Он смотрел на старуху, старуха на пего.
«Скоро на пенсию, Густав. По тебе видно», — сказала она.
Он вернул комплимент:
«Ты тоже не помолодела».
«Эх, молодость... чудесное время», — вздохнула Анна.
«Не для меня», — помрачнел Гомолла.
Но потом оба улыбнулись, почему — никто не понял. Они были на «ты», и никто этому не удивился: Анна издавна привыкла обращаться на «ты» ко всем посетителям, будь то ребенок, который просил шипучки, или знаменитый актер. Порой к ней заглядывали артисты и спрашивали угрей или старинные стулья. У Анны была поразительная память: она могла сказать, в чьи горницы в свое
время перекочевала обстановка графского особняка, вот почему хорбекскую трактирщицу знали даже в самом Берлине, в кругах любителей старины.Они улыбнулись друг другу — Гомолла и Анна, кому придет в голову, что у них есть общий секрет, что старики знакомы с той поры, когда Анна была уже, правда, не первой молодости, но гораздо моложе, чем теперь, и в пятьдесят еще бела и крепка телом, только вот он тогда не смог. Никак ему не забыть, до чего язвительно она смеялась, когда он бранил этого самого Бисмарка, чей портрет действовал ему на нервы, — собака-реакционер, говорят, каждый день лопал на завтрак по четыре яйца. Что ж, Гомолла искупил свое поражение, попозже, когда окреп... ай-ай-ай, старушка Анна, помнишь?
В ту субботу, весной шестидесятого года, Анна сказала:
«Ничего особенного предложить не можем — хлеб, яйца, шпик. Но, по-моему, это то, что нужно. У вас, поди, и так забот хватает».
Как и всегда, Анна Прайбиш была прекрасно осведомлена обо всем, что происходит в Хорбеке, слухи дошли до нее быстрее, чем Гомолла со своими людьми.Они заказали яйца и шпик, и женщины удалились на кухню, снабдив гостей пивом и шнапсом.Мужчины стали держать совет. Решили подкараулить траурную процессию на обратном пути, и пусть хоть полночь будет, документы в комитете лежат наготове — знай подписывай.
Друскат хотел непременно посчитаться со Штефаном, в одиночку, без посторонней помощи. Гомолла понимал, что самолюбие парня требует этого. Все они тоже хотели расквитаться, придется, правда, терпеть до вечера, ведь сейчас и двух нет.
Восемь мужчин сидели в комнате у Анны, курили и разговаривали, удивляясь, как хладнокровно Гомолла сносил свое нынешнее поражение.
«Мне, — сказал он, — еще не такое пережить довелось в свое время, когда нужно было решать: кто кого? А ведь сегодня этот вопрос давно решен...»
Он как раз собирался поведать о небывалых классовых битвах, но тут вдруг открылась дверь.
В комнату с ребенком на руках вошла Розмари. Она тогда помогала Друскатам по хозяйству. Писаная красот-
ка, двадцать-то ей было ли? Вряд ли. Изящная, белокурые волосы, длинные, с рыжеватым отливом, да зеленоватые глаза — ох, ведьмочка. Даниэль как будто смутился. А мужчины многозначительно переглянулись. Гомолла не знал, насколько плоха была в ту пору жена Друската, как же могло ему прийти в голову, что Даниэль и эта рыжеватая вертихвостка, чего доброго... нет, это ему в голову не пришло, зато бросилось в глаза, что, прежде чем поздороваться, красотка весьма вызывающе оглядела мужчин.
Хрупкая девочка обхватила Розмари за шею, может испугалась такого количества людей. Друскат встал, взял малышку на руки, прижал к себе, потом осторожно поставил на ножки.
«Это моя дочка, Аня, товарищ Гомолла».
Потом попросил девочку — сколько ей тогда было? Года четыре, наверно:
«Скажи: здравствуйте!»
Девчушка несмело подала ручку всем присутствующим и тоненьким ГОЛОСКОМ поздоровалась.
«Боже святый, — растрогалась Анна Прайбиш, она как раз открыла дверь, чтобы впустить в комнату фрой-ляйн Иду с подносом, — боже святый, кто же это отправил крошку в мужскую компанию? Иди к Анне, — поманила она, — иди!» — и обрадовалась, когда Аня со всех ног кинулась к ней и зарылась мордашкой ей в юбки. Анна взяла, ребенка на руки, фройляйн Ида проворно накрыла на стол; потом хозяйка спросила, и голос ее звучал отнюдь не приветливо:
«В чем дело?»
Красавица потупилась, снова открыла глаза, посмотрела на хозяйку, всего один миг, и повернулась к Даниэлю:
«Ваша жена беспокоится. И потом... она себя плохо чувствует».
Затем она спросила старуху Прайбиш:
«Можно я ненадолго оставлю ребенка у тебя? Я еще не успела накормить скотину».
Анна сделала вид, будто просьба исходит от Друскато-вой дочки.
«Ну конечно, — сказала она, лаская девочку, — конечно, ты останешься у Анны».
