Поэтому хватаетесь за религию. Но мой совет по-прежнему остается в силе.
– Я подумаю об этом, доктор. Я должен подумать… хорошенько подумать.
…Мередит остановился в тени смоковницы, рассеянно сорвал толстый, грубый на ощупь лист.
– Сейчас я услышал от вас именно то, что нужно адвокату дьявола: появление бога в рассуждениях кандидата в святые, осознание последствий веры, формирование прямых отношений между создателем и творением его рук. Если дальнейшее следствие будет идти в этом направлении…
– Будет, – кивнул Мейер. – В моей истории есть пропуски. Вам придется заполнить их показаниями других свидетелей, в частности, Нины Сандуцци.
– Если бы Нероне оставил записи, – задумчиво пробормотал Мередит, – как бы они помогли. По ним человек познается лучше всего.
– Записи есть, монсеньор. Они у меня.
Мередит изумленно повернулся к доктору:
– Их много?
– Большой сверток. Его дала Нина. Я их еще не открывал.
– Смогу я взглянуть на них?
Мейер помялся:
– Я еще не прочел сам. Я боюсь… точно так же, как вы боитесь попросить о чуде. Возможно, они ответят на множество вопросов, которые давно мучают меня. Я пока не был уверен, хочу ли знать этот ответ. Я намерен прочесть их сегодня днем, пока вы будете говорить с Ниной. А завтра передам их вам… и доскажу то, что еще не успел рассказать. Вас это устроит?
– Разумеется. Если хотите, отложим завтрашний разговор на день-два.
– Вы получите их завтра, – Мейер сухо улыбнулся. – Вы – хороший исповедник. Я рад, что поговорил с вами.
Глаза Мередита осветились благодарностью:
– Если б вы только знали, как мне приятно это слышать!
Мейер вопросительно взглянул на него:
– Почему, монсеньор?
– Впервые в моей жизни я начал сближаться с людьми. Я в ужасе от того, сколько времени потеряно зря и как мало мне осталось.
– Но ведь потом вы сблизитесь с Богом.
– И это ужасает меня более всего, – ответил Блейз Мередит.
В дальнем конце поместья Паоло Сандуцци распиливал упавшую оливу на дрова. Старший садовник, молчаливый, черноволосый, загоревший дочерна, с корявой, как могучее дерево, фигурой коротко объяснил, что олива должна быть распилена, дрова сложены в штабель до захода солнца, так что надо приниматься за работу и поменьше держать руки в карманах.
Паоло радовался, что работает в одиночестве. Все – новое, незнакомое. Впервые ему поручили мужскую работу, и руки плохо слушались его, казались неуклюжими, неловкими. Посмешищем становиться не хотелось, но мало стараний, требовалось время, чтобы привыкнуть к инструменту, да и вообще к жизни рядом с господами.
Солнце палило, и он снял рубашку. Затем обрубил сучки и принялся пилить основные ветви. Сухое дерево поддавалось, хотя ножовку то и дело заклинивало, и она жалобно звенела. Мало-помалу мальчик освоился, и зубья пилы начали ходить ровно, посыпая опилками лежащие на земле листья. Ему нравился звук металла, вгрызающегося в дерево, запах опилок, соленый вкус пота на губах.
Хотелось только, чтобы Розетта сидела рядом, разговаривала с ним и восхищалась. Но она собиралась прийти на виллу только завтра, и ее определили бы на кухню помогать поварам или к служанкам, убираться и протирать пыль в многочисленных комнатах. Спать ей предстояло на женской половине, деля кровать с одной из молодых служанок. Ему же выделили отдельное помещение, крохотную каморку рядом с сараем для садового инструмента, с соломенным матрацем, стулом и ящиком, на котором крепилась свеча. Но они могли встречаться за едой, гулять по воскресеньям, проводить вместе час-полтора во время сиесты. С Розеттой он чувствовал бы себя спокойнее. Не так боялся бы графини, которую еще не видел, и англичанина.
Теперь, когда Паоло поделился своим секретом с доктором, когда больше узнал об отце, у него прибавилось уверенности в себе. Теперь он знал, почему его мать и отец не поженились, как и о том, что в его влечении к англичанину нет ничего странного.
Возможно, думал Паоло, удастся найти и путь к желанной цели: вырваться из деревни и отправиться в Рим, где живут Папа и президент, на улицах бьют фонтаны, все ездят на машинах, девушки носят только красивые платья, а в домах – не только водопровод, но ванная и туалет. Художник не раз рассказывал ему об этих чудесах, и он находился в их плену. Первый шар сделан. Деревня позади, вокруг – утопающий в зелени замкнутый мир виллы. Рим стал ближе, доступнее.
Размышляя о Риме, Паоло, естественно, вспомнил Николаса Блэка, его насмешливые глаза, изогнутый в улыбке рот. Лицо художника, как живое, возникло у него перед глазами, и тут же за спиной хрустнула ветка. Мальчик вздрогнул и обернулся.
