Его учили, о чем ему следует говорить и о чем молчать, чтобы вынудить клиента поставить подпись на полисе.
Вскоре Вагн стал зарабатывать большие деньги, у него оказались природные способности к этой работе, тут ведь главное – чтобы хорошо был подвешен язык, а Вагн за словом в карман не лез. Но помимо служебных обязанностей Вагн занимался уймой других дел: покупал, продавал, перепродавал. Патефоны, радиоприемники, фотоаппараты, бинокли становились на несколько дней его собственностью, а потом он сбывал их с выгодой для себя. Он уверял, что обязательно должен попользоваться вещами, чтобы определить их цену. Он впутывался во всевозможные сделки, вступал в разговор со всевозможными людьми, торговался, набивал цену, драл втридорога – словом, вел себя как заправский перекупщик, разве что более обходительный, но воодушевляли его те же цели. Он весь кипел, словно маленький вулкан.
Вся семья просто рот разинула, когда Вагн приобрел вдруг парусник – такие игрушки водились только у людей с достатком.
– Они теперь упали в цене, – сказал Вагн, – потому что немцы перекрыли фьорд. Но ведь это не навечно, после войны парусники подорожают не меньше чем вдвое. Я, может, куплю еще один.
– Где, черт возьми, ты научился этой пакости, парень? – сокрушался Якоб.
– Своим умом дошел, – отвечал Вагн. – Невелика премудрость, надо только уметь надувать дураков. Я всучу покупателю какое хочешь дерьмо, лишь бы оно было в хорошей упаковке.
– Как знать, может ты и впрямь наделен даром выжимать воду из камня, который нам, грешным, и на куски-то разбить не под силу, – говорила Карен.
* * *
От Лауса очень давно не было вестей – он не отвечал на письма, которые посылали родные. Это было на него непохоже.
Карен беспокоилась, ей часто снилось, что сын попал в беду, и она считала это дурным предзнаменованием. Вдобавок ее часто мучила икота.
– Я нужна Лаусу, – говорила она тогда. – Он вспоминает обо мне. Боюсь, не случилось ли с ним чего.
– Ну вот, – говорил Якоб, – всюду тебе мерещатся дурные знаки. Да письма Лауса, наверно, просто пошли ко дну вместе с транспортом, который их вез, а может, в почтовый вагон попала бомба. Только и всего.
Но втихомолку Якоб стал справляться у знакомых, родственники которых тоже работали в Германии. Однако те по-прежнему получали письма. Якоб ни слова не сказал жене, но на сердце у него было тревожно.
Карен знала, что от отца Гудрун письма приходят как ни в чем не бывало.
– Что бы это значило? – вздыхала Карен.
Теперь у нее всегда были красные глаза. Но плакала она украдкой, когда ее никто не видел.
– И сегодня опять нет письма, – говорила она Якобу, когда он возвращался с работы. Эта мысль ни на минуту не покидала ее. Мартину приходилось каждый день ездить на велосипеде к Гудрун, чтобы узнать, нет ли новостей. Но он возвращался ни с чем.
– Что могло случиться? – терзалась Карен.
В самом деле, что могло случиться? Может, Лаус погиб во время бомбежки и погребен под развалинами? Или, может, попал из-за какой-нибудь безделицы в один из страшных концлагерей? Никто не решался строить догадки и предположения, словно боясь искушать судьбу.
– А может, он едет домой и просто хочет сделать нам сюрприз? – утешал Ваги, но сам не верил в свои слова.
Глава девятая
Весной Гудрун разрешилась сыном.
– Знаешь, Мартин, Гудрун и Лаусу нынче ночью подбросили сынка! – сообщила Карен.
– А-а, – сказал Мартин.
До этой минуты в его присутствии никто и не заикался о том, что Гудрун беременна, но Мартин, слава богу, не слепой. Гудрун сильно раздалась в талии, стала неповоротливой, а Карен в последние месяцы все вязала маленькие белые кофточки и ползунки. В общем, если взрослые думали, что Мартин ничего не соображает, то они сильно ошибались. Мальчишки на улице очень часто болтали обо всяких таких вещах, но Карен по-прежнему считала сына невинным младенцем. Карен и Якоб не торопились его просвещать, и Мартин делал вид, будто принял слова матери за чистую монету. Ему неловко было сказать, что он уже давно не верит в сказку об аистах и капусте.
Вся семья отправилась в гости к Гудрун поглядеть на новорожденного. Он был весь спеленут, наружу торчали только маленькие ручонки. От него пахло парным молоком, и был он такой тщедушный, что боязно было даже погладить его по щеке. Мартину предложили взять племянника на руки, но он не решился.
А Карен сразу стала нянчить внука.
– Ах, ты! – приговаривала она. – Такой крохотный, беспомощный, но какой красавчик!
