На улице стемнело и похолодало, мужчины стали расходиться. На окнах опустились темные шторы, в комнатах зажегся свет. Якоб поставил велосипед на место. Откуда-то раздался детский плач, черный кот вышел на охоту за крысами. Якоб шел по двору вместе с Фойгтом.
– Ты, стало быть, коммунист? – спросил Якоб.
– Да, – улыбаясь ответил Фойгт.
– Член партии? – спросил снова Якоб, и Фойгт кивнул.
– Я всегда голосовал за твою партию, – сказал Якоб. – Но больше ничем не помог вашей борьбе. Нелегкое это дело. Люди глупы и трусливы.
Они еще долго разговаривали на лестнице, а потом Фойгт зашел к Якобу и они продолжали разговор. Карен предложила:
– Позовите вашу жену, Фойгт, что ей сидеть одной, выпьем вместе кофе.
Фойгт привел жену, Карен подала кофе.
– Только мне вас нечем угостить, кроме сеяного хлеба, – дома хоть шаром покати.
Вернулся Лаус, он был у Гудрун. Он все еще не нашел работы, а день свадьбы между тем приближался. Лаус молчаливо сидел за столом, мрачно прислушиваясь к общему разговору. Лаус никогда не умел скрывать свои чувства. Не успел Фойгт уйти, как он заявил отцу:
– Политика меня не интересует, это игрушка опасная, мне и своих забот хватает.
– Что ты несешь, постыдился бы, – сказал Якоб. – Но погоди, политика сама доберется до тебя.
* * *
Время шло. В церкви огласили брак Гудрун и Лауса. Свадьбу готовились сыграть на славу. Гудрун сшили белый подвенечный наряд с вуалью, миртами и всем, что полагается в таких случаях. А для Лауса ради торжественного дня взяли напрокат фрачную пару. Вообще-то говоря, Гудрун и ее матери хотелось, чтобы и все гости нарядились в смокинги и вечерние платья, но из этого ничего не вышло, потому что Якоб объявил:
– Тогда вам придется обойтись без меня.
– Что ж это за отец у Гудрун, если они могут просадить на свадьбу такую кучу денег? – спросила Карен.
Оказывается, всего-навсего рабочий, но он теперь хорошо зарабатывает. Да, вот представьте, никогда прежде он не видывал таких денег. Он работает в Германии, контракт возобновляется каждые полгода, и он уже привык. Он человек здоровый, работы не боится. Когда-то был батраком, вырос сиротой, в нищете, без родных и друзей, перебивался с хлеба на воду, зато тумаков для него не жалели. Всю свою юность он скитался, как бездомный бродяга, пока не встретил Лаусову тещу, которая наставила его на путь истинный. Он привык жить скромно, во всем себя урезывать и все деньги, которые зарабатывал в третьем рейхе, до копейки присылал домой. Он заботился о своей семье.
– Что проку от всех ваших трат, – говорила Карен. – Вы бы лучше отложили эти деньги на что-нибудь путное.
Но Гудрун помрачнела и поджала губы. Она никогда не спорила, не перечила, только отмалчивалась, но всегда делала по-своему.
И вот подошло воскресенье – день свадьбы.
Немало трудов стоило матери напялить на Лауса взятый напрокат фрак. Он смущался, переминался с ноги на ногу.
– Да постой же ты минуту спокойно, – говорила Карен, помогая ему.
Наконец справились. Лаус ходил по комнате, точно аршин проглотил, и все поглядывал на часы. Вагн и Якоб посмеивались над ним, уверяя, что жених обязательно должен поцеловать невесту перед алтарем на глазах у любопытных прихожан.
– Не стану я целоваться… Ни за что! – отвечал Лаус.
– Так тебе и надо, – говорил Якоб. – Мог обойтись одной ратушей. Теперь уж поздно, придется терпеть весь этот цирк.
Наконец прибыла машина, и вся семья отправилась в церковь. Очутившись в церкви, все притихли и даже ходили чуть не на цыпочках. Тут были чертовски высокие потолки, эхо так и гудело под ними. Стоило слегка кашлянуть, и оно отдавалось со всех сторон. И хотя бы ты сто раз плевал на все божественные словеса, все-таки в этом большом зале с белыми оштукатуренными стенами и старинной росписью было очень торжественно.
Венчать молодых должен был самый уважаемый в городе священник. Он уже находился в церкви и ласково поздоровался с Лаусом, Карен и остальными родственниками, которые собрались на свадьбу. Священник был толковый служитель божий, хотя говорил он, как самый простой смертный, не гнушаясь крепким словцом, когда оно было к месту. Прихожане его любили, потому что он был совсем непохож на святошу. Злые языки утверждали, будто он сам ни капельки не верит. Потому-то, мол, в наше безбожное время у него отбоя нет от прихожан. Все приглашали его на крестины, конфирмацию и свадьбы, потому что он не любил тратить время попусту и в два счета кончал любую церемонию, так что люди успевали вовремя вернуться домой, выпить и закусить, а ведь для каждого это и есть самая желанная часть обряда.
Помимо приятных обязанностей, на долю священника выпадали и похороны, но он и с этим делом справлялся отлично, говорил красноречиво и проникновенно, разве что чуть-чуть слишком быстро, но ему это прощали – у него всегда было дел по горло. Он колесил на велосипеде по всему городу – тут похороны, там крестины. Случалось, что он путал имена и начинал крестить покойника и отпевать жениха с невестой. Но что поделаешь, в спешке случается и не такое, легко ли одному человеку быть мастером на все руки!
По лицу жениха было видно, как он волнуется. Идя к алтарю, он даже оперся на руку отца. Мать Гудрун во время венчания плакала и, не снимая очков, вытирала покрасневшие глаза тонким платочком, обшитым кружевами. Карен сидела, положив руки на колени. На ней было платье с красивым воротником, а в нем булавка с камешком, который Якоб в незапамятные времена купил у какого-то китайца в Кантоне. Мартин подумал, что во всей церкви нет женщины красивее его матери, такое у нее было доброе, спокойное лицо.
Священник сказал молодым, что соединяет их навеки, что они должны помогать друг другу и делить радость и горе, а иной раз, когда будет время, вспоминать о господе боге. Потом он пожелал им счастья и удачи и сказал, что теперь, мол, дело за ними.
А когда молодожены шли к дверям, где их ждала карета, орган играл во всю мочь и три невидимые дамы пели где-то в глубине церкви – они спрятались, чтобы их не было видно, для того, наверно, чтобы прихожанам казалось, будто это поют ангелы в небе.
– Ну и балаган, – вздохнул Якоб.
Глава шестая
Пришла зима. Настоящая, суровая зима, какой давно уже не бывало в Дании. Старики твердят, что климат, дескать, меняется, становится более суровым – ни дать ни взять Гренландия.
С водосточных желобов свисают метровые сосульки. Под солнечными лучами они исходят капелью. Но сосульки тяжелые, упадут – в два счета убьют прохожего, поэтому спасательные команды взбираются на крыши и топориками сбивают сосульки.
Ночью в трубах замерзает вода, и каждое утро приходится оттаивать ее с помощью факелов. Иной раз Якобу разрешают захватить домой с завода паяльную лампу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55