Он тщательно скрывал свои отношения с ней от жены и двоих детей; стремясь быть образцовым нацистом, он вынужден был разыгрывать роль добродетельного супруга.
Девушка теперь работала горничной в отеле. Раз в месяц у нее выдавалось подряд четыре свободных дня, и она проводила их с Юнкером. Он заезжал за ней на машине в отель и увозил в Копенгаген, Ольборг или какой-нибудь другой город.
Все это знал Якоб – разными путями, сложными окольными ходами были собраны необходимые сведения. Было известно, что девушка сегодня закончит работу в три часа дня; именно поэтому Юнкер уже сидел в ресторане за столиком, а Якоб, стоя на коленях у кухонного окошка, целился в него…
* * *
Единственный официант примостился в стороне, у одного из столов, и решал кроссворд, помещенный в сегодняшней газете. Солнце, уже клонившееся к закату, светило сквозь красные гардины. Негромко наигрывал радиоприемник…
Но даже в этой обстановке Юнкер все время настороже. Во-первых, он не один, с ним два гестаповских офицера – наверно, в эти дни они заменят его в камере пыток. Сидя за изысканно сервированным столом, гестаповцы едят жареных цыплят, запивая их добрым датским пивом. Юнкер выбрал столик в самом дальнем конце ресторана. Со своего места он видит дверь и всякого входящего в нее, зато его самого почти не видно. Один из немцев сидит спиной к Якобу, заслоняя Юнкера. Бычий затылок толстяка весь в жировых складках, жиром заплыл весь корпус – от непомерно широких плеч до грузных боков. Отстегнутая портупея с револьвером висит на спинке его стула. Гестаповцы громко переговариваются – им, видно, очень весело.
Якоб целится прямо в жирный затылок толстяка. Гремит выстрел. Рухнув всем телом на стол, немец заливает его черной, как деготь, кровью.
Вскрикнув, Юнкер роняет соусник. Привстав со стула и дико вращая глазами, он силится вытащить из-за пояса револьвер. Следующая пуля попадает ему в грудь. Скривившись от боли, он падает на стол, в углах его рта выступает розоватая пена. Но он не выпускает из рук револьвера… Посуда со звоном летит со стола. Бессмысленно размахивая руками, Юнкер сбрасывает на пол рюмки и разряжает револьвер в потолок.
Третий выстрел ранит негодяя в горло. Дрожа всем телом и судорожно дергая ногами, он съезжает со стула, увлекая за собой скатерть вместе с посудой… Все. Конец собаке…
Третий немец, высокий худой офицер с лошадиным лицом, вскакивает с места. Мертвенная бледность покрывает его лицо, он тоже лихорадочно ощупывает пояс с пристегнутым к нему револьвером, но тут он замечает Якоба. Сквозь узкое кухонное окошко он видит его глаза, горящие беспощадной ненавистью, и, задыхаясь, леденеет от ужаса.
Якоб стреляет в последний раз, и на лбу у офицера появляется точка, похожая на индийский кастовый знак. Офицер без звука валится на пол. Официант сидит, точно пригвожденный к стулу, и глядит во все глаза.
– Всё, – произносит Якоб.
Поднявшись, он сует руку в карман и заряжает кольт четырьмя новыми патронами, затем отпирает дверь, выходящую во двор. Бросив взгляд на повара, трусливо забившегося в угол, он говорит:
– Пожалуй, тебе тоже полезней смыться!
Повар в ответ лишь сдавленно мычит и кивает головой.
Спрятав револьвер в карман, Якоб сходит по каменным ступенькам во двор. Выйдя из ворот, облицованных каменными плитами, он садится на велосипед и уезжает. Перед тем как свернуть в переулок, он предусмотрительно оглядывается назад.
Глава двадцать вторая
И опять на дворе весна. Деревья стоят, одетые тонкой светло-зеленой дымкой, точно брачной фатой. Солнце с каждым днем все выше поднимается на небе, дни становятся длиннее. Все сильнее припекает, и на земле пробуждается жизнь, неистребимая, как сама природа.
Овладев Берлином, русские водрузили красное знамя на Бранденбургских воротах. В подвале имперской канцелярии нашли обуглившийся труп Гитлера.
Войска союзников двинулись друг другу навстречу по германской земле. Когда танковые дивизии русской и американской армий встретились у Торгау, солдаты выскочили из танков и бросились обниматься и целоваться; вместе они лихо отплясывали в своих тяжелых, запыленных сапогах и пели от радости.
* * *
Близился окончательный разгром преступного нацистского государства. Немецкие дороги и автострады были забиты беженцами, которые шли куда глаза глядят. Тысячи деморализованных поражением, измученных немецких солдат брели безоружные навстречу танковым цепям союзников. Немецкие женщины и дети бродили вокруг в поисках хлеба и крова, ища защиты от ветра и дождя и нещадных солнечных лучей. Да, немцам теперь пришлось плохо.