Лаус по-прежнему не подавал о себе вестей.
– Странно это все-таки, правда? – говорила Карен мужу.
Дни шли. Мартин вытянулся и окреп.
– Ну и растешь ты, сынок, – говорила Карен. – Гляди, какой верзила вымахал!
Ночью Мартин иногда просыпался от боли во всем теле, такой сильной, точно его пытали.
– Не беда, – говорила мать, когда он ее будил. – Это ты растешь.
В классе Мартин самый рослый и самый сильный. Не многие из его одноклассников решаются ввязываться с ним в драку, а осилить его не удается почти никому. Он скор на всякие выдумки. Товарищи считают его заводилой. «Мартин лодырь», – негодуют учителя, и они правы. Мартина наказывают чаще других, но толку мало, скорее наоборот. Мартин уродился упрямцем, должно быть, в отца, потому-то он так легко вспыхивает. Там, где другие благоразумно отступают, он лезет напролом. Не исключено, что в один прекрасный день он свернет себе шею.
Якоб часто читает Мартину нравоучения.
– Старайся быть прилежным, – говорит он. – Теперь в ученье берут только тех, у кого есть аттестат зрелости. Такие теперь порядки. А без аттестата на всю жизнь останешься рассыльным. Никто тебя в грош не будет ставить, будешь перебиваться случайными заработками, придется хватать любую работу. Еще поторчишь с шапкой в руке у фабричных ворот или в порту. Никогда не будешь знать, получишь ли работу, а получишь – не будешь знать, надолго ли. Не сладкая эта жизнь. А станешь выказывать недовольство – на твое место найдут сотни других желающих. Поэтому лучше подтянись сейчас!
Мартин все это и сам прекрасно знает, ему это говорили сотни раз, но впереди времени много – успеется.
– Зато если у тебя есть специальность, – говорит Якоб, – чуть что не по тебе – собрал свои пожитки и пошел работать в другое место.
Но Мартину этого мало. Что из того, что он сможет перейти с работы на работу. Он хочет, чтобы его уважали, и хочет зарабатывать много денег. Он хочет ездить по разным странам и строить мосты. Он хочет лечить людей. Он хочет управлять громадными машинами. Командовать армиями. Создавать для людей справедливые законы.
Побеждать в битвах и пожинать славу. У него громадный аппетит к жизни, и он готов уписывать ее за обе щеки.
– Ну что ж, – смеется Якоб и рассказывает сыну о механиках, которых знавал в молодости, о том, как привольно и весело им жилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Вскоре Вагн стал зарабатывать большие деньги, у него оказались природные способности к этой работе, тут ведь главное – чтобы хорошо был подвешен язык, а Вагн за словом в карман не лез. Но помимо служебных обязанностей Вагн занимался уймой других дел: покупал, продавал, перепродавал. Патефоны, радиоприемники, фотоаппараты, бинокли становились на несколько дней его собственностью, а потом он сбывал их с выгодой для себя. Он уверял, что обязательно должен попользоваться вещами, чтобы определить их цену. Он впутывался во всевозможные сделки, вступал в разговор со всевозможными людьми, торговался, набивал цену, драл втридорога – словом, вел себя как заправский перекупщик, разве что более обходительный, но воодушевляли его те же цели. Он весь кипел, словно маленький вулкан.
Вся семья просто рот разинула, когда Вагн приобрел вдруг парусник – такие игрушки водились только у людей с достатком.
– Они теперь упали в цене, – сказал Вагн, – потому что немцы перекрыли фьорд. Но ведь это не навечно, после войны парусники подорожают не меньше чем вдвое. Я, может, куплю еще один.
– Где, черт возьми, ты научился этой пакости, парень? – сокрушался Якоб.
– Своим умом дошел, – отвечал Вагн. – Невелика премудрость, надо только уметь надувать дураков. Я всучу покупателю какое хочешь дерьмо, лишь бы оно было в хорошей упаковке.
– Как знать, может ты и впрямь наделен даром выжимать воду из камня, который нам, грешным, и на куски-то разбить не под силу, – говорила Карен.
* * *
От Лауса очень давно не было вестей – он не отвечал на письма, которые посылали родные. Это было на него непохоже.
Карен беспокоилась, ей часто снилось, что сын попал в беду, и она считала это дурным предзнаменованием. Вдобавок ее часто мучила икота.
– Я нужна Лаусу, – говорила она тогда. – Он вспоминает обо мне. Боюсь, не случилось ли с ним чего.
– Ну вот, – говорил Якоб, – всюду тебе мерещатся дурные знаки. Да письма Лауса, наверно, просто пошли ко дну вместе с транспортом, который их вез, а может, в почтовый вагон попала бомба. Только и всего.
Но втихомолку Якоб стал справляться у знакомых, родственники которых тоже работали в Германии. Однако те по-прежнему получали письма. Якоб ни слова не сказал жене, но на сердце у него было тревожно.
