Шкура облезла, но голова поднята высоко, горделиво. За его хвост привязан другой, потом третий. Верблюжьи шеи повязаны плетеными разноцветными лентами, на которых позвякивают медные колокольчики. Под их аккомпанемент медленно и величественно переставляют длинные ноги умные и выносливые животные. На их горбатых спинах разместилось все нехитрое хозяйство кочевников. Здесь шерстяные пологи и каркасы для шатров, кругляки кизяка и вязанки хвороста для костра. Котлы, чайники, мешки с рисом и мукой. А поверх этого походного скарба, как короли на троне, восседают полусонные, благочестивые, в белых чалмах бабаи. За их спинами женщины с детьми. В пестрых широких балахонах, с блестящими украшениями из металла и цветных камней. Лиц не прячут, смотрят строго, но весело, особенно одна, которую солнце бережет, лицом белее, не так черна, как другие.
— Смотри, Гульпача, шею себе свернешь! — строго выговаривает Мамат с седла, пропуская вперед вереницу верблюдов.
— Она у меня что колесо на оси... Куда хочу, туда и верчу,— к моему удивлению, смело отвечает бойкая красавица-девушка.
— Ну, ну... — только и нашелся что сказать караван- баши.
На верблюжьих горбах, забыв о нужном почтении к караван-баши, кто-то звонко рассмеялся.
— А вот я вас сейчас плеткой! Будете у меня знать, как зубы скалить, бесстыжие! Глаза бы мои на вас не глядели,— не на шутку разошелся Мамат. Он наверняка привел бы свою угрозу в исполнение — огрел плеткой развеселившихся не в меру молодых женщин, да тут подал свой голос один из ослов. Из ущелья ему ответило громкое эхо.
— Этого нам еще недоставало... Накличет беду, безмозглый ишак, сын сатаны, лопоухая тварь... А вы что рот раскрыли? — Это он уже набросился на погонщиков.—Заткните ему глотку, потяните за хвост!
Я не видел, что сделали с бедным ишаком, только он еще раз икнул и засеменил покорно за своими собратьями, нагруженными так же под завязку, как и верблюды... По обе стороны каравана плелись на вид сонные, ко всему, кажется, безразличные собаки с обрубленными хвостами и ушами. Но стоит только появиться кому чужому, как было со мной, в один миг шерсть — дыбом, глаза кровью налились, ощерились пасти. С трудом отогнал их караван-баши, а то бы загрызли на месте. Настоящие породистые волкодавы. Никак со мной дружить не желают. Какую смачную кость им ни подкидывай, рычат, к себе не подпускают. Вот так-то, Салех! В один день стал ты чужим и для собак, и для добрых людей.
Кое-как угомонились овцы, сбившись тесной кучей у шатров. Опустились на землю, вытянув свои длинные ноги, верблюды. Лениво шевелят ушами сонные ишаки. Стихают людские голоса под войлочными крышами кочевников. Уставшие за день, быстро засыпают на пыльных кошмах взрослые и дети.
* * *
Мы с караван-баши сидим у чуть тлеющего костра.
— Надо бы огонь развести пожарче, да нельзя... Хворосту и кизяка в обрез,— жалуется Мамат.
Ловко выхватил уголек из костра, подбросил его на ладони, поднес к трубке-коротышке и задымил в свое удовольствие. Рядом с хозяином сторожевые псы с высунутыми набок языками. Между ног, на всякий случай, английская винтовка с полным набором патронов в магазине.
Любим мы, афганцы, оружие. В семье нередко и гроша на хлеб не бывает, а вот для покупки хорошей винтовки деньги всегда найдутся. Продаст хозяин последний халат на базаре, выпросит в долг у соседа, но на саманной стенке его убогого жилища обязательно будет висеть винтовка... Любовно ухоженная, с прочищенным стволом, со смазанными оружейным маслом затво
ром и курком, готовая в любую минуту на зверя, а если надо, и для защиты от дурного человека.
Владеть оружием учат сызмальства и мальчишек и девчонок.
Помню, с каким волнением я впервые держал в руках тяжелый, в мой рост, карабин... Мне еще и восьми лет не было от роду, но я уже принимал участие в соревновании по стрельбе между подростками. Это был настоящий праздник для всех жителей кишлака. За околицей собиралась большая толпа народу, которая шумно реагировала на каждый выстрел детей. Мишенью служили разрисованные углем усатые человечки на большом валуне. В руках белобородого старосты победителя ожидала щедрая награда — цветной пакетик с леденцами. И как же я горько плакал, когда промахнулся и желанный пакетик с липкими конфетами достался другому мальчугану.
