Люди, жившие по соседству, рассказывали потом, что два гестаповца были убиты в перестрелке.
Фойгта все же схватили и увезли в гестапо. Два дня о его судьбе ничего не было известно, а затем в больницу привезли труп без одежды – какой-то крестьянин нашел его на своем заснеженном поле поблизости от проезжей дороги. В больнице труп опознали, убедились, что это Фойгт. В теле у него сидело двенадцать пуль, но врач сказал, что умер он от пыток. Видно, гестаповцы совали дула револьверов в раны Фойгта. В одной из ран торчал окурок сигареты. Хоронили Фойгта ночью, на кладбище, и Красный Карл произнес речь над его могилой.
Никто больше ничего не стал спрашивать. Когда Якоб умолк, в комнате надолго воцарилась тишина. Но и позднее, когда молчание было нарушено, никто не произнес имени Фойгта.
* * *
Якоб совсем потерял покой – он перестал есть и день ото дня заметно худел. По ночам он не спал, ворочался в постели с боку на бок или лежал неподвижно, уставившись в темноту воспаленными от бессонницы глазами, и лихорадочно обдумывал все одно и то же.
Временами он вставал, наливал себе воды и пил, затем грузно опускался на стул и долго сидел, уронив голову в ладони. Потом он закуривал и с сигаретой в зубах метался от стены к стене, точно затравленный волк.
– Ступай ложись, – ласково говорила ему Карен, – может, тебе удастся заснуть…
– Да, да, сейчас лягу, – отвечал он.
Он зажигал новую сигарету и ложился в постель, даже не натянув на себя одеяло. Так он лежал, слушая тиканье часов во мраке. Потом он гасил сигарету и поворачивался на бок с твердым решением заснуть. Возможно, ему и в самом деле удавалось задремать, но он тут же просыпался, словно его толкнули в спину. До предела напрягая зрение и слух, он старался услышать, увидеть, не поднимается ли кто по лестнице, не зажгли ли в нижнем этаже свет, но все звуки заглушало тиканье проклятого будильника, которое отдавалось в его ушах адским грохотом, точно кто-то ударял молотом по железному листу.
Мысли Якоба беспрестанно кружили вокруг одного: надо что-то предпринять, что-то надо сделать. Карен ухаживала за ним, как могла, старалась кормить его получше, даже поила его по вечерам пивом, но он словно не замечал всего этого. Лицо его осунулось и постарело, временами у него непроизвольно подергивались углы губ. Он почти не разжимал рта. Даже передачи английского радио не вызывали у него прежнего интереса. Смерть Фойгта не давала ему покоя.
Однажды Мартин забежал после занятий домой, чтобы оставить портфель и перекусить до работы. Дома был Якоб – он брился. Мартин удивился, что застал отца дома в такое время дня, но ничего не сказал, а только исподтишка наблюдал за ним. Побрившись, Якоб протер лицо спиртом и глицерином. Было видно, что он побывал у парикмахера, его волосы были коротко подстрижены.
«Значит, он сегодня не ходил на работу», – подумал Мартин. Он едва не улыбнулся при мысли о том, что Якоб способен отлынивать от своих обязанностей.
– Разве тебе не пора к Борку? – спросил Якоб, бросив взгляд на будильник.
– Сейчас иду, – ответил Мартин, но не торопился уходить.
Якоб собрал бритвенные принадлежности и положил на место, вытер тряпкой стол, затем достал из комода чистую рубашку и надел.
Подойдя к подоконнику, он вдруг поднял его; под ним открылся тайник, о существовании которого Мартин не подозревал. Вынув оттуда два пистолета, Якоб положил их на обеденный стол, разобрал, проверил, все ли в порядке, затем снова собрал.
– Не загораживай мне свет, – сказал он Мартину, заметив, что сын тянется к нему через стол.
В руках у Якоба был тяжелый кольт; рядом на столе лежал плоский браунинг. Якоб повесил кольт через плечо, а поверх надел жилет и пиджак. Браунинг он сунул в один карман, в другом же спрятал горсть патронов для кольта.
Мартин глядел на него, широко раскрыв рот.
– Поди сюда, – позвал Якоб, ласково взглянув на сына.
Положив свою большую руку на плечо Мартина, он сказал:
– Ну, я пошел… Если не вернусь, позаботься о маме… Если же вернусь, считай, что этого разговора не было. Прощай, мой мальчик.
И он ушел. Подбежав к окошку, Мартин увидел, как он спускался с пригорка на велосипеде.
* * *
Оставив велосипед на тротуаре, Якоб вошел через каменные ворота во двор, откуда можно было пробраться черным ходом на кухню Центральной гостиницы, стоило только подняться по шести ступенькам каменной лестницы. Поднимаясь, Якоб достал кольт, затем, не стучась, отворил дверь в кухню. Повар обернулся на звук и тихо взвизгнул, увидев направленное на него черное дуло револьвера. Якоб запер дверь и сунул ключ в карман.
