Но он, по крайней мере, сумел напасть на след злоумышленников-поджигателей. Утром он доложил об этом старому барину, п тот приказал закрыть на все глаза, чтоб еще больше не разъярять крестьян. Боянджиу не успел даже передохнуть, как ему сообщили, что в Леспези тоже подожжена усадьба и совершены еще более страшные злодеяния. Тогда же ему дали знать, что горит и усадьба Коз-мы Буруянэ. Он решил немедленно навести порядок любой ценой, даже если бы для этого пришлось дойти на кровопролитие. Стало очевидно, что бандиты действуют до определенному плану и речь идет о самом настоящем заговоре. Неподалеку от корчмы он встретил тблпу крестьян, на вид тихих и смирных. Он вошел в эту толпу и...
Григоре Юга терпеливо слушал Боянджиу, пока тот не рассказал всю свою историю. Так он, по крайней мере, узнал, как начались беспорядки. Остальное он надеялся услышать от Исбэше-ску. Впрочем, об убийстве Мирона Юги все узнали именно от Ис-бэшеску. Добравшись до Костешти в крестьянском платье, тот стал героем дня. Ему пришлось, по крайней мере, раз двадцать рассказывать местным господам об ужасных событиях, происшедших в Амаре. Волостной начальник тут же официально сообщил новость в префектуру, смертельно напугав Боереску, а от него ее узнал уже весь город. Градоначальник предложил Исбэшеску кров в собственном доме и раздобыл для него у помощника судьи костюм, который Исбэшеску, стремясь подольше сохранить мученический венец, надел, однако, не сразу, а лишь сутки спустя.
— Моя история длиннее, господии Григорицэ,— начал бухгалтер скорбным, под стать обстоятельствам, голосом.— Если уж хотите меня выслушать, то не сочтите за труд, зайдите вместе со мной на квартиру к градоначальнику, где меня приютили, благо это совсем рядом, и я расскажу вам все, до мельчайших подробностей!.. Ох, боже, боже!.. Чего только я не пережил, чего не насмотрелся, и сейчас не верится, что все это случилось на самом деле! Я-то хоть, слава всевышнему, остался в живых, а вот бедный барин Мирон, упокой господи его душу...
— Он умер? — выдохнул Григоре.
— Убили его разбойники...
— Когда?.. Давно?..
— Позавчера, в пятницу, под вечер! — ответил Исбэшеску.
— Пойдемте к вашему хозяину, расскажете мне все! — упав-шнм голосом пробормотал Григоре.
Совещание префекта с офицерами и представителями прокуратуры затянулось. Балоляну имел привычку повторять каждое свое указание раз по десять, предусматривая все мелочи, дабы не сомневаться, что его правильно поняли. Так он всегда поступал дома, в своей конторе, разъясняя секретарю любые процедурные пустяки, тем более действовал он так сейчас, когда шла речь о важнейших решениях, от которых могла зависеть его жизнь, да и судьба страны! Сочтя наконец, что все уже достаточно ясно, он торжественно заявил, встав в героическую позу:
— А теперь, господа, вперед, приступим к исполнению своего долга!
Несмотря на то что перед коляской, в которой он восседал с главным прокурором, шагала рота солдат с заряженными винтовками и туго набитыми патронташами, Балоляну чувствовал, что душа у него уходит в пятки. Он вспомнил заплаканную, взволнованную Меланпю, которую оставил на перроне Северного вокзала в Бухаресте. Только бы это не было плохим предзнаменованием! Мужики, охваченные повальным безумием, способны па все! Их так много, что никакой армии не под силу их сломить. А как быть, если несколько тысяч этих отчаявшихся разбойников вдруг окружат их и атакуют со всех сторон? Ведь, в сущности, и на армпю нельзя полностью полагаться, когда выступаешь против крестьян: в любую секунду тебя могут растерзать твои собственные солдаты.
— Как вы полагаете, господин главный прокурор, почему именно в этом чудесном уезде беспорядки приняли столь огорчительные размеры? — спросил вдруг Балоляну, надеясь развеять черные мысли и взбодрить себя.
