— Что ты хочешь сделать? На помощь!.. Нет, не надо!.. На помощь!..
Петре растолковал ее вопль, как призыв. Кровь вскипела в его жилах и багровой краской залила все лицо, даже белки глаз. Он не видел сейчас перед собой ничего, кроме смертельно испуганного и оттого еще более соблазнительного лица и белого, легкого халата, под которым сверкнуло тело. Он инстинктивно протянул вперед руки с огромными, узловатыми кистями, будто пытаясь сдержать неодолимый порыв, и невнятно пробормотал:
— Так... почему же... тебя не...
Надина метнулась ко второму окну. Широкий рукав халата коснулся протянутой руки Петре, и его пальцы сами впились в него.
— Отпусти меня, отпусти!.. Помогите!.. Нет... Нет!..— закричала Надина, пытаясь вырвать рукав из его пальцев.
Вдруг она почувствовала, что сильная рука парня сжала ее талию. Извиваясь, как ящерица, она выскользнула из халата, оставив его в руках Петре, метнулась в тот угол, что граничил со столовой, и притаилась за спинкой кресла. Матовый блеск ее тела еще больше распалил парня. Он отшвырнул халат, который держал в руках, словно предлагая женщине надеть его, и пошел к креслу, широко раскинув руки, будто играя в прятки.
— Не подходи!.. Помогите!.. Что ты хочешь сделать? — снова закричала Надина, высунув из-за спинки кресла только голову и не сводя с него расширенных от ужаса глаз.
Когда Петре вплотную приблизился к креслу, Надина метнулась из-за своего убеяшща, пытаясь выскочить из комнаты через дверь вестибюля, а оттуда выбраться наружу. Длинная рука Петре загородила путь и снова стиснула ее талшо.
— Оставь меня!.. Помогите!..
Петре поднял женщину, как куклу, и повернул лицом к себе, а второй рукой обхватил ее ноги. Запрокинув голову, он заглянул ей в глаза. Вырываясь из его рук, она увидела пылающий взгляд и откровенную радость на лице парня. Она заколотила кулаками по его голове, сорвала с него шапку, хлестнула по глазам, в которых горело яростное вожделение. Петре переносил удары, как ласку, пока не спохватился и не уткнул лицо ей в живот. Надина не ощущала его жестких рук, стиснувших ее талию и бедра, но теперь почувствовала, как усы и горячие губы парня царапают ее кожу. Она отчаянно извивалась, тело ее соскальзывало все ниже, пока рот Петре не попал в ложбинку между округлыми грудями. Его губы остановились на одной груди, страстно ее целуя, и наконец зубы жадно впились в плоть, как в спелый персик.
— Больно!.. Помогите!.. Отпусти меня, отпусти!..— застонала Надина и снова замолотила кулаками по его голове.
Лишь сейчас она осознала, что, целуя и сжимая ее в объятиях, Петре отступил вплотную к дивану, еще накрытому измятым одеялом, откуда она недавно поднялась. Не отрывая лица от ее груди, повинуясь лишь страсти, он осторожно положил женщину поперек дивана. Надина вцепилась пальцами в его волосы, отчаянно вырывая их, тщетно пытаясь выскользнуть. Беспомощно корчась под его тяжестью, мотая головой, она невнятпо бормотала:
— Не хочу!.. Помогите!.. Помогите!.. Оторвав от ее груди голову, Петре прохрипел:
— Да лежи ты смирно... Не съем же я тебя!.. Вот так-то... Надина болезненно содрогнулась. Несколько мгновений она
еще металась, но постепенно ее крики заглохли, и лишь руки трепетали, точно хрупкие крылья. Потом всхлипы ее превратились в прерывистые стоны, заглушаемые хриплым дыханием парня. Голова Надины с плотно зажмуренными глазами и полуоткрытым ртом все так же дергалась, но руки бессознательно обвили шею мужчины, всколыхнувшего все ее существо. Она полностью отдалась во власть исступленной радости, словно причастилась неведомой тайне, горше и слаще которой нет.
А потом она осталась лежать неподвижно, обессиленная, с закрытыми глазами. Вдруг, точно издалека, до нее донесся насмешливый голос Петре:
— Выходит, попусту ты, барыня, вырывалась и кричала, не съел я тебя...
Надина вскочила, словно очнувшись от кошмара, прикрыла свою наготу попавшейся под руку ночной рубашкой и заслонила лицо ладонями, испытывая бесконечное омерзение к своему телу, которое она прежде так боготворила.
Петре поднял с пола шапку и надвинул на голову. На миг задержался, рассматривая Надину, словно только сейчас лучше ее увидел, пожал плечами, пробормотал про себя: — Что барыня, что не барыня, все одно...— И тут же нарочито повелительным тоном прибавил: — Коли тебе дорога жизнь, барыня, то беги отсюда!.. Слышишь?.. Тотчас беги, а не то...
Надина растерянно уставилась на него, будто, защищая свое тело, она забыла о главной опасности. Вид парня вернул ее к действительности, и она, всхлипнув, пролепетала:
— Куда мне бежать?.. Спаси меня!.. Что мне делать?..
Но Петре решил не поддаваться жалости и, выходя из комнаты, бросил еще суровее:
— Ты, барыня, поступай, как бог тебя надоумит, но только здесь не задерживайся...
Надина услышала, как его башмаки гулко протопали по полу. Она принялась искать на ощупь около дивана чулки, шепча пересохшими губами, словно разговаривая с кем-то:
— Я должна уйти... Куда мне идти?.. Боже, боже, куда мне идти?
3
Платамону вышел, как всегда, ночью во двор, проверить, все ли в порядке, и сразу же увидел на востоке зарево пожара. Он подумал, что это горит не в их уезде, а в соседнем, Телеорманском, у самой границы, или, быть может, в Извору. Во всяком случае, было ясно, что мятеж приближается и завтра-послезавтра нагрянет сюда. Поэтому он решил воспользоваться отъездом Надины и вместе с семьей добраться на ее машине до Питешти. Он чуть было не разбудил жену, чтобы посоветоваться, что захватить с собой из дому, кроме денег и драгоценностей, но потом решил отложить все до утра.
Утром он пораньше разбудил Аристиде, привыкшего спать почти до полудня, и тот даже рассердился, что ему испортили самый сладкий сон. Он поднял отца на смех, заявив, что Платамону просто празднует труса по примеру адвоката Ставрата, который с тех пор, как приехал сюда, не перестает дрожать. Все-таки он встал, так как на самом деле не помнил себя от страха и лишь напускал на себя бравый вид, стараясь выиграть в глазах отца, любовью которого всячески пользовался и даже злоупотреблял.
К семи часам все трое были готовы. Что касается Олимпа Ставрата, то он приготовился еще с вечера и даже не раздевался, чтобы внезапное нападение не застало его ночью врасплох. Работникам говорить о своем отъезде Платамону не стал, опасаясь, как бы новость не разнеслась по селу и не всполошила крестьян. Ну, а уж когда они уедут, будь что будет.
В половине девятого, когда они совсем потеряли терпение и про себя ругали Надину, которая, конечно же, опаздывает из-за того, что даже в эти страшные минуты не может отрешиться от своей всегдашней лени и кокетства, неожиданно явился Думитру Чулич. После минутной растерянности адвокат Ставрат воскликнул с негодованием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142