И вот ее Лаус попал в самую гущу этого ужаса. Но она ничем не выдала своих мыслей.
Перед ней сидела заплаканная Гудрун – она, как видно, даже не понимала, как плохо обстоят дела. Ей, бедняжке, хуже всех – что будет с нею и малышом?
– Теперь он, наверно, никогда не вернется, – сказала Гудрун, глотая слезы.
– Что ты, конечно, вернется, – утешала ее Карен. Но никто в это не верил.
– Разве мы не можем обратиться к правительству за помощью? – спросила Гудрун.
– Они не принимают жалоб на немцев, – ответил Якоб.
– Ох, если бы он остался дома! Уж лучше бы мы потеряли нашу комнату со всей обстановкой, – сказала Гудрун и горько разрыдалась.
При этих ее словах Якоб отвел взгляд.
– Погоди, – сказал он, помолчав. – Лаус еще вернется. Война ведь не на веки вечные.
– Я согрею кофе, – сказала Карея и вышла на кухню Гудрун стала отказываться; у нее кусок не идет в горло, сказала она. Но все-таки Карен уговорила ее выпить чашечку.
Позднее, когда Гудрун ушла домой, Карен сказала:
– Что же теперь будет? Ох, горе, горе!
– Горе не у нас одних, – сказал Якоб. – Теперь в каждой семье какое-нибудь несчастье.
– А ты еще говорил, что Дания дешево отделалась.
– Это так и есть, – сказал Якоб. – В Польше, Франции и других оккупированных странах гораздо хуже. Куда немцы ни придут, всюду они сеют смерть, разрушение, за ними, как кровавый след, муки и зверства. Добра от них не жди.
– Я помню, дед мой говаривал: на немца можно положиться, когда он в гробу, – сказала Карен.
Потянулись грустные дни. Карен без конца думала о Лаусе, теперь она никогда не улыбалась. Ночью она лежала без сна и с ужасом рисовала себе судьбу сына. Она была уверена, что он голодает, что он болен, что его бьют.
От этих ночных дум она изменилась – похудела и поседела.
– Не мучай ты себя, – посоветовал ей как-то Якоб.
Но Карен бросила на него гневный взгляд.
– По-твоему, мы должны забыть?
– Забывать никто ничего не должен, – ответил Якоб.
Настало лето, но какое лето! Каждую ночь взрывались бомбы – то на фабрике, то на стрелке железной дороги. Немцы всюду понаставили солдат вместе с датскими полицейскими и специальной охраной; но патриотов ничто не могло удержать. Каждый день по улицам в желтовато-коричневой машине мчатся гестаповцы, хватая людей: то рабочего, то подмастерья, то врача или студента. Арестованных бросают в и без того переполненные тюрьмы, где их допрашивают немецкие палачи. Вырванные ногти, побои, крики, увечья там в порядке вещей.
По всей стране скрываются люди, которых травят и преследуют. Беглецы ночуют у друзей, а то в сараях и летних пристройках. Это те, кому удалось ускользнуть от нацистских палачей и полиции.
Почти каждый вечер на улицах и в ресторанах происходят стычки между немцами и молодыми датчанами. По немцам даже на улице видно, что они нервничают. Они больше не прогуливаются поодиночке, они держатся группами – чувствуют опасность.
Между датчанами и немцами – зона полярного холода. Куда бы немцы и их пособники ни сунулись, их встречают ненавидящие взгляды, провожают молчаливые проклятья. Из всех газет наибольший спрос на нелегальные, только им верят, только к ним прислушиваются.
Казалось, в это лето вдруг поднялся ураган ненависти и гнева. Ураган пронесся по всей стране, охватил все большие города, проник в самые глухие уголки и становился все сильнее и яростнее. Никто не знал, когда он начался и когда кончится.
* * *
Мартин жадно впитывал все происходящее. Он считал, что ему повезло: он живет в удивительно интересное время – чего только не увидишь, чего только не узнаешь.
Идет он вдоль пристани, а там ремонтируются немецкие военные корабли – многие сильно повреждены после столкновений с англичанами в океане. А иногда там стоят на рельсах воинские эшелоны. Если они пусты, Мартин осматривает по очереди каждый вагон – не позабыли ли там случайно револьвер или ручную гранату? Все эти игрушки могут в один прекрасный день сослужить службу.
В этом был уверен каждый датчанин: в один прекрасный день настанет час расплаты и зеленых гадов вышвырнут из Дании; но как взяться за это дело – было еще не ясна Мартин страстно мечтал, чтобы это произошло как можно скорее. Будь дело только за ним, он бы в первую же ночь предложил очистить страну от немцев. Он не видел причин, зачем откладывать в долгий ящик такое замечательное дело. Разговоры о том, что немцы-де еще слишком сильны и трудно застать их врасплох, он считал чуть ли не предательством; он беззаветно верил в подпольное движение Сопротивления, и вера его крепла день ото дня. Но тут произошло событие, которое омрачило его радостное ожидание. В город пришел санитарный поезд. Он останов вился в порту, куда прибыл ночью, битком набитый ранеными с Восточного фронта.