Тома Греческу обращался к социологическим теориям очень редко, лишь когда выступал перед присяжными заседателями или когда приходилось возражать очень уж дотошному адвокату. Тогда он, разумеется, готовился заблаговременно. Сейчас вопрос префекта застал его врасплох. До сих пор он не удосужился подумать о причинах восстания. Свободное время он проводил, как все приличное общество города Питегпти, за покером. Потому он ответил неуверенно, нащупывая почву:
— Видимо, произошло какое-то всеобщее расшатывание устоев и авторитетов, господин префект. Я не знаю, как и почему, ибо подобные исследования не входят в круг моих обязанностей, но за последнее время общественная дисциплина повсюду ослабла. А мужики, как всякие первобытные индивидуумы, неминуемо реагируют на это взрывами дикой жестокости...
Майор Тэнэсеску, верхом на статном гнедом коне, сперва спокойно ехал рысью перед основной колонной и даже перед авангардом, сразу же за разведывательной ротой. Вдруг Балоляну заметил, что он бешеным галопом скачет назад. Он вздрогнул. Впереди х вырисовывались очертания какой-то деревни. Префект схватил за руку главного прокурора, приостановив его интеллектуальные потуги.
— Одну секунду... Что-то там, должно быть, произошло. Видите, как мчится сюда майор.
Но Тэнэсеску торопился только для того, чтобы доложить им, что в селе Влэдуца царит порядок. Правда, крестьяне спалили усадьбу и все там разграбили, но теперь опомнились и просят прощения. Чтобы предотвратить возможность новых беспорядков, майор решил оставить в деревне отделение солдат под командованием офицера.
— Прекрасно, господин майор! Благодарю вас! — облегченно вздохнул Балоляну.
На улице, перед развалинами усадьбы, была собрана вся деревня. Как только подъехала коляска префекта, майор Тэнэсеску, который галопом вновь перегнал ее, гаркнул:
— На колени, разбойники, не то в порошок сотру! Крестьяне рухнули на колени, и Балоляну почувствовал к
майору горячую признательность за проявленную энергию. Выйдя из коляски, он приблизился к распростертой на земле толпе.
— Что вы наделали, несчастные! — начал он, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало сострадание.
— Помилуйте нас, господин префект!.. Пожалейте!.. — вырвалось из сотен глоток.
— Вы раскаиваетесь в содеянном? — продолжал префект.
— Ох, грехи наши... Смилуйтесь и пощадите! — продолжал причитать коленопреклоненный хор.
Предупредив крестьян, что они должны будут возместить убытки до последней полушки, а тот, кто будет признан виновным, понесет примерное наказание по всей строгости закона, Балоляну прочел им правительственный манифест, сопровождая его многословными разъяснениями. После широковещательной и туманной речи префекта майор веско заявил:
— Кто совершит еще хоть малейший проступок или не подчинится приказу, будет немедленно расстрелян без суда и следствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Григоре Юга терпеливо слушал Боянджиу, пока тот не рассказал всю свою историю. Так он, по крайней мере, узнал, как начались беспорядки. Остальное он надеялся услышать от Исбэше-ску. Впрочем, об убийстве Мирона Юги все узнали именно от Ис-бэшеску. Добравшись до Костешти в крестьянском платье, тот стал героем дня. Ему пришлось, по крайней мере, раз двадцать рассказывать местным господам об ужасных событиях, происшедших в Амаре. Волостной начальник тут же официально сообщил новость в префектуру, смертельно напугав Боереску, а от него ее узнал уже весь город. Градоначальник предложил Исбэшеску кров в собственном доме и раздобыл для него у помощника судьи костюм, который Исбэшеску, стремясь подольше сохранить мученический венец, надел, однако, не сразу, а лишь сутки спустя.
— Моя история длиннее, господии Григорицэ,— начал бухгалтер скорбным, под стать обстоятельствам, голосом.— Если уж хотите меня выслушать, то не сочтите за труд, зайдите вместе со мной на квартиру к градоначальнику, где меня приютили, благо это совсем рядом, и я расскажу вам все, до мельчайших подробностей!.. Ох, боже, боже!.. Чего только я не пережил, чего не насмотрелся, и сейчас не верится, что все это случилось на самом деле! Я-то хоть, слава всевышнему, остался в живых, а вот бедный барин Мирон, упокой господи его душу...
— Он умер? — выдохнул Григоре.
— Убили его разбойники...
— Когда?.. Давно?..
— Позавчера, в пятницу, под вечер! — ответил Исбэшеску.
— Пойдемте к вашему хозяину, расскажете мне все! — упав-шнм голосом пробормотал Григоре.