В концентрационных лагерях палачи, в предчувствии поражения охваченные безумной жаждой крови, массами истребляли заключенных. Газовые камеры оглашались криками беззащитных людей. Все новые и новые могилы наполнялись трупами евреев, русских, французов и поляков, но леденящий страх стальными тисками сжимал горла палачей. Немецкий генеральный штаб руководил операциями, заведомо обреченными на провал: немцы решили продолжать борьбу до ее горькой развязки.
Вермахт располагал еще сильными эсэсовскими дивизиями на западе Чехословакии. В Голландии, Дании и Норвегии стояли свежие войска, которые, конечно, не могли обеспечить победу, но были еще в состоянии причинить большой ущерб союзникам.
* * *
Слухи разносились по городу, как жужжащие тучи комаров. Развозя мясо, Мартин то и дело узнавал какие-нибудь новости.
Старая дама, дрожа от страха, рассказала ему, пока он выкладывал мясо на ее кухонный стол, что русские уже высадились на Лоллан-Фальстере.
Мартин вспомнил, что всего лишь полчаса назад он слышал, что те же русские сбросили тысячи авиадесантников над Копенгагеном.
Ломая руки, старуха в ужасе бормотала: – Что делать, что делать?.. Одна надежда: говорят, что эти русские все же неплохой народ…
– Еще бы, – коротко ответил Мартин, неодобрительно косясь на таблички в золотом ободке с нравоучительными изречениями, развешанные в передней и в коридоре.
Когда позднее Мартин уже порожняком проезжал мимо стенда с местной газетой, он остановился и подошел к доске, чтобы своими глазами прочитать последние телеграммы. Однако в газете он не нашел ни единого слова, которое хотя бы косвенно подтвердило бесконечные слухи.
– На вокзале рассказывают, что англичане сегодня утром перешли границу, а около полудня в Кольдинге уже был слышен грохот пушек, – зашептал какой-то старик за его спиной.
– Гм, гм… Может, это немецкие солдаты упражнялись в стрельбе? – усомнился другой старик.
– Да, конечно, и это возможно, я как-то не подумал… Его собеседник сплюнул на пыльную мостовую, затем неторопливо достал коричневую табакерку и всыпал себе в рот новую порцию табаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Девушка теперь работала горничной в отеле. Раз в месяц у нее выдавалось подряд четыре свободных дня, и она проводила их с Юнкером. Он заезжал за ней на машине в отель и увозил в Копенгаген, Ольборг или какой-нибудь другой город.
Все это знал Якоб – разными путями, сложными окольными ходами были собраны необходимые сведения. Было известно, что девушка сегодня закончит работу в три часа дня; именно поэтому Юнкер уже сидел в ресторане за столиком, а Якоб, стоя на коленях у кухонного окошка, целился в него…
* * *
Единственный официант примостился в стороне, у одного из столов, и решал кроссворд, помещенный в сегодняшней газете. Солнце, уже клонившееся к закату, светило сквозь красные гардины. Негромко наигрывал радиоприемник…
Но даже в этой обстановке Юнкер все время настороже. Во-первых, он не один, с ним два гестаповских офицера – наверно, в эти дни они заменят его в камере пыток. Сидя за изысканно сервированным столом, гестаповцы едят жареных цыплят, запивая их добрым датским пивом. Юнкер выбрал столик в самом дальнем конце ресторана. Со своего места он видит дверь и всякого входящего в нее, зато его самого почти не видно. Один из немцев сидит спиной к Якобу, заслоняя Юнкера. Бычий затылок толстяка весь в жировых складках, жиром заплыл весь корпус – от непомерно широких плеч до грузных боков. Отстегнутая портупея с револьвером висит на спинке его стула. Гестаповцы громко переговариваются – им, видно, очень весело.
Якоб целится прямо в жирный затылок толстяка. Гремит выстрел. Рухнув всем телом на стол, немец заливает его черной, как деготь, кровью.
Вскрикнув, Юнкер роняет соусник. Привстав со стула и дико вращая глазами, он силится вытащить из-за пояса револьвер. Следующая пуля попадает ему в грудь. Скривившись от боли, он падает на стол, в углах его рта выступает розоватая пена. Но он не выпускает из рук револьвера… Посуда со звоном летит со стола. Бессмысленно размахивая руками, Юнкер сбрасывает на пол рюмки и разряжает револьвер в потолок.
Третий выстрел ранит негодяя в горло. Дрожа всем телом и судорожно дергая ногами, он съезжает со стула, увлекая за собой скатерть вместе с посудой… Все. Конец собаке…
Третий немец, высокий худой офицер с лошадиным лицом, вскакивает с места. Мертвенная бледность покрывает его лицо, он тоже лихорадочно ощупывает пояс с пристегнутым к нему револьвером, но тут он замечает Якоба. Сквозь узкое кухонное окошко он видит его глаза, горящие беспощадной ненавистью, и, задыхаясь, леденеет от ужаса.
Якоб стреляет в последний раз, и на лбу у офицера появляется точка, похожая на индийский кастовый знак. Офицер без звука валится на пол. Официант сидит, точно пригвожденный к стулу, и глядит во все глаза.
– Всё, – произносит Якоб.
Поднявшись, он сует руку в карман и заряжает кольт четырьмя новыми патронами, затем отпирает дверь, выходящую во двор. Бросив взгляд на повара, трусливо забившегося в угол, он говорит:
– Пожалуй, тебе тоже полезней смыться!
Повар в ответ лишь сдавленно мычит и кивает головой.
Спрятав револьвер в карман, Якоб сходит по каменным ступенькам во двор. Выйдя из ворот, облицованных каменными плитами, он садится на велосипед и уезжает. Перед тем как свернуть в переулок, он предусмотрительно оглядывается назад.
Глава двадцать вторая
И опять на дворе весна. Деревья стоят, одетые тонкой светло-зеленой дымкой, точно брачной фатой. Солнце с каждым днем все выше поднимается на небе, дни становятся длиннее. Все сильнее припекает, и на земле пробуждается жизнь, неистребимая, как сама природа.
Овладев Берлином, русские водрузили красное знамя на Бранденбургских воротах. В подвале имперской канцелярии нашли обуглившийся труп Гитлера.
Войска союзников двинулись друг другу навстречу по германской земле. Когда танковые дивизии русской и американской армий встретились у Торгау, солдаты выскочили из танков и бросились обниматься и целоваться; вместе они лихо отплясывали в своих тяжелых, запыленных сапогах и пели от радости.
* * *
Близился окончательный разгром преступного нацистского государства. Немецкие дороги и автострады были забиты беженцами, которые шли куда глаза глядят. Тысячи деморализованных поражением, измученных немецких солдат брели безоружные навстречу танковым цепям союзников. Немецкие женщины и дети бродили вокруг в поисках хлеба и крова, ища защиты от ветра и дождя и нещадных солнечных лучей. Да, немцам теперь пришлось плохо.
В концентрационных лагерях палачи, в предчувствии поражения охваченные безумной жаждой крови, массами истребляли заключенных. Газовые камеры оглашались криками беззащитных людей. Все новые и новые могилы наполнялись трупами евреев, русских, французов и поляков, но леденящий страх стальными тисками сжимал горла палачей. Немецкий генеральный штаб руководил операциями, заведомо обреченными на провал: немцы решили продолжать борьбу до ее горькой развязки.
Вермахт располагал еще сильными эсэсовскими дивизиями на западе Чехословакии. В Голландии, Дании и Норвегии стояли свежие войска, которые, конечно, не могли обеспечить победу, но были еще в состоянии причинить большой ущерб союзникам.
* * *
Слухи разносились по городу, как жужжащие тучи комаров. Развозя мясо, Мартин то и дело узнавал какие-нибудь новости.
Старая дама, дрожа от страха, рассказала ему, пока он выкладывал мясо на ее кухонный стол, что русские уже высадились на Лоллан-Фальстере.
Мартин вспомнил, что всего лишь полчаса назад он слышал, что те же русские сбросили тысячи авиадесантников над Копенгагеном.
Ломая руки, старуха в ужасе бормотала: – Что делать, что делать?.. Одна надежда: говорят, что эти русские все же неплохой народ…
– Еще бы, – коротко ответил Мартин, неодобрительно косясь на таблички в золотом ободке с нравоучительными изречениями, развешанные в передней и в коридоре.
Когда позднее Мартин уже порожняком проезжал мимо стенда с местной газетой, он остановился и подошел к доске, чтобы своими глазами прочитать последние телеграммы. Однако в газете он не нашел ни единого слова, которое хотя бы косвенно подтвердило бесконечные слухи.
– На вокзале рассказывают, что англичане сегодня утром перешли границу, а около полудня в Кольдинге уже был слышен грохот пушек, – зашептал какой-то старик за его спиной.
– Гм, гм… Может, это немецкие солдаты упражнялись в стрельбе? – усомнился другой старик.
– Да, конечно, и это возможно, я как-то не подумал… Его собеседник сплюнул на пыльную мостовую, затем неторопливо достал коричневую табакерку и всыпал себе в рот новую порцию табаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55