— Сердца в тебе нет, камень ты...
— А сам?
— «Сам»! Что сам? Думал, ты человек, потому и открыл тебе сердце. А ты, как попугай, повторяешь за взводным!
Последние слова Акбар договорил уже стоя. Махнул рукой, схватил винтовку и ушел в казарму. Садыка будто ведром холодной воды окатили, даже задохнулся.
«Эх, Акбар, Акбар,— только и повторял он.— До чего ж трудно, оказывается, узнать душу человека!»
Через неделю их распределили по частям и отправили на фронт. Садык оказался под Сталинградом. А Акбар как в воду канул...
«Весь кишлак, как один человек, считает, что опозорил нас,— подумал Садык.— Правду говорят, трусость и предательство ходят рядом».
По дороге, идущей мимо кладбища, две лошади медленно тащили арбу — видно, тяжело нагруженную. Лошади еле переставляли ноги. За ними шагал мальчик, покрикивал, подгонял их, Садык узнал Ибрагима/ Мальчик шел босиком, штаны его были подвернуты до колен. Жалость затопила сердце Садыка, захотелось подойти к мальчишке, помочь довести арбу до колхозного склада или хотя бы сказать ему ласковое слово.
— Ибрагим!— громко позвал Садык.
Мальчик остановился, прикрыв рукой глаза от солнца, вглядывался, кто позвал.
«Этой ночью, сынок, я опять видел во сне Абдуджаббора...»—с болью вспомнились Садыку слова Исмат-пахлавона, и он, хромая, начал спускаться с холма.
Акбар шагал по густому сосновому бору. Шагал он торопливо, под ногами трещали сухие ветки. Сапоги были тесны, и ноги горели. В горле пересохло, язык прилипал к нёбу, кружилась голова, кружились деревья и кусты, неестественно клонились то в одну, то в другую сторону. Вещмешок и автомат за плечами с каждой минутой становились тяжелее, гнули к земле.
Прямо перед ним неожиданно наклонилась огромная сосна. Он сильно ударился о нее головой, задохнулся от боли, упал на колени. Потом кое-как поднялся, пальцы обдирали кору. Ноги сделались ватными, не было сил идти дальше.
Он снова повалился вперед; повалился лицом на землю. Вслушался. Почему стало тихо? Ни визга пуль, ни грохота разрывов, ни едкого запаха гари, ни запаха крови...
Немного отдышавшись, он подполз к каким-то кустам, сорвал с себя автомат, засыпал его сухой хвоей, закидал ветками. Потом вынул из вещмешка флягу с водой, стал торопливо и жадно пить, но все никак не мог утолить жажду.
— Эй, Акбар! Тебе и целой реки не хватит! Теперь ты всегда будешь испытывать жажду, потому что всегда будешь бежать!
Вздрогнув, он в страхе оглянулся. Скаля зубы, к нему приближалась страшная черная собака. Он поспешно поднялся, побежал опрометью.
Ты в моих руках, Акбар, куда тебе бежать?- Собака оглушительно захохотала.
Акбар бежал, задыхаясь, воротник гимнастерки давил горло. Он обливался холодным потом. Хохот догонял его, слышался со всех сторон, и вдруг собака оказалась прямо перед ним.
— Все, Акбар, дальше бежать некуда!
Закрыв лицо руками, Акбар упал на землю. С разных сторон поднялась стрельба, но пули, долетая до него, отклонялись в сторону, ложились кучкой, ни одна не задела его. Он протянул руку, потрогал — пули были горячие и почему-то мягкие, как вата.
Потом собака набросилась на него и стала душить. Акбар не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Задыхаясь, он видел, как с треском валятся сосны. И вскоре все окутал густой едкий дым.
Напрягшись из последних сил, Акбар закричал:
— Ааааааа!
Собака, лес и дым исчезли.
Акбар очнулся в привычной темноте пещеры. Пахло сыростью. Грязным рукавом телогрейки он отер с лица пот. В горле пересохло, страшно хотелось пить. В животе ныло от голода. Нашарив на камнях небольшой бурдючок, напился и снова лег. От воды резь в животе лишь усилилась.
Сколько он еще выдержит так? До каких пор, словно зверь, будет скрываться в этой пещере на склоне горы? Придут холода, куда деваться тогда? Разве не лучше было с честью лечь на поле боя, чем жить вот так — получеловеком-полузверем? Испугался, жизнь показалась сладкой, не подумал о завтрашнем дне. А сколько страху натерпелся, пока добрался до Заргаро- на, до своего кишлака. Заботился о том, как уберечь себя, да не подумал, как будет смотреть людям в глаза. Но что теперь жалеть? Сделанного не воротишь, прощения ему нет, а значит, нет и ходу назад. Чего ждать от жизни, когда собственная жена отвернулась? Даже собаку, хоть раз убежавшую из дому, не пускают больше во двор, говорят, стала чужой. Так и он, Акбар... Теперь он человек без чести. Даже когда его кости побелеют под землей, люди будут помнить об этом, будут говорить его внукам и правнукам: твой предок был дезертиром... Нет, здесь оставаться нельзя — нужно скорее уходить. Нужно уйти туда, где его никто не знает. Но как быть с сыном? Как он станет расти без отца? И что ответит, если однажды его спросят, кто был твой отец? Нет, сына он не оставит, возьмет с собой, увезет в какой-нибудь далекий город. Земля велика, всем хватит места. И пропитание можно найти везде... Тысячу раз жаль, что Холбиби не послушалась его! Если бы она не сглупила! Уехали бы в какой-нибудь многолюдный город, где никто не знает, откуда ты и кто ты. А там, глядишь, и война кончится. Не на всю ведь жизнь она! Эх, правду говорят: ума у сорока женщин — что у одной курицы.
Его ранило в конце минувшей зимы в Молдавии, в небольшом селе на берегу Реута. Ранило сразу в двух местах—пулей в правую руку и осколком мины в плечо. В тот же день его с другими ранеными доставили в прифронтовой госпиталь, а потом перевели поглубже в тыл. Там он пролежал два с половиной месяца. Из плеча вынули осколок. Зажила и другая рана, но он еще не мог свободно владеть рукой — плохо слушались пальцы.
Поэтому врачи и отпустили его на месяц домой, и он не помнил себя от радости. Сначала поездом, потом попутными машинами, потом на арбе за десять суток добрался до Заргарона. Жену нашел больной, но сладость встречи заслонила все: Холбиби лила слезы радости, сынишка вцепился в него и боялся отпустить.
Через две недели пришла повестка.
Его вызывали в райцентр на комиссию. И тут Акбар со страхом почувствовал, что две недели, которые он пробыл дома, промелькнули слишком уж быстро, не успел даже наглядеться на сына.
Комиссия определила, что он годен к службе и завтра должен явиться в райвоенкомат. Акбар рассчитывал, что ему дадут по крайней мере еще десять дней отсрочки. Но заключение врачей опрокинуло все надежды, он словно забыл, что приехал лишь на побывку и придется опять возвращаться на фронт.
По дороге в кишлак неожиданная мысль пришла ему в голову. Сначала он испугался ее, даже остановился.
«А что если не возвращаться? Опять каждый день видеть лицо смерти? Во второй раз она может и не
промахнуться. Вряд ли я еще раз вырвусь из этого ада живым...»
Эта мысль и страх перед ней всю ночь не давали ему заснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22