Совещание префекта с офицерами и представителями прокуратуры затянулось. Балоляну имел привычку повторять каждое свое указание раз по десять, предусматривая все мелочи, дабы не сомневаться, что его правильно поняли. Так он всегда поступал дома, в своей конторе, разъясняя секретарю любые процедурные пустяки, тем более действовал он так сейчас, когда шла речь о важнейших решениях, от которых могла зависеть его жизнь, да и судьба страны! Сочтя наконец, что все уже достаточно ясно, он торжественно заявил, встав в героическую позу:
— А теперь, господа, вперед, приступим к исполнению своего долга!
Несмотря на то что перед коляской, в которой он восседал с главным прокурором, шагала рота солдат с заряженными винтовками и туго набитыми патронташами, Балоляну чувствовал, что душа у него уходит в пятки. Он вспомнил заплаканную, взволнованную Меланпю, которую оставил на перроне Северного вокзала в Бухаресте. Только бы это не было плохим предзнаменованием! Мужики, охваченные повальным безумием, способны па все! Их так много, что никакой армии не под силу их сломить. А как быть, если несколько тысяч этих отчаявшихся разбойников вдруг окружат их и атакуют со всех сторон? Ведь, в сущности, и на армпю нельзя полностью полагаться, когда выступаешь против крестьян: в любую секунду тебя могут растерзать твои собственные солдаты.
— Как вы полагаете, господин главный прокурор, почему именно в этом чудесном уезде беспорядки приняли столь огорчительные размеры? — спросил вдруг Балоляну, надеясь развеять черные мысли и взбодрить себя.
Тома Греческу обращался к социологическим теориям очень редко, лишь когда выступал перед присяжными заседателями или когда приходилось возражать очень уж дотошному адвокату. Тогда он, разумеется, готовился заблаговременно. Сейчас вопрос префекта застал его врасплох. До сих пор он не удосужился подумать о причинах восстания. Свободное время он проводил, как все приличное общество города Питегпти, за покером. Потому он ответил неуверенно, нащупывая почву:
— Видимо, произошло какое-то всеобщее расшатывание устоев и авторитетов, господин префект. Я не знаю, как и почему, ибо подобные исследования не входят в круг моих обязанностей, но за последнее время общественная дисциплина повсюду ослабла. А мужики, как всякие первобытные индивидуумы, неминуемо реагируют на это взрывами дикой жестокости...
Майор Тэнэсеску, верхом на статном гнедом коне, сперва спокойно ехал рысью перед основной колонной и даже перед авангардом, сразу же за разведывательной ротой. Вдруг Балоляну заметил, что он бешеным галопом скачет назад. Он вздрогнул. Впереди х вырисовывались очертания какой-то деревни. Префект схватил за руку главного прокурора, приостановив его интеллектуальные потуги.
— Одну секунду... Что-то там, должно быть, произошло. Видите, как мчится сюда майор.
Но Тэнэсеску торопился только для того, чтобы доложить им, что в селе Влэдуца царит порядок. Правда, крестьяне спалили усадьбу и все там разграбили, но теперь опомнились и просят прощения. Чтобы предотвратить возможность новых беспорядков, майор решил оставить в деревне отделение солдат под командованием офицера.
— Прекрасно, господин майор! Благодарю вас! — облегченно вздохнул Балоляну.
На улице, перед развалинами усадьбы, была собрана вся деревня. Как только подъехала коляска префекта, майор Тэнэсеску, который галопом вновь перегнал ее, гаркнул:
— На колени, разбойники, не то в порошок сотру! Крестьяне рухнули на колени, и Балоляну почувствовал к
майору горячую признательность за проявленную энергию. Выйдя из коляски, он приблизился к распростертой на земле толпе.
— Что вы наделали, несчастные! — начал он, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало сострадание.
— Помилуйте нас, господин префект!.. Пожалейте!.. — вырвалось из сотен глоток.
— Вы раскаиваетесь в содеянном? — продолжал префект.
— Ох, грехи наши... Смилуйтесь и пощадите! — продолжал причитать коленопреклоненный хор.
Предупредив крестьян, что они должны будут возместить убытки до последней полушки, а тот, кто будет признан виновным, понесет примерное наказание по всей строгости закона, Балоляну прочел им правительственный манифест, сопровождая его многословными разъяснениями. После широковещательной и туманной речи префекта майор веско заявил:
— Кто совершит еще хоть малейший проступок или не подчинится приказу, будет немедленно расстрелян без суда и следствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142