Волли вернулся домой лишь к Новому году; до сих пор не знаю, по увольнению прибыл или ударился в бега. Времена были уже довольно смутные, порядка, почитай, никакого, фронт белых надвигался с запада подобно грозовой туче. Вряд ли кто Волли о чем спрашивал, если сам не навязывался. Во всяком случае, с красными он больше не пошел, когда белые с помощью финнов вновь захватили Нарву. Остался тихо-мирно жить у матери, весной Волли призвали в белоэстонскую армию, и там он оставался вплоть до Тартуского перемирия.
Свою историю Волли рассказал мне гораздо позже, уже после войны, когда временно работал бревенщиком на лесопилке акционерного общества «Форест». На Кренгольм устроиться он не смог, там далеко не всем хватало работы, к тому же в фабричном управлении осталось много старых служащих, которые не забыли красного прошлого Волли. В то время перед носом у многих со злорадной усмешкой захлопывали дверь.
В тот сонный воскресный день после обеда мы каким-то образом очутились с Волли вдвоем в Темном саду. Скамьи у чугунной балюстрады, откуда открывался прекрасный вид на реку и на Ивангород, оставались еще пустыми раньше вечеря понадобиться глубины парка доносились крики и гам ребятишек, бегавших вокруг залитой солнцем концертной площадки, в остальном же всюду простирался сонный покой впереди до противоположного берега и до Сенного рынка за спиной. По ту сторону реки перед лесопилкой виднелась огражденная барьером из бревен заводь, где вразброс лежали чешуйчатые сосновые стволы, будто дремлющие аллигаторы. В будничный день в эти часы Волли багром поодиночке подтаскивал бы их к тятвой цепи, которая тащила бревна вверх на пилораму. Сегодня там было тихо и безлюдно. С реки поднимался приятный распаренный смолистый запах,— видимо, у причала под обрывом бастиона стояли деревянные баркасы, скрытые от глаза берегом и макушками деревьев.
Волли за какие-то несколько лет крепко постарел. Лицо казалось угловатым, постоянная задорная ухмылка сошла с него начисто. И в движениях не стало прежнего порыва и живости. Будто на него давила неизбывная усталость.
С Яаном все ясно, десятки раз всех расспрашивала, и ты ничего больше не скажешь. Ведь не скажешь? Лучше расскажи, что за напасть на тебя самого свалилась. Волли обмолвился полусловом: глупейшая история. Думаешь, я много сообразила?
Да, Зина, ты и не представляешь, как может один-единственный дурацкий случай перекрутить всю твою жизнь. Тебе повезло, ты этого не знаешь. Думаешь, я за здорово живешь расстался с ребятами? Остался сидеть дома и дрожал от счастья, что меня забривают под сине-черно» белое знамя?1 Виллу не захотел рассказать тебе, как было дело. Наверное, потому, что ему не удалось меня вытащить, хотя и пытался. Ну нет, видимо, сколько-нибудь он все-таки помог, я избежал худшего — не сунули за решетку. Чуть было не загремел кандалами. Рассказать, что ли?
Говори, говори, мой школьный товарищ. Я тебя слушаю. Вернусь вновь назад, в дивные дни того лета. Более счастливых мне не дано было — теперь, по прошествии стольких лет, я это знаю наверняка. О таких вещах обычно всегда узнают только по прошествии времени. По крайней мере, хотя бы это устроено разумно в человеческой жизни. Иначе было бы невыносимо тяжело в конце каждого счастливого дня расставаться с ним навсегда, жизнь была бы куда печальнее, чем она и без того есть. Так пусть сохраняется хотя бы вера, что когда-нибудь придет еще более счастливый день.
Уже спустя годы, когда начинаешь постигать истину, для тебя остаются маленьким утешением воспоминания о тех прошедших счастливых днях Вот и ковыляешь на костылях воспоминаний, стараешься напускать веселую мину, в лучшем случае можешь так же бодро костылять через сцену, как это делал некогда Юхан Сультс на своей деревяшке. Потому что жизнь должна продолжаться, несмотря на все твои собственные печали
Волли ушел в свои воспоминания
А случилось это вот как.
Цвета флага Эстонской буржуазной республики
В тот день я стоял на часах у амбара; ты, конечно, помнишь, у нас там постоянно сидел под замком какой-нибудь спекулянт или другая какая сомнительная личность. Монашка от нас убежала, в амбаре щебетали Олли Веспер и еще табачница из русской деревни, которая снабдила монашку табачной крошкой, и этот проклятущий старик, он назвался нам торговцем Гликманом, а у зятя его в Нарве будто бы имелся кожевенный магазин. Куда там, я потом интереса ради проверил, никто у нас тут про такого торговца, у которого была бы жена Нехама, и слыхом не слыхивал. Врал, подлюга, так я и думал'. Потом шевелил мозгами: на кой ляд ему это было нужно? Никак не мог понять. Вообще-то он оказался довольно темной фигурой, до сих пор не знаю, то ли это был просто мелкий плутоватый еврей из торгашей, то ли гораздо более вредное жулье. Со мной он, во всяком случае, сыграл отвратительную штуку.
Потом я не раз сожалел, что у наших ребят оказались такие быстрые ноги, неслись во весь опор за любым беглецом, будто антилопы, и знай хватали за шиворот, шкуры не дырявили. Лучше бы лупануть в задницу, полежал бы старик несколько недель в лазарете, полученная боль ему была бы поделом, зато другие избежали бы крупных неприятностей. Да вот поди разберись так сразу, с ходу, что это за хорек вонючий перед тобой.
Ну так вот, под вечер, незадолго до того, как впервые возле реки вспыхнула стрельба, этот самый Гликман принимается как оглашенный стучать в дверь. Подумал, что у старика схватило живот. Накануне, когда он шел из уборной, забредший во двор Мандат малость попугал старика, тот как завопит, стрелой влетел в амбар и с грохотом захлопнул за собой дверь. Мандат был страшно разочарован тем, что остался без угощения, что это за повадки такие закрывать перед самым носом дверь. Рууди Сультс мне рассказывал — в тот вечер он стоял на посту и от души посмеялся, наблюдая, как старик, подтягивая штаны, драпает через двор, а Мандат, пыхтя, трусит за ним по пятам, как маневровый паровоз. Я так и подумал, что старику опять приспичило. Но где там — ни больше ни меньше подавай купчишке командира. Что было делать? Кто его знает, может, у него и впрямь что-то важное — сидел, сидел, и высидел. Понятно, в моей власти было гаркнуть, мол, придержи язык, враг ты наш классовый, у командира найдутся и другие дела, некогда ему слушать твой лепет. Но поди сама знаешь, какой у нас порядок водился: не требовалось никакого разрешения или доклада, все шло как бог на душу положит. Вывел я его из амбара на свой страх, остальных снова под замок, и прямым ходом к Яану. А что бы ты стала делать? Сперва и я остался в комнате, думал, если просто так дурака валял и нес чепуху, то я его сразу же назад в амбар отведу. Гликман зыркнул своим рыбьим глазом в мою сторону и пошел городить вокруг да около, мол, у него с командиром такой уж серьезный разговор будет, что никак не может при посторонних язык развязать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85