Розмари поблагодарила и ушла, Даниэль — следом за ней. Мужики опять переглянулись, Анна Прайбиш глубоко вздохнула, а фройляйн Ида шепнула Гомолле:
«Говорят, она вовсю спит с ним, дрянь эдакая, — а вслух проговорила: — Милая девушка».
Гости засмеялись. Тут Анна, забыв, что на коленях у нее дочка Друската, закричала: какая, мол, дикая затея накрывать этот стол на восемь персон и вообще она не потерпит пикаких пересудов, пусть вся компания убирается в зал. Ребенок расплакался, и она принялась звонко целовать девочку:
«Ну что ты, лапушка моя, люди дурные, но старая Анна тебя любит».
Действительно, сухарь чуть не прослезился. Что же такое стряслось? Она повелительно мотнула головой, и гости, покорно забрав тарелки, гуськом потянулись из комнаты. Шествие замыкала фройляйн Ида, лицо -у нее было обиженное, юбки сердито развевались.
Гомоллу Анна остановила:
«Мы с тобой тут поедим».
Она снова кликнула Иду, та робко заглянула в комнату, и Анна отдала ей ребенка.
«Ступай с Идой, моя маленькая. Ида сделает тебе вкусный-превкусный пудинг».
«В чем дело?» — спросил Гомолла, когда опи наконец остались одни.
Анна Прайбиш опустилась на диван.
«Не прикидывайся более недогадливым, чем ты есть».
«Ишь, сластолюбец! — Гомолла вооружился ножом и вилкой. — Чуяло мое сердце, с ним что-то не так. Ну, парень, это тебе даром не пройдет!»
«Эх... — сказала старуха. — Не могу я его осуждать.— Она подвинула Гомолле солонку и перечницу, а потом поведала печальную историю Даниэля и Ирены. — В пословице говорится: каждый сам кузнец своего счастья, и над порталом хорбекского замка что-то похожее высечено. Но это неправда. Так, разговоры... Одного счастье бежит, другого судьба бьет, они и защититься не могут, только несут свой крест, так или эдак, и я отлично понимаю, почему кое-кто ищет утешения в церкви».
Гомолла с наслаждением уписывал глазунью, но тут предостерегающе поднял нож.
«Только не заводи мне про свою политику, — отмахнулась Анна. — Брось ты, Густав, я ведь тоже газеты читаю. К тому же я на несколько лет тебя постарше и имею собственный опыт и собственные взгляды. Я вот не успела замуж выйти, как уж овдовела, и, между прочим, не думаю, что виноват в этом кайзер Вильгельм. Даниэлю просто не везет, да и Ирене не больно-то много счастья выпало, а ведь при вашем социализме!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
«Скоро на пенсию, Густав. По тебе видно», — сказала она.
Он вернул комплимент:
«Ты тоже не помолодела».
«Эх, молодость... чудесное время», — вздохнула Анна.
«Не для меня», — помрачнел Гомолла.
Но потом оба улыбнулись, почему — никто не понял. Они были на «ты», и никто этому не удивился: Анна издавна привыкла обращаться на «ты» ко всем посетителям, будь то ребенок, который просил шипучки, или знаменитый актер. Порой к ней заглядывали артисты и спрашивали угрей или старинные стулья. У Анны была поразительная память: она могла сказать, в чьи горницы в свое
время перекочевала обстановка графского особняка, вот почему хорбекскую трактирщицу знали даже в самом Берлине, в кругах любителей старины.Они улыбнулись друг другу — Гомолла и Анна, кому придет в голову, что у них есть общий секрет, что старики знакомы с той поры, когда Анна была уже, правда, не первой молодости, но гораздо моложе, чем теперь, и в пятьдесят еще бела и крепка телом, только вот он тогда не смог. Никак ему не забыть, до чего язвительно она смеялась, когда он бранил этого самого Бисмарка, чей портрет действовал ему на нервы, — собака-реакционер, говорят, каждый день лопал на завтрак по четыре яйца. Что ж, Гомолла искупил свое поражение, попозже, когда окреп... ай-ай-ай, старушка Анна, помнишь?
В ту субботу, весной шестидесятого года, Анна сказала:
«Ничего особенного предложить не можем — хлеб, яйца, шпик. Но, по-моему, это то, что нужно. У вас, поди, и так забот хватает».
Как и всегда, Анна Прайбиш была прекрасно осведомлена обо всем, что происходит в Хорбеке, слухи дошли до нее быстрее, чем Гомолла со своими людьми.Они заказали яйца и шпик, и женщины удалились на кухню, снабдив гостей пивом и шнапсом.Мужчины стали держать совет. Решили подкараулить траурную процессию на обратном пути, и пусть хоть полночь будет, документы в комитете лежат наготове — знай подписывай.
Друскат хотел непременно посчитаться со Штефаном, в одиночку, без посторонней помощи. Гомолла понимал, что самолюбие парня требует этого. Все они тоже хотели расквитаться, придется, правда, терпеть до вечера, ведь сейчас и двух нет.
Восемь мужчин сидели в комнате у Анны, курили и разговаривали, удивляясь, как хладнокровно Гомолла сносил свое нынешнее поражение.