Увидел он не художника, а графиню, яркую, как бабочка, в новом цветастом платье и алой шляпке с широкими полями, защищающими лицо от солнца.
Не зная, что сказать или сделать, Паоло стоял, разинув рот, чувствуя бегущий по лицу и груди пот, но не решаясь поднять руку, чтобы вытереть его. Графиня же лучезарно улыбалась:
– Я испугала тебя, Паоло? – спросила она.
– Немного, – промямлил он в ответ.
Графиня подошла ближе, посмотрела на частично распиленное дерево.
– Я вижу, ты усердно работаешь. Это прекрасно. Если ты будешь хорошо работать, Паоло, будь уверен, ты не пожалеешь.
– Я постараюсь, синьора.
Ее улыбка приободрила его, и когда графиня подобрала юбку, чтобы сесть на ствол оливы, Паоло инстинктивно схватил рубашку и расстелил ее на грубой коре:
– Дерево грязное, синьора. Вы испортите платье.
– Как мило! – промурлыкала Анна-Лунза де Санктнс. – Твой отец поступил бы точно так же. Тебе известно, что я знала твоего отца?
– Мой отец работал у вас, синьора?
– Да нет же, дружок! – графиня рассмеялась. – Твой отец был моим другом и частенько приходил ко мне в гости. Он был синьором, благородным синьором.
И Паоло внезапно стало стыдно: он – всего лишь слуга, в то время как его отец входил в этот дом как гость. А графиня тем временем продолжала:
– Поэтому я и взяла тебя на работу, помня о твоем отце. Мистер Блэк говорит мне, что ты умен и сообразителен. Если это правда, мы, вероятно, поможем тебе стать джентльменом, каким был Джакомо Нероне.
Он обратил внимание, что графиня ни разу не упомянула о его матери, и уже стыдился ее, говорящую на грубом диалекте, одевающуюся по-деревенски, с ногами, испачканными в пыли.
– Я хотел бы стать таким, как мой отец, – быстро ответил Паоло. – Я буду хорошо работать, обещаю, – а затем, осмелей под ее улыбкой, добавил: – Я знаю совсем немного о моем отце. Каким он был?
– Он был англичанином, – ответила графиня. – Как я, как синьор Блэк и монсеньор из Рима.
– Англичанин! – изумился Паоло. – Значит, я – наполовину англичанин!
– Совершенно верно, Паоло. Разве твоя мать не говорила тебе об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Я подумаю об этом, доктор. Я должен подумать… хорошенько подумать.
…Мередит остановился в тени смоковницы, рассеянно сорвал толстый, грубый на ощупь лист.
– Сейчас я услышал от вас именно то, что нужно адвокату дьявола: появление бога в рассуждениях кандидата в святые, осознание последствий веры, формирование прямых отношений между создателем и творением его рук. Если дальнейшее следствие будет идти в этом направлении…
– Будет, – кивнул Мейер. – В моей истории есть пропуски. Вам придется заполнить их показаниями других свидетелей, в частности, Нины Сандуцци.
– Если бы Нероне оставил записи, – задумчиво пробормотал Мередит, – как бы они помогли. По ним человек познается лучше всего.
– Записи есть, монсеньор. Они у меня.
Мередит изумленно повернулся к доктору:
– Их много?
– Большой сверток. Его дала Нина. Я их еще не открывал.
– Смогу я взглянуть на них?
Мейер помялся:
– Я еще не прочел сам. Я боюсь… точно так же, как вы боитесь попросить о чуде. Возможно, они ответят на множество вопросов, которые давно мучают меня. Я пока не был уверен, хочу ли знать этот ответ. Я намерен прочесть их сегодня днем, пока вы будете говорить с Ниной. А завтра передам их вам… и доскажу то, что еще не успел рассказать. Вас это устроит?
– Разумеется. Если хотите, отложим завтрашний разговор на день-два.
– Вы получите их завтра, – Мейер сухо улыбнулся. – Вы – хороший исповедник. Я рад, что поговорил с вами.
Глаза Мередита осветились благодарностью:
– Если б вы только знали, как мне приятно это слышать!
Мейер вопросительно взглянул на него:
– Почему, монсеньор?
– Впервые в моей жизни я начал сближаться с людьми. Я в ужасе от того, сколько времени потеряно зря и как мало мне осталось.
– Но ведь потом вы сблизитесь с Богом.
– И это ужасает меня более всего, – ответил Блейз Мередит.
В дальнем конце поместья Паоло Сандуцци распиливал упавшую оливу на дрова. Старший садовник, молчаливый, черноволосый, загоревший дочерна, с корявой, как могучее дерево, фигурой коротко объяснил, что олива должна быть распилена, дрова сложены в штабель до захода солнца, так что надо приниматься за работу и поменьше держать руки в карманах.
