Полковник осмотрел строй и объявил, что начинает перекличку. Глядя в бумаги, он громко называл: Рахмонов Бобо, Сангов Шо- кир, Исмоилов Амин...
Список был длинный. Ожидая, пока очередь дойдет до него, Садык смотрел через пути на тех, кто оставался,— на женщин с детьми, стариков, подростков, на нескольких мужчин с костылями, в солдатском обмундировании. Все подавленно молчали. Раздавался лишь четкий голос полковника да отклики тех, кто выходил из строя. Даже дети почему-то не плакали.
И вдруг тишину прорезал взволнованный окрик: «Отец Самада1 Отец Самада!» Садык увидел Бунафшу. Она сидела на коне, чуть в стороне от провожающих, и взглядом пыталась отыскать его в длинной шеренге. Заметив Садыка, спешилась и быстро смешалась с толпой.
Садык не верил своим глазам. Он поразился, растерялся... Видел, что бока лошади потемнели от пота, а морда окутана паром. Что наделала Бунафша! С ума сошла, что ли! Проскакать в такую погоду сорок километров! Еще не оправилась после родов. Ей ли мучиться в седле! Да по опасной горной дороге... Могло ведь случиться несчастье!
Садык почувствовал, как его подтолкнули. Покосился вбок, увидел Акбара, тот кивком указывал на полковника.
— Повторяю: Камолов Сады...— услышал он.
Расстроенный мыслью о жене, Садык забыл, что
надо сделать шаг вперед и ответить по форме. Он сделал несколько шагов и недовольно произнес:
— Бунафша...— и тут же, спохватившись, добавил:— Я!
Напряжение, владевшее новобранцами в последние минуты, прорвалось смехом. Садык пристыженно опустил голову. Однако полковник улыбнулся и спокойно сказал:
— Становитесь на свое место!
Тяжело пыхтя, прошел паровоз, и стена теплушек отгородила Садыка от Бунафши. Раздалась команда грузиться по вагонам. Строй зашевелился и распался.
В это время в просвет между вагонами Садык увидел Бунафшу.
Через минуту они уже стояли лицом к лицу.
— Почему поехала в такой холод? Что будет, если заболеешь?— спрашивал Садык с укором,
Бунафша не ответила, закусив губу, протянула ему
узелок.
— Что это?
— Шерстяные носки. Холбиби передала, одна пара для Акбара.
Садык глядел на осунувшееся лицо жены с темными провалами глазниц.
— И ради этого ты пустилась в такую даль?
— Я привезла вам нож вашего отца...— Бунафша торопливо достала нож в потертых ножнах, протянула его мужу.— Нашли под подушкой Салеха,— объяснила она.— Оказывается, тетушка в день гахворабандона достала из сундука и положила в колыбель...
Садык вынул нож из ножен, глянул на узкое блестящее лезвие. И, вспомнив рано умершего отца, спрятал его, протянул руку, коснулся руки Бунафши слегка дрожащими от волнения пальцами.
— Перестань плакать и скорей домой! А то застудишься! Береги себя, ты ведь теперь глава семьи!
— Пишите...— только и могла ответить Бунафша.
Паровоз загудел, вагоны дрогнули.
Махнув жене рукой, Садык бросился к теплушке, где разместились односельчане. Туда втащили его уже на ходу.
Хотя Садыка очень беспокоило, как доберется Бунафша по горной дороге в такой холод, сердце его переполняла радость нечаянной встречи с женой. Он преклонялся перед ее смелостью, улыбался, снова и снова представляя себе, как она убежала из селения, чтобы увидеться с ним на станции. Нет, такого он не ждал. А это значит, что, прожив с ней шесть лет, не знал как следует, что за женщина его жена.
Вот о чем думал Садык в тот день под монотонный стук колес товарного состава, увозившего их все дальше на запад от родных гор. Тогда он и в мыслях не мог допустить, что никогда больше не увидит свою жену, свою Бунафшу, что это их последняя встреча.
Садык не заметил, как заснул, а под утро его разбудила мать. Дети все так же мирно спали. Тетушка Назокат склонилась над старым деревянным сундуком, украшенным резьбой, в котором когда-то искала и не могла найти нож. В тусклом свете лампы изломанная тень ее едва двигалась по стене.
Он быстро оделся.
— Что случилось, мама?
Вытащив из сундука бязь, которую держала на черный день, тетушка Назокат выпрямилась, обернулась к сыну. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом тихо сказала:
— Холбиби умерла..
К полудню все было закончено.
Люди, собравшиеся проводить Холбиби в последний путь, по очереди подходили к ее могиле и сыпали землю. Потом они выложили холмик, накрыли его небольшой каменной плитой, опустились на корточки лицом к Мекке и воздели руки для молитвы.
