Пока в России был порядок, не было войны и смуты, мы жили хорошо. Какие пироги пекли на праздники да именины, а пасха, та вообще черным-черна была от изюма — ты такую и в глаза не видел. Чем дальше вы свою революцию делаете, тем больше увязаем в беде и нищете. В прошлом году в Питере, говорят, дважды свершали революцию, и нужда в два раза выросла. В городе, люди сказывают, на человека выдают по осьмушке хлеба из отрубей — это что, и есть твоя лучшая жизнь? Так что если хочешь послушать вместе со всеми своими большевиками доброго совета, то остановитесь вы, пока не совсем еще поздно. Не то вся Россия по вашей милости скоро без портков окажется. Своим детям я уж постараюсь сама как-нибудь устроить жизнь получше, не стану у тебя выпрашивать.
Глупые речи, ничего-то ты в существенном не соображаешь. Мы сейчас закладываем основы нового мира, а ты уставилась на свой чугунок и ну судить-рядить.
Из своего чугуна я своих детей кормлю, он мне куда как ближе, чем весь твой новый мир. Тем более что для меня и старый совсем неплох был, дайте только жить. Да чего тебе об этом говорить, ты сам фабричный, что ты знаешь о крестьянской жизни или крестьянских заботах. Только не забывай о том, что в России селяне во главе угла и в великом множестве, да и хлеб тебе что ни день нужен, без хлеба тебе своего нового мира не построить. Ты это запомни: кто при своем уме, тот не плюет в колодец, еще сгодится воды напиться.
Я бы, конечно, мог сказать ей кое-что посущественнее, но пропало всякое желание. Она не допускала даже возможности переубедить себя. Такая колода, что не приведи господи. Хотел было уже отослать ее назад в амбар, как вдруг она преподносит мне свое предложение.
Знаешь что, начальник? Я вижу, тебе в тягость со мной возиться, ну прямо нож острый. Я бы тоже с великим удовольствием переговаривалась лучше со своей коровой, с нее хоть молоко возьмешь. Тут мы с тобой квиты. Поэтому будь человеком, пожалей себя да и меня тоже, отпусти, не порть свои нервы, я тихонечко подамся, будто и духу моего здесь не было. Так будет лучше нам обоим Ну чего мы тут с тобой не поделили? Здравствуй и прощай, в другой раз нам на свете не встретиться. Я и свой табак обратно просить не стану, пусть останется вам, даст бог, еще раз добуду. Ну так как, командир?
Может, мне и впрямь следовало поступить, как она того желала. Ведь чиал наперед, что в Ямбурге ей припаяют как следует, раз уж побеспокоили трибунал. В этом есть своя логика. Трибунал — слово это звучит грозно, там обычно не оправдывают. Невиновные ведь перед трибуналом не предстают, поэтому весь вопрос состоит лишь в определении степени виновности и тяжести наказания. Не знаю, откуда взялось это убеждение, но опровергнуть его невозможно. Потому-то Ямбург ничего хорошего Глафире и не сулил. Революция обрела бы еще одну жертву и в дополнение — нескольких врагов. Ради чего? Из-за нескольких фунтов табака и одной сбежавшей монашки — не слишком ли пустяковая цена?
Но такие мысли одолели меня лишь задним числом, когда уже принял решение, а менять собственное решение мне всегда очень трудно давалось. Характер! Я был довольно-таки озадаченным и к тому же раздраженным, в таком состоянии особенно нужен виновник, на кого бы свалить все грехи. Он же был у меня в руках.
Вот я и отплатил ей за все свои угрызения совести и сомнения.
Ты уж, Глафира Прыткина, не беспокойся за мои нервы. В Священном писании сказано: да несет человек крест свой. Ты и есть мой крест, коль уж свалилась на мою голову, так что давай шагай назад в амбар. Что заслужила, то и получишь.
Она пошла, глядя на меня то ли с полуукором, то ли с полусожалением.
Потом мы сидели с Виллу и некоторое время обсуждали всякие невероятно серьезные проблемы. То, что нам между собой было совершенно ясно, оказывалось вконец запутанным, как только мы обращались к людям вообще. Классовые различия? Они вступают в силу, когда, например, явишься на прием к директору фабрики. В ноябре семнадцатого года Виллу ходил с представителями рабочего совета Кренгольма к самому Коттаму, они предъявили господину директору свои требования по улучшению жизни и повышению зарплаты. Англичанин, насмешливо улыбаясь, выслушал их, не предложив даже сесть, и, теребя свой обвисший ус, холодно заявил, что выдвигать ему требования и отдавать распоряжения вправе лишь правление акционерного общества, а не какой-то там рабочий совет,— что, собственно, это за чудо такое? Имеется ли у них разрешение фабричного управления на организацию такого совета? Если нет, то они действуют незаконно. Кому не нравятся существующие условия, могут завтра же взять в конторе расчет, насильно на предприятии никого не держат. Сказал и повернулся спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
Правда, и сам Коттам к тому времени понял, что по-старому на Кренгольме уже управлять нельзя. Бесцеремонность представителей рабочего совета, видимо, потрясла его окончательно: через несколько дней Коттам уложил чемоданы и уехал. По слухам, отправился прямиком в Англию, где ему пока что никакая революция или рабочий совет хлопот не причинят. Возложил все заботы и ответственность за фабрику на плечи своего заместителя Фаррсра и был гаков.
Ну да ладно, директора — это, конечно, особый класс, живут себе в роскошных домах и получают зарплату, может быть, десяти, а возможно, даже двадцати рабочих — во всяком случае, столько, что остается еще от барской жизни, чтобы копить в банке капитал. Тут все ясно, и никакого тебе сомнения или сочувствия, мы стоим на разных берегах.
Но какие такие непреодолимые классовые различия разделяют нас с Глафирой Прыткиной или Тикуским Яагуном?
И так и эдак перебирали мы с Виллу эти мысли. Картина и впрямь становилась туманной.
До сих пор мы свой уход из дома считали кратковременным. Уходить пришлось быстро, но, по всей вероятности, и возвращение будет столь же скорым. Еще немного терпения, и окончательно выдохшиеся немцы выведут свои войска и мы вернемся в Кренгольм. Дальнейшее представлялось не совсем ясным, но в общих чертах довольно радостным и розовым. Примерно в том духе, что большие семьи сразу получат более просторное жилье, ведь многие служащие бежали от войны, квартиры пустуют; рабочий день станет короче и зарплата выше, в фабричной пекарне вновь начнут выпекать наши бесподобные кренгольмские хлеба, и фунт его в дальнейшем будет стоить самое большее полторы копейки. Ведь никто тогда уже не станет зариться на барыш. Рабочий совет установит внутренний распорядок на фабрике, пересмотрит нормы и рассчитает самых ненавистных мастеров и самых заносчивых инженеров, уж рабочее-то собрание сумеет решить, кого именно; бронзовую фигуру барона Кноопа у ворот фабрики с пьедестала снимем и поставим туда Карла Маркса, нельзя же, чтобы пропадало хорошее основание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85