По ночам рабы степняков засыпают его землей, камнями, хворостом и телами павших. В том месте, где был ихний мост, насыпь скоро сравняется с краями. А это – новый штурм.
– Без стрел не отобьемся, – хмуро сказал кто-то. В горнице повисла давящая тишина.
Чуть слышно скрипнув половицами, с верхнего этажа спустилась по лестнице ключница в черном вдовьем платке с пучком лучин и принялась менять сгоревшие на новые, смахивая обугленные остатки в подставленные плошки с водой.
Стало чуть светлее. Тени неохотно отступили, прячась за предметы и спины сидящих. А от двери в пятно света шагнул темнокожий человек в ордынских доспехах.
– Я хочу сказать, – отрывисто бросил он.
– Скажи, – произнес воевода с некоторым удивлением в голосе – с недавних пор ему казалось, что черный воин вообще говорить разучился.
– Люди моего племени во все времена были воинами, – молвил Кудо, тщательно подбирая слова. – Мои предки продавали свою силу и свои мечи тем, кто мог за них заплатить достойную цену. У моего народа есть одна легенда. Много сотен лун назад один из моих предков нанялся к византиям.
– Ромеи… – нахмурился воевода. Кудо кивнул.
– Да, в этих землях их называют ромеями. Как-то на крепость, которую охранял мой предок, напали печенези.
– У нас их зовут печенегами, – глухо заворчал старший из сотников. – Что печенеги, что половцы. Почитай, те же черти подлые, что и ордынцы. Эх, еще до Калки их передавить надобно было. Глядишь, и не было бы той Калки…
– Осада длилась долго и не раз солнце сменило луну, – продолжал Кудо. – Погибли многие в крепости. И стрелы были на исходе. И тогда мой предок предложил сделать так…
Кудо обвел взглядом напряженные лица.
Эти люди были чужими, но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь, и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Игнат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Игната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…
– Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости, – сказал Кудо. – Печенези подумали, что это живые спускаются вниз, чтобы ночью напасть на спящих воинов, и выпустили тучу стрел, которые застряли в трупах. Защитники втянули трупы обратно и вытащили из них стрелы, которые утром они выпустили в нападающих. Я все сказал.
Кудо шагнул назад в тень и слился с нею. Во вновь повисшей тишине было слышно, как потрескивают лучины в светцах и возится за сундуком беспокойная мышь.
Молчание нарушил воевода.
– И ваши бесы не прибрали тогда твоего предка за глумление над мертвыми? – спросил он.
– Если бы бесы забрали моего предка, то кто б тогда рассказал моему народу историю об этом славном подвиге? – белозубо усмехнулась темнота у двери.
– Верное решение, – кивнул Ли.
– Какое верное решение? Ты чего мелешь, узкоглазый? – взвился Семен, вскакивая с места. – Негоже русским людям над покойниками издеваться!!!
Кто-то из сидевших за столом задумчиво смотрел перед собой, кто-то прятал глаза. А кто-то обратил взор на сидящего в углу священника.
Постепенно все взгляды присутствующих скрестились на белой одежде и поблескивающем в неверном свете лучин медном кресте.
Серафим поднял глаза.
– Моего слова ждете?
– Ждем, отче, – ответил за всех воевода.
– Не будет вам на то моего благословения, – сказал отец Серафим.
Невольный вздох облегчения пронесся по горнице. Лишь старший сотник продолжал задумчиво теребить длинный ус. Видать, не оставляла его мысль чернокожего воина.
– А, может, чучела со стены спустим? – предложил он. – Из соломы навяжем человечьи подобия, сверху старые тегиляи натянем, в которых детские отроки тупыми мечами воюют, – та же задумка получается.
– Не получается, – покачал головой Ли. – Ордынец с детства приучен к луку, и глаза у него, как у беркута. На расстоянии полета стрелы он легко сумеет отличить человеческое тело от пучка соломы.
– Понятно, – кивнул воевода. – Как я понимаю, ты, Ли, тоже не против той задумки. Только вот интересно, что сказал бы твой полководец… как его? Сун Цзы? Кабы ему вдруг предложили такое?
– Он сказал, – спокойно произнес последний из чжурчженей. – И я повторю его слова. Гнев может обратиться в счастье, раздражение может обратиться в радость. Но уничтоженный город невозможно возродить, как мертвецов нельзя вернуть к жизни. Так что думай, воевода. Пока что это твой город. И он еще не уничтожен.