Солнце с ненужной в эти минуты щедростью заливало свежий могильный холмик, вид которого окутывал сердца живых печалью. Налетел мягкий осенний ветер. Он шевелил подсохшие колючки и полынь, росшие между могилами, травы вздрагивали, словно ветер напоминал о грядущих холодах.
Садык сидел, как и другие, на корточках, молитвенно сложив ладони. Все тело его дрожало, ныла раненая нога. Сжав от напряжения зубы, он смотрел на темную сыроватую землю.
«Боже мой! Еще вчера... вчера сидел с ней, старался подбодрить, а теперь... Разве можно было подумать, что сегодня увижу ее могилу? Почему жизнь так коротка и жестока? Почему такие люди, как Холбиби, не живут спокойно и долго? Почему не получается так, чтобы они могли напиться из арыка, выкопанного их же руками?..»
Окончив молитву, люди провели ладонями по лицу, и Садык наконец поднялся вместе со всеми. Группами
по двое, по трое неспешно спускались от кладбища пыльной тропинкой.
— Хорошая была женщина, благослови ее бог!
— Да будет ей место в раю!
— Редкая была женщина, из тех, кто если поранит голову, скрывает под тюбетейкой, если сломает руку — под рукавом1.
— Да, выпало страданий на ее долю...
Садык привык постоянно быть среди людей, но сейчас ему захотелось остаться одному. Он незаметно отделился от процессии, пересек арык и колхозный сад, который тянулся от кладбища до самого правления, и поднялся на небольшой холм. Старый карагач на его вершине, казалось, сторожил и сад, и все вокруг. Садык сел в тени, вытянул раненую ногу и стал осторожно ее поглаживать.
Сверху ему хорошо были видны кривые улочки и плоские крыши домов в кишлаке. Листва виноградников, абрикосовых деревьев и тутовника отливала медью. Урожай винограда сняли несколько дней назад, и теперь над опустевшим садом кружились стаи сорок. Они, видимо, отыскивали упавшие ягоды...
И вдруг сквозь птичий гомон, словно наяву, послышался Садыку нежный голос Холбиби. Тогда она вместе с подружками собирала виноград. Он помнит, как она, смеясь, закидывала за спину мелко заплетенные косички, но они все соскальзывали на грудь.
А Холбиби пела:
Как губы твои сильно запеклись от солнца! Смотришь устало и будто не видишь меня, Но я заглянула в твои глаза и увидела в них Пропасть тайн и гору нежных обещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Список был длинный. Ожидая, пока очередь дойдет до него, Садык смотрел через пути на тех, кто оставался,— на женщин с детьми, стариков, подростков, на нескольких мужчин с костылями, в солдатском обмундировании. Все подавленно молчали. Раздавался лишь четкий голос полковника да отклики тех, кто выходил из строя. Даже дети почему-то не плакали.
И вдруг тишину прорезал взволнованный окрик: «Отец Самада1 Отец Самада!» Садык увидел Бунафшу. Она сидела на коне, чуть в стороне от провожающих, и взглядом пыталась отыскать его в длинной шеренге. Заметив Садыка, спешилась и быстро смешалась с толпой.
Садык не верил своим глазам. Он поразился, растерялся... Видел, что бока лошади потемнели от пота, а морда окутана паром. Что наделала Бунафша! С ума сошла, что ли! Проскакать в такую погоду сорок километров! Еще не оправилась после родов. Ей ли мучиться в седле! Да по опасной горной дороге... Могло ведь случиться несчастье!
Садык почувствовал, как его подтолкнули. Покосился вбок, увидел Акбара, тот кивком указывал на полковника.
— Повторяю: Камолов Сады...— услышал он.
Расстроенный мыслью о жене, Садык забыл, что
надо сделать шаг вперед и ответить по форме. Он сделал несколько шагов и недовольно произнес:
— Бунафша...— и тут же, спохватившись, добавил:— Я!
Напряжение, владевшее новобранцами в последние минуты, прорвалось смехом. Садык пристыженно опустил голову. Однако полковник улыбнулся и спокойно сказал:
— Становитесь на свое место!
Тяжело пыхтя, прошел паровоз, и стена теплушек отгородила Садыка от Бунафши. Раздалась команда грузиться по вагонам. Строй зашевелился и распался.
В это время в просвет между вагонами Садык увидел Бунафшу.
Через минуту они уже стояли лицом к лицу.
— Почему поехала в такой холод? Что будет, если заболеешь?— спрашивал Садык с укором,
Бунафша не ответила, закусив губу, протянула ему
узелок.
— Что это?
— Шерстяные носки. Холбиби передала, одна пара для Акбара.
Садык глядел на осунувшееся лицо жены с темными провалами глазниц.
— И ради этого ты пустилась в такую даль?