– Добрый день, – сказал он, кивнув повару. У того от страха дрожали колени, он был на кухне совсем один.
– Отойди вон в тот угол и сядь там на пол. Я должен уладить здесь одно дело, которое вовсе тебя не касается.
– А потому не вздумай вмешиваться! – приказал Якоб.
Говорил он спокойно и властно и весь дышал силой и уверенностью. Повар бледный, беззвучно шевеля губами, шатаясь, побрел в угол и сел на пол.
Якоб подошел к окошку, через которое в ресторан подавали блюда. Оно было наполовину закрыто, и это вполне его устраивало. Опустившись перед окошком на колени, Якоб просунул в него револьвер и прицелился.
* * *
Юнкер был доносчик, садист и палач. Уже дважды движение Сопротивления посылало людей с заданием ликвидировать его. В первый раз Юнкеру повезло – ему удалось убить патриота. И все же во время первого покушения и во время второго он получил тяжелые пулевые раны и долго лежал потом в больнице.
Каждый раз он возвращался на службу в гестапо еще более свирепым, еще более кровожадным, чем когда-либо раньше. Он мстил за свои раны несчастным пленникам, не одну спину он исполосовал до крови в камере пыток. А сколько смертей на его счету! Ему доставляло удовольствие играть жизнью людей… В свои последние часы Фойгт оказался в руках этого палача.
Юнкер был в то же время хитрым и ловким малым. Он знал, что за ним охотятся. И потому старался не заводить никаких твердых привычек. Опыт говорил ему, что привычки – опасная штука. Один гестаповец каждый вечер прогуливал свою собаку, тут его и пристукнули. Другой всегда посещал одно и то же кафе. Третий совершал прогулки по одному и тому же маршруту. Четвертый покупал товары в одном и том же магазине. И во всех местах, куда людей приводила привычка, раньше или позже появлялся человек с револьвером. Так патриоты уничтожали предателей.
Юнкер редко покидал надежные стены цитадели, которую он обрел в штабе гестапо. Но все же и в разработанной им системе собственной безопасности была брешь. Еще в те времена, когда Юнкер был всего-навсего хозяином бара на рыночной площади, на кухне у него работала девушка, которую он сделал своей любовницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Фойгта все же схватили и увезли в гестапо. Два дня о его судьбе ничего не было известно, а затем в больницу привезли труп без одежды – какой-то крестьянин нашел его на своем заснеженном поле поблизости от проезжей дороги. В больнице труп опознали, убедились, что это Фойгт. В теле у него сидело двенадцать пуль, но врач сказал, что умер он от пыток. Видно, гестаповцы совали дула револьверов в раны Фойгта. В одной из ран торчал окурок сигареты. Хоронили Фойгта ночью, на кладбище, и Красный Карл произнес речь над его могилой.
Никто больше ничего не стал спрашивать. Когда Якоб умолк, в комнате надолго воцарилась тишина. Но и позднее, когда молчание было нарушено, никто не произнес имени Фойгта.
* * *
Якоб совсем потерял покой – он перестал есть и день ото дня заметно худел. По ночам он не спал, ворочался в постели с боку на бок или лежал неподвижно, уставившись в темноту воспаленными от бессонницы глазами, и лихорадочно обдумывал все одно и то же.
Временами он вставал, наливал себе воды и пил, затем грузно опускался на стул и долго сидел, уронив голову в ладони. Потом он закуривал и с сигаретой в зубах метался от стены к стене, точно затравленный волк.
– Ступай ложись, – ласково говорила ему Карен, – может, тебе удастся заснуть…
– Да, да, сейчас лягу, – отвечал он.
Он зажигал новую сигарету и ложился в постель, даже не натянув на себя одеяло. Так он лежал, слушая тиканье часов во мраке. Потом он гасил сигарету и поворачивался на бок с твердым решением заснуть. Возможно, ему и в самом деле удавалось задремать, но он тут же просыпался, словно его толкнули в спину. До предела напрягая зрение и слух, он старался услышать, увидеть, не поднимается ли кто по лестнице, не зажгли ли в нижнем этаже свет, но все звуки заглушало тиканье проклятого будильника, которое отдавалось в его ушах адским грохотом, точно кто-то ударял молотом по железному листу.
Мысли Якоба беспрестанно кружили вокруг одного: надо что-то предпринять, что-то надо сделать. Карен ухаживала за ним, как могла, старалась кормить его получше, даже поила его по вечерам пивом, но он словно не замечал всего этого. Лицо его осунулось и постарело, временами у него непроизвольно подергивались углы губ. Он почти не разжимал рта. Даже передачи английского радио не вызывали у него прежнего интереса. Смерть Фойгта не давала ему покоя.