Неожиданно ключница, менявшая лучины, резко повернулась и подошла к столу.
– Коли так, дозвольте и вдове слово молвить, – сказала она. Глубокий, сильный голос заставил всех повернуться в ее сторону. Строгое лицо высокой, еще нестарой женщины невольно притягивало взгляд своей жутковатой красотой.
– Скажи, Евдокия, – произнес воевода.
Женщина кивнула. В ее глазах странно отразилось пламя лучины, словно в самих глазах вдовы сейчас разгоралось то пламя.
– Понимаю я, что негоже бабе в мужицкие разговоры лезть, да только вряд ли еще когда мне в них встревать придется. Потому как сегодня ордынскими стрелами обоих моих мужиков – мужа и старшего сына – на городских стенах убило. Дите малое у меня на руках осталось, да вот только, видать, не судьба мне его вырастить…
Женщина сверкнула глазами в сторону отца Серафима.
– Что, не даешь благословения, батюшка, на ратный труд мужа и сына моего? – прозвенел ее голос. – Али думаешь, что ежели они мертвые, так и за Русь постоять боле не могут?
Показалось на мгновение, что слова вдовы заполнили помещение и придавили сверху непомерной тяжестью, но не тела – души.
– Молчишь, отец Серафим? – продолжал звенеть голос Евдокии. – А ты не молчи, скажи, чье благословение сильнее будет – твое али мое, вдовье, коли я разрешу снарядить моих героев на последний подвиг?
Священник опустил голову.
– Бог тебе судья, матушка… – сказал он. – Не мне такое решать…
Сказав, встал и вышел за дверь. А вдова, словно сломавшись, вдруг опустилась на край сундука.
– Правду сказал батюшка, – тяжело произнесла она. – Такое лишь нам, вдовам да сиротам убиенных, решать придется. Что ж, воевода, скликай народ, тяжкую думу миром думать будем.
– А чего его скликать-то? – мрачно сказал воевода. – Все здесь, кого ноги держат, никто со стен который день не уходит. Кто не на стенах, те у всходов, подсобляют воям кто чем может.
Ключница поднялась с сундука.
– Тогда пошли, чего высиживать-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Без стрел не отобьемся, – хмуро сказал кто-то. В горнице повисла давящая тишина.
Чуть слышно скрипнув половицами, с верхнего этажа спустилась по лестнице ключница в черном вдовьем платке с пучком лучин и принялась менять сгоревшие на новые, смахивая обугленные остатки в подставленные плошки с водой.
Стало чуть светлее. Тени неохотно отступили, прячась за предметы и спины сидящих. А от двери в пятно света шагнул темнокожий человек в ордынских доспехах.
– Я хочу сказать, – отрывисто бросил он.
– Скажи, – произнес воевода с некоторым удивлением в голосе – с недавних пор ему казалось, что черный воин вообще говорить разучился.
– Люди моего племени во все времена были воинами, – молвил Кудо, тщательно подбирая слова. – Мои предки продавали свою силу и свои мечи тем, кто мог за них заплатить достойную цену. У моего народа есть одна легенда. Много сотен лун назад один из моих предков нанялся к византиям.
– Ромеи… – нахмурился воевода. Кудо кивнул.
– Да, в этих землях их называют ромеями. Как-то на крепость, которую охранял мой предок, напали печенези.
– У нас их зовут печенегами, – глухо заворчал старший из сотников. – Что печенеги, что половцы. Почитай, те же черти подлые, что и ордынцы. Эх, еще до Калки их передавить надобно было. Глядишь, и не было бы той Калки…
– Осада длилась долго и не раз солнце сменило луну, – продолжал Кудо. – Погибли многие в крепости. И стрелы были на исходе. И тогда мой предок предложил сделать так…
Кудо обвел взглядом напряженные лица.
Эти люди были чужими, но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь, и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Игнат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Игната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…
– Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости, – сказал Кудо. – Печенези подумали, что это живые спускаются вниз, чтобы ночью напасть на спящих воинов, и выпустили тучу стрел, которые застряли в трупах. Защитники втянули трупы обратно и вытащили из них стрелы, которые утром они выпустили в нападающих. Я все сказал.