Паоло радовался, что работает в одиночестве. Все – новое, незнакомое. Впервые ему поручили мужскую работу, и руки плохо слушались его, казались неуклюжими, неловкими. Посмешищем становиться не хотелось, но мало стараний, требовалось время, чтобы привыкнуть к инструменту, да и вообще к жизни рядом с господами.
Солнце палило, и он снял рубашку. Затем обрубил сучки и принялся пилить основные ветви. Сухое дерево поддавалось, хотя ножовку то и дело заклинивало, и она жалобно звенела. Мало-помалу мальчик освоился, и зубья пилы начали ходить ровно, посыпая опилками лежащие на земле листья. Ему нравился звук металла, вгрызающегося в дерево, запах опилок, соленый вкус пота на губах.
Хотелось только, чтобы Розетта сидела рядом, разговаривала с ним и восхищалась. Но она собиралась прийти на виллу только завтра, и ее определили бы на кухню помогать поварам или к служанкам, убираться и протирать пыль в многочисленных комнатах. Спать ей предстояло на женской половине, деля кровать с одной из молодых служанок. Ему же выделили отдельное помещение, крохотную каморку рядом с сараем для садового инструмента, с соломенным матрацем, стулом и ящиком, на котором крепилась свеча. Но они могли встречаться за едой, гулять по воскресеньям, проводить вместе час-полтора во время сиесты. С Розеттой он чувствовал бы себя спокойнее. Не так боялся бы графини, которую еще не видел, и англичанина.
Теперь, когда Паоло поделился своим секретом с доктором, когда больше узнал об отце, у него прибавилось уверенности в себе. Теперь он знал, почему его мать и отец не поженились, как и о том, что в его влечении к англичанину нет ничего странного.
Возможно, думал Паоло, удастся найти и путь к желанной цели: вырваться из деревни и отправиться в Рим, где живут Папа и президент, на улицах бьют фонтаны, все ездят на машинах, девушки носят только красивые платья, а в домах – не только водопровод, но ванная и туалет. Художник не раз рассказывал ему об этих чудесах, и он находился в их плену. Первый шар сделан. Деревня позади, вокруг – утопающий в зелени замкнутый мир виллы. Рим стал ближе, доступнее.
Размышляя о Риме, Паоло, естественно, вспомнил Николаса Блэка, его насмешливые глаза, изогнутый в улыбке рот. Лицо художника, как живое, возникло у него перед глазами, и тут же за спиной хрустнула ветка. Мальчик вздрогнул и обернулся.
Увидел он не художника, а графиню, яркую, как бабочка, в новом цветастом платье и алой шляпке с широкими полями, защищающими лицо от солнца.
Не зная, что сказать или сделать, Паоло стоял, разинув рот, чувствуя бегущий по лицу и груди пот, но не решаясь поднять руку, чтобы вытереть его. Графиня же лучезарно улыбалась:
– Я испугала тебя, Паоло? – спросила она.
– Немного, – промямлил он в ответ.
Графиня подошла ближе, посмотрела на частично распиленное дерево.
– Я вижу, ты усердно работаешь. Это прекрасно. Если ты будешь хорошо работать, Паоло, будь уверен, ты не пожалеешь.
– Я постараюсь, синьора.
Ее улыбка приободрила его, и когда графиня подобрала юбку, чтобы сесть на ствол оливы, Паоло инстинктивно схватил рубашку и расстелил ее на грубой коре:
– Дерево грязное, синьора. Вы испортите платье.
– Как мило! – промурлыкала Анна-Лунза де Санктнс. – Твой отец поступил бы точно так же. Тебе известно, что я знала твоего отца?
– Мой отец работал у вас, синьора?
– Да нет же, дружок! – графиня рассмеялась. – Твой отец был моим другом и частенько приходил ко мне в гости. Он был синьором, благородным синьором.
И Паоло внезапно стало стыдно: он – всего лишь слуга, в то время как его отец входил в этот дом как гость. А графиня тем временем продолжала:
– Поэтому я и взяла тебя на работу, помня о твоем отце. Мистер Блэк говорит мне, что ты умен и сообразителен. Если это правда, мы, вероятно, поможем тебе стать джентльменом, каким был Джакомо Нероне.
Он обратил внимание, что графиня ни разу не упомянула о его матери, и уже стыдился ее, говорящую на грубом диалекте, одевающуюся по-деревенски, с ногами, испачканными в пыли.
– Я хотел бы стать таким, как мой отец, – быстро ответил Паоло. – Я буду хорошо работать, обещаю, – а затем, осмелей под ее улыбкой, добавил: – Я знаю совсем немного о моем отце. Каким он был?
– Он был англичанином, – ответила графиня. – Как я, как синьор Блэк и монсеньор из Рима.
– Англичанин! – изумился Паоло. – Значит, я – наполовину англичанин!
– Совершенно верно, Паоло. Разве твоя мать не говорила тебе об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72