* * *
Портовая площадь была оцеплена немецкими солдатами, с винтовками наперевес, они не подпускали толпу слишком близко. Немногочисленные раненые, опираясь на костыли и палки, вылезли из вагонов, они кое-как держались на ногах, прислонившись к стенке. Их повязки были пропитаны кровью и грязью, от них разило карболкой. Из глубины вагонов неслись стоны и пение псалмов. Страшная картина!
Проходившие мимо женщины жалели раненых.
– Бедняги, – говорили они. – Конечно, это немцы, но в конце концов они ведь тоже люди.
– Им, наверно, тоже опротивела война, – вторили другие. – Может, их гнали на фронт, угрожая расстрелом и лагерями.
Мужчины, стоя маленькими группами, переговаривались вполголоса:
– Так им и надо – жнут, что сами посеяли…
– Раньше надо было думать, когда орали «хайль Гитлер». Теперь им придется расхлебывать кашу. Может, впредь будут умнее.
В полдень женщины принесли раненым еду, пиво и содовую воду. Охрана их пропустила, за ними потянулись другие, оцепление распалось, и теперь кто угодно мог подойти к поезду – охрана никому не мешала. Мартин протиснулся вперед – поглядеть, и что же он увидел? Пустые рукава, пустые штанины, пустые глазницы, заросших бородой, обезображенных калек – людей, раздавленных колесницей бога войны. Неизбежные последствия войны.
Большинство раненых, выползших на свежий воздух из вонючих вагонов, охотно показывали свои раны, словно гордясь ими, и клянчили сигареты – они предпочитали их хлебу.
У молодого солдата были ампутированы обе руки. «Курск», – объяснял он, протягивая вперед обрубки с багровыми следами швов. Люди понимали, что его ранило в кровопролитных боях под Курском. Женщины жалели его, угощали. Солдат жадно ел, орудуя своими обрубками, а потом потребовал «бир» – пива.
Мартин подумал, что предпочел бы умереть, чем остаться без обеих рук, но солдат, как видно, умирать не собирался.
– Бедняжка, он совсем беспомощный, – говорили женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Перед ней сидела заплаканная Гудрун – она, как видно, даже не понимала, как плохо обстоят дела. Ей, бедняжке, хуже всех – что будет с нею и малышом?
– Теперь он, наверно, никогда не вернется, – сказала Гудрун, глотая слезы.
– Что ты, конечно, вернется, – утешала ее Карен. Но никто в это не верил.
– Разве мы не можем обратиться к правительству за помощью? – спросила Гудрун.
– Они не принимают жалоб на немцев, – ответил Якоб.
– Ох, если бы он остался дома! Уж лучше бы мы потеряли нашу комнату со всей обстановкой, – сказала Гудрун и горько разрыдалась.
При этих ее словах Якоб отвел взгляд.
– Погоди, – сказал он, помолчав. – Лаус еще вернется. Война ведь не на веки вечные.
– Я согрею кофе, – сказала Карея и вышла на кухню Гудрун стала отказываться; у нее кусок не идет в горло, сказала она. Но все-таки Карен уговорила ее выпить чашечку.
Позднее, когда Гудрун ушла домой, Карен сказала:
– Что же теперь будет? Ох, горе, горе!
– Горе не у нас одних, – сказал Якоб. – Теперь в каждой семье какое-нибудь несчастье.
– А ты еще говорил, что Дания дешево отделалась.
– Это так и есть, – сказал Якоб. – В Польше, Франции и других оккупированных странах гораздо хуже. Куда немцы ни придут, всюду они сеют смерть, разрушение, за ними, как кровавый след, муки и зверства. Добра от них не жди.
– Я помню, дед мой говаривал: на немца можно положиться, когда он в гробу, – сказала Карен.
Потянулись грустные дни. Карен без конца думала о Лаусе, теперь она никогда не улыбалась. Ночью она лежала без сна и с ужасом рисовала себе судьбу сына. Она была уверена, что он голодает, что он болен, что его бьют.
От этих ночных дум она изменилась – похудела и поседела.
– Не мучай ты себя, – посоветовал ей как-то Якоб.
Но Карен бросила на него гневный взгляд.
– По-твоему, мы должны забыть?
– Забывать никто ничего не должен, – ответил Якоб.