Кудо шагнул назад в тень и слился с нею. Во вновь повисшей тишине было слышно, как потрескивают лучины в светцах и возится за сундуком беспокойная мышь.
Молчание нарушил воевода.
– И ваши бесы не прибрали тогда твоего предка за глумление над мертвыми? – спросил он.
– Если бы бесы забрали моего предка, то кто б тогда рассказал моему народу историю об этом славном подвиге? – белозубо усмехнулась темнота у двери.
– Верное решение, – кивнул Ли.
– Какое верное решение? Ты чего мелешь, узкоглазый? – взвился Семен, вскакивая с места. – Негоже русским людям над покойниками издеваться!!!
Кто-то из сидевших за столом задумчиво смотрел перед собой, кто-то прятал глаза. А кто-то обратил взор на сидящего в углу священника.
Постепенно все взгляды присутствующих скрестились на белой одежде и поблескивающем в неверном свете лучин медном кресте.
Серафим поднял глаза.
– Моего слова ждете?
– Ждем, отче, – ответил за всех воевода.
– Не будет вам на то моего благословения, – сказал отец Серафим.
Невольный вздох облегчения пронесся по горнице. Лишь старший сотник продолжал задумчиво теребить длинный ус. Видать, не оставляла его мысль чернокожего воина.
– А, может, чучела со стены спустим? – предложил он. – Из соломы навяжем человечьи подобия, сверху старые тегиляи натянем, в которых детские отроки тупыми мечами воюют, – та же задумка получается.
– Не получается, – покачал головой Ли. – Ордынец с детства приучен к луку, и глаза у него, как у беркута. На расстоянии полета стрелы он легко сумеет отличить человеческое тело от пучка соломы.
– Понятно, – кивнул воевода. – Как я понимаю, ты, Ли, тоже не против той задумки. Только вот интересно, что сказал бы твой полководец… как его? Сун Цзы? Кабы ему вдруг предложили такое?
– Он сказал, – спокойно произнес последний из чжурчженей. – И я повторю его слова. Гнев может обратиться в счастье, раздражение может обратиться в радость. Но уничтоженный город невозможно возродить, как мертвецов нельзя вернуть к жизни. Так что думай, воевода. Пока что это твой город. И он еще не уничтожен.
Неожиданно ключница, менявшая лучины, резко повернулась и подошла к столу.
– Коли так, дозвольте и вдове слово молвить, – сказала она. Глубокий, сильный голос заставил всех повернуться в ее сторону. Строгое лицо высокой, еще нестарой женщины невольно притягивало взгляд своей жутковатой красотой.
– Скажи, Евдокия, – произнес воевода.
Женщина кивнула. В ее глазах странно отразилось пламя лучины, словно в самих глазах вдовы сейчас разгоралось то пламя.
– Понимаю я, что негоже бабе в мужицкие разговоры лезть, да только вряд ли еще когда мне в них встревать придется. Потому как сегодня ордынскими стрелами обоих моих мужиков – мужа и старшего сына – на городских стенах убило. Дите малое у меня на руках осталось, да вот только, видать, не судьба мне его вырастить…
Женщина сверкнула глазами в сторону отца Серафима.
– Что, не даешь благословения, батюшка, на ратный труд мужа и сына моего? – прозвенел ее голос. – Али думаешь, что ежели они мертвые, так и за Русь постоять боле не могут?
Показалось на мгновение, что слова вдовы заполнили помещение и придавили сверху непомерной тяжестью, но не тела – души.
– Молчишь, отец Серафим? – продолжал звенеть голос Евдокии. – А ты не молчи, скажи, чье благословение сильнее будет – твое али мое, вдовье, коли я разрешу снарядить моих героев на последний подвиг?
Священник опустил голову.
– Бог тебе судья, матушка… – сказал он. – Не мне такое решать…
Сказав, встал и вышел за дверь. А вдова, словно сломавшись, вдруг опустилась на край сундука.
– Правду сказал батюшка, – тяжело произнесла она. – Такое лишь нам, вдовам да сиротам убиенных, решать придется. Что ж, воевода, скликай народ, тяжкую думу миром думать будем.
– А чего его скликать-то? – мрачно сказал воевода. – Все здесь, кого ноги держат, никто со стен который день не уходит. Кто не на стенах, те у всходов, подсобляют воям кто чем может.
Ключница поднялась с сундука.
– Тогда пошли, чего высиживать-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100