Однажды Мартин забежал после занятий домой, чтобы оставить портфель и перекусить до работы. Дома был Якоб – он брился. Мартин удивился, что застал отца дома в такое время дня, но ничего не сказал, а только исподтишка наблюдал за ним. Побрившись, Якоб протер лицо спиртом и глицерином. Было видно, что он побывал у парикмахера, его волосы были коротко подстрижены.
«Значит, он сегодня не ходил на работу», – подумал Мартин. Он едва не улыбнулся при мысли о том, что Якоб способен отлынивать от своих обязанностей.
– Разве тебе не пора к Борку? – спросил Якоб, бросив взгляд на будильник.
– Сейчас иду, – ответил Мартин, но не торопился уходить.
Якоб собрал бритвенные принадлежности и положил на место, вытер тряпкой стол, затем достал из комода чистую рубашку и надел.
Подойдя к подоконнику, он вдруг поднял его; под ним открылся тайник, о существовании которого Мартин не подозревал. Вынув оттуда два пистолета, Якоб положил их на обеденный стол, разобрал, проверил, все ли в порядке, затем снова собрал.
– Не загораживай мне свет, – сказал он Мартину, заметив, что сын тянется к нему через стол.
В руках у Якоба был тяжелый кольт; рядом на столе лежал плоский браунинг. Якоб повесил кольт через плечо, а поверх надел жилет и пиджак. Браунинг он сунул в один карман, в другом же спрятал горсть патронов для кольта.
Мартин глядел на него, широко раскрыв рот.
– Поди сюда, – позвал Якоб, ласково взглянув на сына.
Положив свою большую руку на плечо Мартина, он сказал:
– Ну, я пошел… Если не вернусь, позаботься о маме… Если же вернусь, считай, что этого разговора не было. Прощай, мой мальчик.
И он ушел. Подбежав к окошку, Мартин увидел, как он спускался с пригорка на велосипеде.
* * *
Оставив велосипед на тротуаре, Якоб вошел через каменные ворота во двор, откуда можно было пробраться черным ходом на кухню Центральной гостиницы, стоило только подняться по шести ступенькам каменной лестницы. Поднимаясь, Якоб достал кольт, затем, не стучась, отворил дверь в кухню. Повар обернулся на звук и тихо взвизгнул, увидев направленное на него черное дуло револьвера. Якоб запер дверь и сунул ключ в карман.
– Добрый день, – сказал он, кивнув повару. У того от страха дрожали колени, он был на кухне совсем один.
– Отойди вон в тот угол и сядь там на пол. Я должен уладить здесь одно дело, которое вовсе тебя не касается.
– А потому не вздумай вмешиваться! – приказал Якоб.
Говорил он спокойно и властно и весь дышал силой и уверенностью. Повар бледный, беззвучно шевеля губами, шатаясь, побрел в угол и сел на пол.
Якоб подошел к окошку, через которое в ресторан подавали блюда. Оно было наполовину закрыто, и это вполне его устраивало. Опустившись перед окошком на колени, Якоб просунул в него револьвер и прицелился.
* * *
Юнкер был доносчик, садист и палач. Уже дважды движение Сопротивления посылало людей с заданием ликвидировать его. В первый раз Юнкеру повезло – ему удалось убить патриота. И все же во время первого покушения и во время второго он получил тяжелые пулевые раны и долго лежал потом в больнице.
Каждый раз он возвращался на службу в гестапо еще более свирепым, еще более кровожадным, чем когда-либо раньше. Он мстил за свои раны несчастным пленникам, не одну спину он исполосовал до крови в камере пыток. А сколько смертей на его счету! Ему доставляло удовольствие играть жизнью людей… В свои последние часы Фойгт оказался в руках этого палача.
Юнкер был в то же время хитрым и ловким малым. Он знал, что за ним охотятся. И потому старался не заводить никаких твердых привычек. Опыт говорил ему, что привычки – опасная штука. Один гестаповец каждый вечер прогуливал свою собаку, тут его и пристукнули. Другой всегда посещал одно и то же кафе. Третий совершал прогулки по одному и тому же маршруту. Четвертый покупал товары в одном и том же магазине. И во всех местах, куда людей приводила привычка, раньше или позже появлялся человек с револьвером. Так патриоты уничтожали предателей.
Юнкер редко покидал надежные стены цитадели, которую он обрел в штабе гестапо. Но все же и в разработанной им системе собственной безопасности была брешь. Еще в те времена, когда Юнкер был всего-навсего хозяином бара на рыночной площади, на кухне у него работала девушка, которую он сделал своей любовницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55