— Я привезла вам нож вашего отца...— Бунафша торопливо достала нож в потертых ножнах, протянула его мужу.— Нашли под подушкой Салеха,— объяснила она.— Оказывается, тетушка в день гахворабандона достала из сундука и положила в колыбель...
Садык вынул нож из ножен, глянул на узкое блестящее лезвие. И, вспомнив рано умершего отца, спрятал его, протянул руку, коснулся руки Бунафши слегка дрожащими от волнения пальцами.
— Перестань плакать и скорей домой! А то застудишься! Береги себя, ты ведь теперь глава семьи!
— Пишите...— только и могла ответить Бунафша.
Паровоз загудел, вагоны дрогнули.
Махнув жене рукой, Садык бросился к теплушке, где разместились односельчане. Туда втащили его уже на ходу.
Хотя Садыка очень беспокоило, как доберется Бунафша по горной дороге в такой холод, сердце его переполняла радость нечаянной встречи с женой. Он преклонялся перед ее смелостью, улыбался, снова и снова представляя себе, как она убежала из селения, чтобы увидеться с ним на станции. Нет, такого он не ждал. А это значит, что, прожив с ней шесть лет, не знал как следует, что за женщина его жена.
Вот о чем думал Садык в тот день под монотонный стук колес товарного состава, увозившего их все дальше на запад от родных гор. Тогда он и в мыслях не мог допустить, что никогда больше не увидит свою жену, свою Бунафшу, что это их последняя встреча.
Садык не заметил, как заснул, а под утро его разбудила мать. Дети все так же мирно спали. Тетушка Назокат склонилась над старым деревянным сундуком, украшенным резьбой, в котором когда-то искала и не могла найти нож. В тусклом свете лампы изломанная тень ее едва двигалась по стене.
Он быстро оделся.
— Что случилось, мама?
Вытащив из сундука бязь, которую держала на черный день, тетушка Назокат выпрямилась, обернулась к сыну. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом тихо сказала:
— Холбиби умерла..
К полудню все было закончено.
Люди, собравшиеся проводить Холбиби в последний путь, по очереди подходили к ее могиле и сыпали землю. Потом они выложили холмик, накрыли его небольшой каменной плитой, опустились на корточки лицом к Мекке и воздели руки для молитвы.
Солнце с ненужной в эти минуты щедростью заливало свежий могильный холмик, вид которого окутывал сердца живых печалью. Налетел мягкий осенний ветер. Он шевелил подсохшие колючки и полынь, росшие между могилами, травы вздрагивали, словно ветер напоминал о грядущих холодах.
Садык сидел, как и другие, на корточках, молитвенно сложив ладони. Все тело его дрожало, ныла раненая нога. Сжав от напряжения зубы, он смотрел на темную сыроватую землю.
«Боже мой! Еще вчера... вчера сидел с ней, старался подбодрить, а теперь... Разве можно было подумать, что сегодня увижу ее могилу? Почему жизнь так коротка и жестока? Почему такие люди, как Холбиби, не живут спокойно и долго? Почему не получается так, чтобы они могли напиться из арыка, выкопанного их же руками?..»
Окончив молитву, люди провели ладонями по лицу, и Садык наконец поднялся вместе со всеми. Группами
по двое, по трое неспешно спускались от кладбища пыльной тропинкой.
— Хорошая была женщина, благослови ее бог!
— Да будет ей место в раю!
— Редкая была женщина, из тех, кто если поранит голову, скрывает под тюбетейкой, если сломает руку — под рукавом1.
— Да, выпало страданий на ее долю...
Садык привык постоянно быть среди людей, но сейчас ему захотелось остаться одному. Он незаметно отделился от процессии, пересек арык и колхозный сад, который тянулся от кладбища до самого правления, и поднялся на небольшой холм. Старый карагач на его вершине, казалось, сторожил и сад, и все вокруг. Садык сел в тени, вытянул раненую ногу и стал осторожно ее поглаживать.
Сверху ему хорошо были видны кривые улочки и плоские крыши домов в кишлаке. Листва виноградников, абрикосовых деревьев и тутовника отливала медью. Урожай винограда сняли несколько дней назад, и теперь над опустевшим садом кружились стаи сорок. Они, видимо, отыскивали упавшие ягоды...
И вдруг сквозь птичий гомон, словно наяву, послышался Садыку нежный голос Холбиби. Тогда она вместе с подружками собирала виноград. Он помнит, как она, смеясь, закидывала за спину мелко заплетенные косички, но они все соскальзывали на грудь.
А Холбиби пела:
Как губы твои сильно запеклись от солнца! Смотришь устало и будто не видишь меня, Но я заглянула в твои глаза и увидела в них Пропасть тайн и гору нежных обещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22