– Ты глаза-то не пучь, Помело. Сам знаю, что есть ребята и постарше. А потолковее нету. Ведь не на Баржу мне парней оставлять.
Услышанное настроило Кэссина на невеселый лад. Прав Гобэй: совсем он старых друзей позабыл. Надо будет отпроситься у него еще разок-другой, и притом в самое ближайшее время. Не то рискует недосчитаться в Крысильне многих знакомых лиц.
Дурного настроения Кэссина не развеяла даже та легкость, с которой ему удалось выполнить поручение Гобэя. Тем более что ювелир, на которого ему все единодушно указали как на самого лучшего мастера, оказался стариком с норовом. Когда Гобэй высыпал перед ним кучку великолепных самоцветов, старикан долго их рассматривал, а потом пододвинул камни обратно к волшебнику с таким видом, словно это не драгоценные камни, а куски расчлененного трупа.
– Отчего вы молчите, почтенный? – поинтересовался Гобэй.
– Я не буду работать эти камни, – угрюмо ответил ювелир. – И ни один мастер, если он хоть что-то смыслит, не возьмется.
– Отчего так? – прищурился Гобэй. – Разве у меня камни с изъяном? Или поддельные?
– Не поддельные, – сумрачно возразил ювелир. – Мертвые. Ни души в них, ни смысла, ни особицы никакой. Все камни один в один. Живой камень в руки возьмешь, так он тебе и сам подскажет, так его огранить или этак, отшлифовать или на распил пустить, в кольцо он годится или в серьгу. Для веселья камешек или для печали, а то и вовсе на смертный час. А это… – лицо старого ювелира передернулось от отвращения, – это и вовсе никуда. В оправу ставить, так и то не выйдет.
– Отчего же не выйдет? – прищурился Гобэй. Он рассеянно подкинул на ладони крупный изумруд, поймал его и сжал руку. Когда он разжал кулак, на его ладони сверкало массивное кольцо.
Старик вгляделся в кольцо, побледнел, ахнул, вскочил и опрометью бросился бежать. Откуда только и прыть взялась! Уже потом Кэссин узнал, что старикан не останавливался до дверей своего дома, стрелой влетел внутрь, велел домочадцам собирать свои пожитки и отбыл из страны еще до захода солнца. На вопрос о причинах спешки он ответил крайне невнятно.
– В стране, где может твориться такое, – нехотя пробормотал старый мастер, – может твориться еще и не такое. И я при этом присутствовать не желаю.
Но об этом Кэссин узнал гораздо позже. А сейчас он был вполне согласен с магом, который процедил старику вслед: «Старый дурень!», полюбовался кольцом и надел его на палец.
Несколько дней Кэссин Гобэя не видел. С ним занимались только ученики. Когда же Гобэй вновь вызвал Кэссина к себе, о новом посещении порта и речи не было.
– Ровно в полдень, – сообщил Гобэй, – мимо наших ворот будет проходить парень. В руках у него будет кусок хлеба. Хлеб у него отберешь и принесешь мне.
Кэссин только кивнул: это поручение было не хуже и не лучше многих других, и смысла в нем было не больше и не меньше, чем обычно. Какая ему разница, что добыть – секретное письмо, кусок хлеба или перстень с печатью господина Главного Министра?
То есть это Кэссин до полудня так думал. До той минуты, когда вдоль палисандровой ограды поплелся парнишка с куском хлеба в руках.
Парнишка испуганно вздрогнул, едва заслышав решительные шаги Кэссина, а при виде его так и вовсе сжался в комок. Он не сказал ни слова, не вскрикнул – он лишь взглянул на Кэссина и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что ответом на прямой и открытый взгляд может быть только удар кулаком в лицо.
Кэссина так и проняло. Будто его ледяной водой кто окатил. Едва ли миновал год-полтора с тех пор, как он сам смотрел на мир таким же безумным от страха и голода взглядом. Давно ли он считал за благодать найти на помойке вот такой плесневелый черствый кусок? Давно ли обмирал при мысли о том, что бесценные объедки у него могут и отобрать, да еще и плюх навешать? Не оборвыш незнакомый – сам Кэссин смотрел в этот миг на чужого придурка, готового ради развлечения отобрать первый кусок, которым удалось разжиться за три дня голода.
Кэссин хотел протянуть руку – и не смог. Плохо дело. Может, если заговорить с пареньком, оно как-нибудь и получится? Кэссин не раз видел, как шпана сперва взвинчивает себя разговором с будущей жертвой, а уж потом приступает к расправе.
– Жрать, что ли, хочешь? – сквозь зубы процедил Кэссин.
Мальчишка сморщился в тщетной попытке сдержать слезы и кивнул. Кэссина аж замутило. Он еще мог наслаждаться собственным страхом, но никак уж не чужим. Чужие слезы обжигали его не наслаждением, а болью. Чужой голод вызывал у него желание накормить, а не отбирать последний кусок.
Кулак Кэссина разжался сам собой и опустился на плечо паренька открытой ладонью.
– Тогда иди в порт, – против воли вымолвил Кэссин. – Увидишь ватагу пацанов возле грузчиков – спросишь Гвоздя. Если его вдруг на месте не случится, тогда Покойника или Кастета. Скажешь, что Помело привет передает и просит не отказать по старому знакомству.
Парнишка кивнул, все еще не смея поверить собственному счастью – его ведь не избили, хлеб не отобрали да еще дали поручение, за которое могут и накормить. Потом спохватился и так дунул в сторону порта – только пятки засверкали. Но сухарь свой плесневелый он все же не выронил.
Кэссин грустно усмехнулся ему вслед и повернулся.
В воротах стоял Гобэй и глядел на него в упор.
– Догони его, – негромко приказал маг. – Верни. Забери хлеб.
Казалось бы, что тут такого? Кэссин ведь парнишку не куда-нибудь отправил, а в Крысильню. Там ему с голоду помереть не дадут. Зачем ему нужен этот грязный сухарь? Догнать, окликнуть, отнять… вот только ноги не идут и голос отчего-то не повинуется.
– Возьми хлеб и принеси мне, – еще тише велел Гобэй.
Кэссин и с места не сдвинулся. Он стоял и молча смотрел, как парнишка завернул за угол и исчез из виду.
Гобэй постоял еще немного, потом повернулся и ушел, не говоря ни слова. Лицо у него будто окаменело.
Напрасно Кэссин ждал, что Гобэй или кто-нибудь из учеников придет и позовет его на очередной урок. Его не только никто и никуда не звал – с ним никто и словом не перемолвился. Более того, его словно никто не видел и не слышал. Еду в Шелковую комнату приносили регулярно – но и только. Отныне Кэссина как бы не существовало.
Кэссин плакал, просил, умолял, буянил. Бесполезно. Закатив очередную бесполезную сцену у входа в столовую для старших учеников, Кэссин впал в такое отчаяние, что рухнул ничком на каменный пол и закрыл лицо руками. Его отчаяние никого не тронуло. Ученики перешагивали через него, словно бы не замечая, а кое-кто даже наступил на него.
Можно, конечно, бросить все и уйти… куда? Куда деться человеку от собственной мечты, почти ставшей явью? Раньше Кэссин и не помышлял о большем, чем ремесло базарного рассказчика, а сейчас не мог помыслить о том, как он может рассказывать истории на потеху толпе ради пары монет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Услышанное настроило Кэссина на невеселый лад. