он велел кое-что тебе передать.
Это была открытка с видом Шанхая и зеленый шелковый веер. Он сказал, что на открытке изображена река Хуанпу и живописная людная набережная вдоль Банда – самого знаменитого бульвара на Дальнем Востоке, – небоскребы и старинное здание таможни. Открытка была без марки, потому что Ким, как пояснил Форкат, передал ее лично. Оборотная сторона была исписана убористым нервным почерком, который Сусана мгновенно узнала: это был почерк ее отца. На открытке было написано следующее:
Моя дорогая Сусана, это письмо тебе передаст человек, которого я очень люблю и которому доверяю. Отнесись к нему так же, как если бы это был я, будь радушна и гостеприимна, он никогда меня не покидал и во всем помогал (кстати, он превосходно готовит!). Сейчас у него возникли затруднения (я рассказал о них в письме маме). Он передаст тебе настоящий шелковый китайский веер зеленого цвета – ведь это твой любимый цвет, а также привет и поцелуй от меня, старого бродяги, который все время тебя вспоминает. Будь послушной девочкой, кушай хорошо, во всем слушайся маму и доктора и, главное, побыстрее выздоравливай. Твой любящий папа Ким.
Сусана задумалась, уставившись в пустоту, потом перевернула открытку и принялась рассматривать оживленную набережную реки Хуанпу.
– И все-таки я его не понимаю, – проговорила она. – Зачем ему это понадобилось? Почему он уехал так далеко?
– Это долгая история. Я бы сказал… – Форкат внезапно умолк и, прежде чем продолжить, втянул руки в длинные рукава кимоно и присел на краешек кровати, не отрывая глаз от Сусаны. – Я бы сказал, что он отправился на поиски чего-то очень важного, что некогда оставил здесь, в нашем с вами городе… Однако лучше отложить этот разговор. У нас будет достаточно времени, чтобы обо всем наговориться.
2
К часу дня ноги у меня ныли от усталости, но отныне я думал только об одном: поскорее доставить капитана домой, перекусить и бежать к Сусане. Как-то раз я попытался уговорить Блая, чтобы он отправился со мной навестить Нанду Форката.
– Обойдется, – ответил он мне.
– Но разве сеньор Форкат не был вашим другом, капитан?
– Верно, был когда-то, – ответил старый псих и, остановившись посреди улицы Вильяфранка, пробежал глазами подписи. – Мало, черт бы их подрал. Нужно больше.
– Но тогда почему, – настаивал я, – вы не хотите его навестить?
– Еще чего, – буркнул он. – Нынче совсем другая война.
Порассуждав о разновидностях дружбы и ненависти, которые порождает всякая война, капитан рассказал мне, что лет пятнадцать назад Форкат работал в баре «Ла Транкилидад» на Паралело, в самом логове анархистов, этих бесплодных мечтателей, проповедовавших учение Прудона, и, подавая клиентам пиво и карахильо, предлагал им книги Бакунина и революционные брошюры, которые сам же и печатал.
– Он был романтиком и фантазером, – сказал капитан, – эдакая невинная душа, зазывающая в рай. Кстати, его карахильо тоже были не от мира сего – он их делал на совесть, анисовой не жалел… Однако хватит болтать, работы у нас полно, а времени мало. – Он бросил испытующий взгляд на узкие грязные тротуары, на запертые двери и добавил: – Как ты думаешь, на этой улице кто-нибудь подпишет? Уверен, газ и сюда успел добраться!
Безумного чудака капитана нельзя было упрекнуть в глупости или наивности: он довольно быстро сообразил, что его битва с трубой и газом не только не вызывала энтузиазма окрестных жителей, но и стала причиной бесконечных насмешек, так что собрать первую дюжину подписей оказалось чрезвычайно сложно. Зато он больше не торопил меня с портретом Сусаны, и я вздохнул с облегчением, потому что отнюдь не стремился поскорее его закончить, наоборот, мне нравилось ежедневно бывать в особняке, и я мечтал, чтобы это продолжалось по крайней мере до осени, пока я не начну работать.
Частенько я даже не открывал коробку с карандашами, зато мы с Сусаной играли в шашки или в семь с половиной, а когда ее навещали братья Чакон, то и в парчиси. Иногда она уставала и принималась ворчать, что я до сих пор не начал ее рисунок – тот, другой, который она собиралась отправить отцу с дарственной надписью, – однако и она больше меня не торопила, потому что с некоторых пор ежедневно в пять часов пополудни Форкат входил на террасу в своем неизменном шелковом кимоно, громко стучащих деревянных сандалиях, с зачесанными назад волосами, опрятный и отдохнувший после долгой сиесты, и, усевшись на кровать к Су-сане, подробно рассказывал о своих отношениях с ее отцом: как они познакомились, как начиналась их дружба в нищей, полной грез и единой с целым миром Барселоне, городе, который они когда-то одинаково любили и одновременно потеряли; как им пришлось бежать за границу, во Францию, сколько у них было общих надежд, планов, приключений и разочарований, сколько лишений, страданий и в то же время радостей…
Не могу точно сказать, когда это началось, – кажется, с того дня, когда Сусана принялась настойчиво задавать один и тот же вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57