Настало лето, но какое лето! Каждую ночь взрывались бомбы – то на фабрике, то на стрелке железной дороги. Немцы всюду понаставили солдат вместе с датскими полицейскими и специальной охраной; но патриотов ничто не могло удержать. Каждый день по улицам в желтовато-коричневой машине мчатся гестаповцы, хватая людей: то рабочего, то подмастерья, то врача или студента. Арестованных бросают в и без того переполненные тюрьмы, где их допрашивают немецкие палачи. Вырванные ногти, побои, крики, увечья там в порядке вещей.
По всей стране скрываются люди, которых травят и преследуют. Беглецы ночуют у друзей, а то в сараях и летних пристройках. Это те, кому удалось ускользнуть от нацистских палачей и полиции.
Почти каждый вечер на улицах и в ресторанах происходят стычки между немцами и молодыми датчанами. По немцам даже на улице видно, что они нервничают. Они больше не прогуливаются поодиночке, они держатся группами – чувствуют опасность.
Между датчанами и немцами – зона полярного холода. Куда бы немцы и их пособники ни сунулись, их встречают ненавидящие взгляды, провожают молчаливые проклятья. Из всех газет наибольший спрос на нелегальные, только им верят, только к ним прислушиваются.
Казалось, в это лето вдруг поднялся ураган ненависти и гнева. Ураган пронесся по всей стране, охватил все большие города, проник в самые глухие уголки и становился все сильнее и яростнее. Никто не знал, когда он начался и когда кончится.
* * *
Мартин жадно впитывал все происходящее. Он считал, что ему повезло: он живет в удивительно интересное время – чего только не увидишь, чего только не узнаешь.
Идет он вдоль пристани, а там ремонтируются немецкие военные корабли – многие сильно повреждены после столкновений с англичанами в океане. А иногда там стоят на рельсах воинские эшелоны. Если они пусты, Мартин осматривает по очереди каждый вагон – не позабыли ли там случайно револьвер или ручную гранату? Все эти игрушки могут в один прекрасный день сослужить службу.
В этом был уверен каждый датчанин: в один прекрасный день настанет час расплаты и зеленых гадов вышвырнут из Дании; но как взяться за это дело – было еще не ясна Мартин страстно мечтал, чтобы это произошло как можно скорее. Будь дело только за ним, он бы в первую же ночь предложил очистить страну от немцев. Он не видел причин, зачем откладывать в долгий ящик такое замечательное дело. Разговоры о том, что немцы-де еще слишком сильны и трудно застать их врасплох, он считал чуть ли не предательством; он беззаветно верил в подпольное движение Сопротивления, и вера его крепла день ото дня. Но тут произошло событие, которое омрачило его радостное ожидание. В город пришел санитарный поезд. Он останов вился в порту, куда прибыл ночью, битком набитый ранеными с Восточного фронта.
* * *
Портовая площадь была оцеплена немецкими солдатами, с винтовками наперевес, они не подпускали толпу слишком близко. Немногочисленные раненые, опираясь на костыли и палки, вылезли из вагонов, они кое-как держались на ногах, прислонившись к стенке. Их повязки были пропитаны кровью и грязью, от них разило карболкой. Из глубины вагонов неслись стоны и пение псалмов. Страшная картина!
Проходившие мимо женщины жалели раненых.
– Бедняги, – говорили они. – Конечно, это немцы, но в конце концов они ведь тоже люди.
– Им, наверно, тоже опротивела война, – вторили другие. – Может, их гнали на фронт, угрожая расстрелом и лагерями.
Мужчины, стоя маленькими группами, переговаривались вполголоса:
– Так им и надо – жнут, что сами посеяли…
– Раньше надо было думать, когда орали «хайль Гитлер». Теперь им придется расхлебывать кашу. Может, впредь будут умнее.
В полдень женщины принесли раненым еду, пиво и содовую воду. Охрана их пропустила, за ними потянулись другие, оцепление распалось, и теперь кто угодно мог подойти к поезду – охрана никому не мешала. Мартин протиснулся вперед – поглядеть, и что же он увидел? Пустые рукава, пустые штанины, пустые глазницы, заросших бородой, обезображенных калек – людей, раздавленных колесницей бога войны. Неизбежные последствия войны.
Большинство раненых, выползших на свежий воздух из вонючих вагонов, охотно показывали свои раны, словно гордясь ими, и клянчили сигареты – они предпочитали их хлебу.
У молодого солдата были ампутированы обе руки. «Курск», – объяснял он, протягивая вперед обрубки с багровыми следами швов. Люди понимали, что его ранило в кровопролитных боях под Курском. Женщины жалели его, угощали. Солдат жадно ел, орудуя своими обрубками, а потом потребовал «бир» – пива.
Мартин подумал, что предпочел бы умереть, чем остаться без обеих рук, но солдат, как видно, умирать не собирался.
– Бедняжка, он совсем беспомощный, – говорили женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55