— А что, только одна винтовка на весь караван? — полюбопытствовал я у Мамата...
— Мы не из бедных, в каждой семье по нескольку стволов... винтовки и автоматы... Кочуем, без оружия нам нельзя... Особенно в такое смутное время,— говорит караван-баши.
* * *
Звездная ночь приносит в ущелье сырость и холод. Мамат поплотнее закидывает полу замусоленного, видавшего виды халата, норовит поближе боком пристроиться к костру.
— Значит, это мой последний привал? — уточняю я у него.
— Граница рядом... Пришли, я свое дело сделал. Расходятся наши пути-дороги. Тебе в Пакистан, а мне на родной земле пасти. К утру придут за тобой,— говорит караван-баши, попыхивая трубочкой...
— Да кто придет? — интересуюсь у Мамата.
— Кому надо, тот и придет.... — уклончиво отвечает он. Подбросил кизяка в костер, хватило яркое пламя, сказал, зевая: — Шел бы ты, парень, в мой шатер. Поспал бы часок, другой... Сил набрался... А я разбужу, когда придут.
— Да я вроде и спать не хочу...
— Поспи, поспи, наберись силенок, неизвестно еще, что ждет тебя на чужбине...
...Это только казалось, что спать не хочу. Не успела голова к теплой кошме прикоснуться, как глаза сами закрылись. Тело стало легким, как пух... Стоило чуть пошевельнуться, и вот я уже в воздухе, парю над белыми облаками, лечу, куда не знаю сам. Неожиданно мелькнула тень, тревогой отозвалось сердце. Тень все ближе и ближе. Вдруг явственно вижу перед собой родное лицо. Грустное, со слезами на глазах. Гибкие, мягкие руки звали к себе. Это были руки моей Джамили... Я так верил, что встретят, обнимут меня за воротами Пули- Чархи...
— Не смотри понапрасну по сторонам, дружище,— сказал мне Ахмад... — Джамиля не придет на встречу... Она пропала неизвестно где...
И чтобы как-то рассеять мою печаль, подбодрить друга, сказал уверенно и громко:
— Не тужи, Салех. Ты обязательно встретишься с ней. Мы найдем Джамилю...
А зачем ее искать, когда она здесь, рядом, протяни только руки... Но вместо того чтобы плыть к ней навстречу, я удаляюсь назад. Кто-то крепко ухватил меня за ноги и тянет в неизвестность. Джамиля пропала, растаяла вместе с облаками, и слышу сквозь сон приглушенный, недобрый голос:
— Да проснись ты, наконец, парень... Скоро солнце встанет, а он дрыхнет без задних ног...
Я открываю глаза и вижу нависшие надо мной черные, нахмуренные брови, пухлые, цвета переспелого граната, губы.
— Наконец-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Смотри, Гульпача, шею себе свернешь! — строго выговаривает Мамат с седла, пропуская вперед вереницу верблюдов.
— Она у меня что колесо на оси... Куда хочу, туда и верчу,— к моему удивлению, смело отвечает бойкая красавица-девушка.
— Ну, ну... — только и нашелся что сказать караван- баши.
На верблюжьих горбах, забыв о нужном почтении к караван-баши, кто-то звонко рассмеялся.
— А вот я вас сейчас плеткой! Будете у меня знать, как зубы скалить, бесстыжие! Глаза бы мои на вас не глядели,— не на шутку разошелся Мамат. Он наверняка привел бы свою угрозу в исполнение — огрел плеткой развеселившихся не в меру молодых женщин, да тут подал свой голос один из ослов. Из ущелья ему ответило громкое эхо.
— Этого нам еще недоставало... Накличет беду, безмозглый ишак, сын сатаны, лопоухая тварь... А вы что рот раскрыли? — Это он уже набросился на погонщиков.—Заткните ему глотку, потяните за хвост!
Я не видел, что сделали с бедным ишаком, только он еще раз икнул и засеменил покорно за своими собратьями, нагруженными так же под завязку, как и верблюды... По обе стороны каравана плелись на вид сонные, ко всему, кажется, безразличные собаки с обрубленными хвостами и ушами. Но стоит только появиться кому чужому, как было со мной, в один миг шерсть — дыбом, глаза кровью налились, ощерились пасти. С трудом отогнал их караван-баши, а то бы загрызли на месте. Настоящие породистые волкодавы. Никак со мной дружить не желают. Какую смачную кость им ни подкидывай, рычат, к себе не подпускают. Вот так-то, Салех! В один день стал ты чужим и для собак, и для добрых людей.
Кое-как угомонились овцы, сбившись тесной кучей у шатров. Опустились на землю, вытянув свои длинные ноги, верблюды. Лениво шевелят ушами сонные ишаки. Стихают людские голоса под войлочными крышами кочевников. Уставшие за день, быстро засыпают на пыльных кошмах взрослые и дети.
* * *
Мы с караван-баши сидим у чуть тлеющего костра.
— Надо бы огонь развести пожарче, да нельзя... Хворосту и кизяка в обрез,— жалуется Мамат.
Ловко выхватил уголек из костра, подбросил его на ладони, поднес к трубке-коротышке и задымил в свое удовольствие. Рядом с хозяином сторожевые псы с высунутыми набок языками. Между ног, на всякий случай, английская винтовка с полным набором патронов в магазине.
Любим мы, афганцы, оружие. В семье нередко и гроша на хлеб не бывает, а вот для покупки хорошей винтовки деньги всегда найдутся. Продаст хозяин последний халат на базаре, выпросит в долг у соседа, но на саманной стенке его убогого жилища обязательно будет висеть винтовка... Любовно ухоженная, с прочищенным стволом, со смазанными оружейным маслом затво
ром и курком, готовая в любую минуту на зверя, а если надо, и для защиты от дурного человека.
Владеть оружием учат сызмальства и мальчишек и девчонок.
Помню, с каким волнением я впервые держал в руках тяжелый, в мой рост, карабин... Мне еще и восьми лет не было от роду, но я уже принимал участие в соревновании по стрельбе между подростками. Это был настоящий праздник для всех жителей кишлака. За околицей собиралась большая толпа народу, которая шумно реагировала на каждый выстрел детей. Мишенью служили разрисованные углем усатые человечки на большом валуне. В руках белобородого старосты победителя ожидала щедрая награда — цветной пакетик с леденцами. И как же я горько плакал, когда промахнулся и желанный пакетик с липкими конфетами достался другому мальчугану.
— А что, только одна винтовка на весь караван? — полюбопытствовал я у Мамата...
— Мы не из бедных, в каждой семье по нескольку стволов... винтовки и автоматы... Кочуем, без оружия нам нельзя... Особенно в такое смутное время,— говорит караван-баши.
* * *
Звездная ночь приносит в ущелье сырость и холод. Мамат поплотнее закидывает полу замусоленного, видавшего виды халата, норовит поближе боком пристроиться к костру.
— Значит, это мой последний привал? — уточняю я у него.
— Граница рядом... Пришли, я свое дело сделал. Расходятся наши пути-дороги. Тебе в Пакистан, а мне на родной земле пасти. К утру придут за тобой,— говорит караван-баши, попыхивая трубочкой...
— Да кто придет? — интересуюсь у Мамата.
— Кому надо, тот и придет.... — уклончиво отвечает он. Подбросил кизяка в костер, хватило яркое пламя, сказал, зевая: — Шел бы ты, парень, в мой шатер. Поспал бы часок, другой... Сил набрался... А я разбужу, когда придут.
— Да я вроде и спать не хочу...
— Поспи, поспи, наберись силенок, неизвестно еще, что ждет тебя на чужбине...
...Это только казалось, что спать не хочу. Не успела голова к теплой кошме прикоснуться, как глаза сами закрылись. Тело стало легким, как пух... Стоило чуть пошевельнуться, и вот я уже в воздухе, парю над белыми облаками, лечу, куда не знаю сам. Неожиданно мелькнула тень, тревогой отозвалось сердце. Тень все ближе и ближе. Вдруг явственно вижу перед собой родное лицо. Грустное, со слезами на глазах. Гибкие, мягкие руки звали к себе. Это были руки моей Джамили... Я так верил, что встретят, обнимут меня за воротами Пули- Чархи...
— Не смотри понапрасну по сторонам, дружище,— сказал мне Ахмад... — Джамиля не придет на встречу... Она пропала неизвестно где...
И чтобы как-то рассеять мою печаль, подбодрить друга, сказал уверенно и громко:
— Не тужи, Салех. Ты обязательно встретишься с ней. Мы найдем Джамилю...
А зачем ее искать, когда она здесь, рядом, протяни только руки... Но вместо того чтобы плыть к ней навстречу, я удаляюсь назад. Кто-то крепко ухватил меня за ноги и тянет в неизвестность. Джамиля пропала, растаяла вместе с облаками, и слышу сквозь сон приглушенный, недобрый голос:
— Да проснись ты, наконец, парень... Скоро солнце встанет, а он дрыхнет без задних ног...
Я открываю глаза и вижу нависшие надо мной черные, нахмуренные брови, пухлые, цвета переспелого граната, губы.
— Наконец-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73