Карен знала, что от отца Гудрун письма приходят как ни в чем не бывало.
– Что бы это значило? – вздыхала Карен.
Теперь у нее всегда были красные глаза. Но плакала она украдкой, когда ее никто не видел.
– И сегодня опять нет письма, – говорила она Якобу, когда он возвращался с работы. Эта мысль ни на минуту не покидала ее. Мартину приходилось каждый день ездить на велосипеде к Гудрун, чтобы узнать, нет ли новостей. Но он возвращался ни с чем.
– Что могло случиться? – терзалась Карен.
В самом деле, что могло случиться? Может, Лаус погиб во время бомбежки и погребен под развалинами? Или, может, попал из-за какой-нибудь безделицы в один из страшных концлагерей? Никто не решался строить догадки и предположения, словно боясь искушать судьбу.
– А может, он едет домой и просто хочет сделать нам сюрприз? – утешал Ваги, но сам не верил в свои слова.
Глава девятая
Весной Гудрун разрешилась сыном.
– Знаешь, Мартин, Гудрун и Лаусу нынче ночью подбросили сынка! – сообщила Карен.
– А-а, – сказал Мартин.
До этой минуты в его присутствии никто и не заикался о том, что Гудрун беременна, но Мартин, слава богу, не слепой. Гудрун сильно раздалась в талии, стала неповоротливой, а Карен в последние месяцы все вязала маленькие белые кофточки и ползунки. В общем, если взрослые думали, что Мартин ничего не соображает, то они сильно ошибались. Мальчишки на улице очень часто болтали обо всяких таких вещах, но Карен по-прежнему считала сына невинным младенцем. Карен и Якоб не торопились его просвещать, и Мартин делал вид, будто принял слова матери за чистую монету. Ему неловко было сказать, что он уже давно не верит в сказку об аистах и капусте.
Вся семья отправилась в гости к Гудрун поглядеть на новорожденного. Он был весь спеленут, наружу торчали только маленькие ручонки. От него пахло парным молоком, и был он такой тщедушный, что боязно было даже погладить его по щеке. Мартину предложили взять племянника на руки, но он не решился.
А Карен сразу стала нянчить внука.
– Ах, ты! – приговаривала она. – Такой крохотный, беспомощный, но какой красавчик!
Лаус по-прежнему не подавал о себе вестей.
– Странно это все-таки, правда? – говорила Карен мужу.
Дни шли. Мартин вытянулся и окреп.
– Ну и растешь ты, сынок, – говорила Карен. – Гляди, какой верзила вымахал!
Ночью Мартин иногда просыпался от боли во всем теле, такой сильной, точно его пытали.
– Не беда, – говорила мать, когда он ее будил. – Это ты растешь.
В классе Мартин самый рослый и самый сильный. Не многие из его одноклассников решаются ввязываться с ним в драку, а осилить его не удается почти никому. Он скор на всякие выдумки. Товарищи считают его заводилой. «Мартин лодырь», – негодуют учителя, и они правы. Мартина наказывают чаще других, но толку мало, скорее наоборот. Мартин уродился упрямцем, должно быть, в отца, потому-то он так легко вспыхивает. Там, где другие благоразумно отступают, он лезет напролом. Не исключено, что в один прекрасный день он свернет себе шею.
Якоб часто читает Мартину нравоучения.
– Старайся быть прилежным, – говорит он. – Теперь в ученье берут только тех, у кого есть аттестат зрелости. Такие теперь порядки. А без аттестата на всю жизнь останешься рассыльным. Никто тебя в грош не будет ставить, будешь перебиваться случайными заработками, придется хватать любую работу. Еще поторчишь с шапкой в руке у фабричных ворот или в порту. Никогда не будешь знать, получишь ли работу, а получишь – не будешь знать, надолго ли. Не сладкая эта жизнь. А станешь выказывать недовольство – на твое место найдут сотни других желающих. Поэтому лучше подтянись сейчас!
Мартин все это и сам прекрасно знает, ему это говорили сотни раз, но впереди времени много – успеется.
– Зато если у тебя есть специальность, – говорит Якоб, – чуть что не по тебе – собрал свои пожитки и пошел работать в другое место.
Но Мартину этого мало. Что из того, что он сможет перейти с работы на работу. Он хочет, чтобы его уважали, и хочет зарабатывать много денег. Он хочет ездить по разным странам и строить мосты. Он хочет лечить людей. Он хочет управлять громадными машинами. Командовать армиями. Создавать для людей справедливые законы.
Побеждать в битвах и пожинать славу. У него громадный аппетит к жизни, и он готов уписывать ее за обе щеки.
– Ну что ж, – смеется Якоб и рассказывает сыну о механиках, которых знавал в молодости, о том, как привольно и весело им жилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55