«Будешь у меня писарем!»
Присколяйт и тогда не сказал ни да ни нет, только беспомощно показал на свой протез, вероятно опасаясь, что тот будет помехой в работе — ведь придется много ходить по деревне. Ничего, выход найдется. Гомолла тоже
воспользовался языком жестов и сунул Присколяйту под нос свою правую руку: большого пальца нет, потерян в концлагере.
«У меня нет пальца, у тебя — ноги, зато вместе у нас три ноги и три больших пальца. Сдюжим!»
Так они в конце концов и сработались, и — ничего не скажешь — со временем Присколяйт оказался более чем способным помощником, например при разделе помещичьей земли. Скоро они отлично дополняли друг друга, ибо Гомолла умел ладить с людьми, а Присколяйт — с бумагами.
Итак, незадолго до двенадцати мужчины миновали парк и через несколько минут вышли на сельскую площадь.
Может, площадь — это слишком сильно сказано, но тем не менее улица перед церковью расширялась и даже как бы чуть разбухала, прежде чем протиснуться между прудом и кладбищенской стопой и устремиться к озеру. Вдоль дороги к озеру выстроились дома крестьян-новоселов.
Напротив церкви — незамысловатой фахверковой постройки — крепко стояли четыре усадьбы. Принадлежали они старожилам и были выстроены на рубеже веков в одинаковом стиле: двухэтажные кирпичные кубы. Правда, с недавних пор по флангам выросли еще две ярко оштукатуренные постройки, с одной стороны пожарное депо, с другой — магазин, поэтому с полным правом можно было сказать, что над площадью господствовали не только усадьбы единоличников и церковь, не менее прочно утвердились там и магазин, и добровольная пожарная дружина.
Как почти в любом селе, на церковной ограде висела застекленная витрина. Гомолла остановился перед ней, наклонился, поудобнее зацепил за уши дужки очков, наморщив лоб, пробежал глазами объявление, взмахнул руками и позвал остальных: те на церковные объявления внимания не обратили.
До двенадцати осталось всего несколько минут. Агит-машина — она разъезжала где-то поблизости от деревенского пруда — еще раз провозгласила, что час решения настал, потом вновь послышался визгливый вальс.
«Слушай, — спросил Гомолла у бургомистра, — ты,
верно, не заметил, какой лозунг выдвинул господин пастор по случаю социалистической кооперации?»
Теперь и Присколяйт подошел вплотную к витрине и огласил собравшимся слово господне:
«Часто мы мним себя более великими, нежели мы есть. Господь не поддастся обману».
Присколяйт нерешительно взглянул на Гомоллу и пробормотал:
«Ты думаешь... провокация?»
«А что же еще? — воскликнул Гомолла и ехидно прибавил: — Господь не поддастся обману, ладно, рабочий класс — тоже».
Он бы наверняка пустился и в другие принципиальные рассуждения, но Друскат крепко взял его за локоть и потащил прочь от витрины.
«Густав, ведь вот-вот двенадцать».
Потом Даниэль подал знак шоферу агитмашины, и рев музыки мгновенно смолк.
Внезапно наступила мертвая тишина. Перед ними залитая весенним солнцем лежала сельская площадь, и все же у Гомоллы было такое чувство, будто он попал в жуткое место, кишащее привидениями. Остальные, видно, ощутили то же, деревня казалась вымершей: ставни закрыты, ворота повсюду па запоре, пи одна курица не коналась в палисаднике, ни утки в пруду, ни собачьего лая, ни дуновения, ни звука.
До того тихо, что шепот мужчин будто отдавался по всей площади, и под ногами громко хрустел гравий.
Вот-вот двенадцать. Пятеро крестьян из комитета, Гомолла, Присколяйт и Друскат, засунув руки в карманы брюк, в ожидании стояли посреди площади. Им почудилось, что они находятся на рыночной площади совершенно чужого, покинутого города, словно, кроме них, нет в этом городе никаких живых существ. Они посмотрели по сторонам, потом друг на друга, пожали плечами. Неужто все отказчики разбежались? Неужто они опоздали?
Даниэль поднес ко рту сложенные рупором ладони и крикнул:
«Эй, Штефан, открывай!»
Казалось, будто он, крошечный, среди гигантских гор зовет заблудившегося спутника.
Нет ответа — только эхо собственного голоса.
Подошел полицейский и остановился рядом с Друска-
том — срок истек, но Даниэль жестом приказал человеку в форме: стой! — и один медленно направился к дому Штефана, всего каких-то тридцать метров, не больше, по дороге через пустынную площадь словно не было конца.
Почти у самых ворот он вздрогнул от неожиданности: внезапно загремели колокола хорбекской церкви. Остальные тоже вздрогнули, круто повернулись и уставились на колокольню. Между тем ничего особенного не произошло: двенадцать дня, кистер1 всегда звонил в этот час, и по субботам тоже.
Но тут — колокол, вероятно, послужил сигналом — ворота Штефановой усадьбы со скрипом распахнулись, и все как по команде обернулись к домам: что там такое? Быть не может! Гомолле почудилось, что ему средь бела дня спится кошмарный сон.
Во дворе у ворот застыла кучка людей: кряжистые мужчины в негнущихся цилиндрах, женщины в черных шалях и развевающихся черных вуалях. Человек тридцать, все в трауре, молча стояли на Штефановом дворе, неподвижно, будто их вот-вот должны сфотографировать, будто фотограф секунду назад поднял руку, крикнул: «Снимаю! Если можно, пожалуйста, не шевелитесь!» — и нажал спуск. Скверная ситуация — ведь не докажешь, что группа представляет собой скопище контрреволюционеров, хотя сам Гомолла в этом нисколько не сомневался. И вот — просто невероятно! — как только умолкли колокола, сразу послышались тоскливо-дрожащие звуки гармони, раздался хорал «Господ!, ваш — прибежище наше», и на площадь торжественно и чинно шагнули Штефан с Хильдой, а за ними парами в сопровождении семей остальные саботажники, все в черном, в руках венки, белые ленты тянутся прямо по дороге.
Даниэль одним прыжком выскочил вперед, оттолкнул гармониста, хорал оборвался резким диссонансом, траурный кортеж остановился — Друскат, раскинув руки, преградил им путь. 15 эту минуту он напоминал священника, который, воздев руки, пытается положить конец дьявольскому наваждению.
«Это еще что за ерунда? Макс, ты должен подписать!» — крикнул он срывающимся от гнева голосом.
По Штефан, кроткий как овечка, в ответ на яростную вспышку Друската только слегка дернул щекой и кончиком пальцев спокойно стер с лица брызги кипящего гнева. Он из-под цилиндра бросил на Даниэля почти наивный взгляд и хрипловатым голосом произнес:
«Наша обязанность отдать последний Долг покойному, мы идем на похороны».
Даниэль пристально посмотрел па Хильду. Та с трудом выдержала его взгляд; как знать, что она прочла в его глазах — разочарование, горечь или презрение.
«И ты могла так поступить, Хильда», — сказал Даниэль.
Ее лицо вспыхнуло, она опустила веки, словно сгорая от стыда, и пошатнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98