– О чем ты? – хмуро бросил Субэдэ.
– Эта дочь воеводы была чудо как хороша!
Субэдэ ничего не ответил. Он только подумал, что в любом табуне всегда найдется худая кобыла, которой все равно, чье седло лежит у нее на спине, – лишь бы вкусно кормили да поменьше ездили. А еще он подумал, что начальник стражи с мыслями табунщика – это просто табунщик, который случайно и ненадолго оказался не на своем месте.
* * *
Бывает, что благие вести могут портить настроение.
Субэдэ взял урусский город. Путь домой был открыт. Но почему же долгожданное известие не принесло радости? Потому, что в городе не оказалось трофеев? Вряд ли. Трава уже поднялась, появилась еда у коней, а значит, и у войска, приученного в трудное время питаться хурутом и кровью заводных лошадей. Урусский поход и без приграничного городишки принес немало богатств – будет чем похвалиться дома.
Тогда в чем же дело?
Посыльный сунулся в юрту с намерением подползти и доложить, но хан нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Зови!
Сегодня ему было не до церемоний. Посыльного словно ветром сдуло.
В юрту вошел сотник Тэхэ и, упав на колени, грянулся лбом о пол юрты. Бату довольно прищурился. Не всякий чингизид баловал подобным джехангира. Далеко не всякий.
– Да будет славно в веках имя великого хана, победителя народов! – возгласил Тэхэ.
Бату-хан улыбнулся.
– Пусть твои слова принесут удачу всем нам, сын достойного отца, – ответил он. – Встань и подойди.
Тэхэ поднялся и, подойдя, встал на одно колено.
– Ты звал меня, великий хан?
«Великий хан… А почему бы и нет?» – шевельнулась мысль в голове джехангира.
– Да, я звал тебя, богатур, потомок Потрясателя Вселенной, – ответил Бату. – Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, пробрался в город и открыл ворота нашим воинам?
– Это так, величайший, – скромно потупил взгляд Тэхэ.
– Что ж, ты достоин награды, – сказал хан. – Ты все еще сотник в тумене Непобедимого Субэдэ-богатура?
По лицу Тэхэ пробежала тень.
– Тебе все ведомо, великий хан, – глухо отозвался он.
Бату покачал головой.
– Как нехорошо! Чингизид, герой, открывший ворота города, который две луны не мог взять тумен кешиктенов непобедимого Субэдэ – и всего лишь сотник!
В тишине юрты раздался еле слышный хруст сжимаемых кулаков.
– Воистину, такой воин достоин большего! – продолжал хан. – И если бы непобедимый Субэдэ, который, говорят, лично участвовал в битве, сегодня ночью, скажем, скончался от ран в своем шатре, я бы точно знал, кого поставить во главе его тумена. Я слышал, что все его воины ночной стражи погибли при взрыве детинца. Ты не знаешь случайно, не был ли ранен сам непобедимый Субэдэ? Я его очень давно не видел.
Лицо Тэхэ просветлело. Он начал что-то понимать.
– Не знаю, величайший, – осторожно ответил он. – Но могу узнать.
– Хорошо, – кивнул Бату-хан. – Узнай, как здоровье Непобедимого, а после доложи мне. Я буду очень огорчен, если у него серьезная рана, да продлит Тэнгре его годы.
Тэхэ согнулся в глубоком поклоне.
– Я выполню приказ величайшего из ханов, – ответил он и, пятясь, вышел из юрты.
– Выполни, выполни. Да поскорее, – усмехнулся вслед сотнику походный хан Бату.
* * *
Чистое, незамутненное пламя плескалось внутри очага. Чайник, сработанный неизвестным мастером из страны Нанкиясу, пыхтел на огне. Струйки пара вырывались из носика, выполненного в форме драконьей головы. Серебряное тело дракона обвивало сосуд, лапы цеплялись за дно, а одна из них выдавалась вперед, сжимая в когтях то ли драгоценный камень, то ли тело небесной богини Сар.
У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.
Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.
Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?
С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..
Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.
В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.
– Приветствую тебя, Непобедимый, – с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.
Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.
– Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай, – невозмутимо произнес Субэдэ. – Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?
Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.
– На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана, который я выковырю из его глазницы острием своего меча!
Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…
…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.
Как же они ошибались!..
Люди видят постоянно меняющийся мир – облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…
Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.
Нарисованным.
Неподвижным.
И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100