«Мне, — сказал он, — еще не такое пережить довелось в свое время, когда нужно было решать: кто кого? А ведь сегодня этот вопрос давно решен...»
Он как раз собирался поведать о небывалых классовых битвах, но тут вдруг открылась дверь.
В комнату с ребенком на руках вошла Розмари. Она тогда помогала Друскатам по хозяйству. Писаная красот-
ка, двадцать-то ей было ли? Вряд ли. Изящная, белокурые волосы, длинные, с рыжеватым отливом, да зеленоватые глаза — ох, ведьмочка. Даниэль как будто смутился. А мужчины многозначительно переглянулись. Гомолла не знал, насколько плоха была в ту пору жена Друската, как же могло ему прийти в голову, что Даниэль и эта рыжеватая вертихвостка, чего доброго... нет, это ему в голову не пришло, зато бросилось в глаза, что, прежде чем поздороваться, красотка весьма вызывающе оглядела мужчин.
Хрупкая девочка обхватила Розмари за шею, может испугалась такого количества людей. Друскат встал, взял малышку на руки, прижал к себе, потом осторожно поставил на ножки.
«Это моя дочка, Аня, товарищ Гомолла».
Потом попросил девочку — сколько ей тогда было? Года четыре, наверно:
«Скажи: здравствуйте!»
Девчушка несмело подала ручку всем присутствующим и тоненьким ГОЛОСКОМ поздоровалась.
«Боже святый, — растрогалась Анна Прайбиш, она как раз открыла дверь, чтобы впустить в комнату фрой-ляйн Иду с подносом, — боже святый, кто же это отправил крошку в мужскую компанию? Иди к Анне, — поманила она, — иди!» — и обрадовалась, когда Аня со всех ног кинулась к ней и зарылась мордашкой ей в юбки. Анна взяла, ребенка на руки, фройляйн Ида проворно накрыла на стол; потом хозяйка спросила, и голос ее звучал отнюдь не приветливо:
«В чем дело?»
Красавица потупилась, снова открыла глаза, посмотрела на хозяйку, всего один миг, и повернулась к Даниэлю:
«Ваша жена беспокоится. И потом... она себя плохо чувствует».
Затем она спросила старуху Прайбиш:
«Можно я ненадолго оставлю ребенка у тебя? Я еще не успела накормить скотину».
Анна сделала вид, будто просьба исходит от Друскато-вой дочки.
«Ну конечно, — сказала она, лаская девочку, — конечно, ты останешься у Анны».
Розмари поблагодарила и ушла, Даниэль — следом за ней. Мужики опять переглянулись, Анна Прайбиш глубоко вздохнула, а фройляйн Ида шепнула Гомолле:
«Говорят, она вовсю спит с ним, дрянь эдакая, — а вслух проговорила: — Милая девушка».
Гости засмеялись. Тут Анна, забыв, что на коленях у нее дочка Друската, закричала: какая, мол, дикая затея накрывать этот стол на восемь персон и вообще она не потерпит пикаких пересудов, пусть вся компания убирается в зал. Ребенок расплакался, и она принялась звонко целовать девочку:
«Ну что ты, лапушка моя, люди дурные, но старая Анна тебя любит».
Действительно, сухарь чуть не прослезился. Что же такое стряслось? Она повелительно мотнула головой, и гости, покорно забрав тарелки, гуськом потянулись из комнаты. Шествие замыкала фройляйн Ида, лицо -у нее было обиженное, юбки сердито развевались.
Гомоллу Анна остановила:
«Мы с тобой тут поедим».
Она снова кликнула Иду, та робко заглянула в комнату, и Анна отдала ей ребенка.
«Ступай с Идой, моя маленькая. Ида сделает тебе вкусный-превкусный пудинг».
«В чем дело?» — спросил Гомолла, когда опи наконец остались одни.
Анна Прайбиш опустилась на диван.
«Не прикидывайся более недогадливым, чем ты есть».
«Ишь, сластолюбец! — Гомолла вооружился ножом и вилкой. — Чуяло мое сердце, с ним что-то не так. Ну, парень, это тебе даром не пройдет!»
«Эх... — сказала старуха. — Не могу я его осуждать.— Она подвинула Гомолле солонку и перечницу, а потом поведала печальную историю Даниэля и Ирены. — В пословице говорится: каждый сам кузнец своего счастья, и над порталом хорбекского замка что-то похожее высечено. Но это неправда. Так, разговоры... Одного счастье бежит, другого судьба бьет, они и защититься не могут, только несут свой крест, так или эдак, и я отлично понимаю, почему кое-кто ищет утешения в церкви».
Гомолла с наслаждением уписывал глазунью, но тут предостерегающе поднял нож.
«Только не заводи мне про свою политику, — отмахнулась Анна. — Брось ты, Густав, я ведь тоже газеты читаю. К тому же я на несколько лет тебя постарше и имею собственный опыт и собственные взгляды. Я вот не успела замуж выйти, как уж овдовела, и, между прочим, не думаю, что виноват в этом кайзер Вильгельм. Даниэлю просто не везет, да и Ирене не больно-то много счастья выпало, а ведь при вашем социализме!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98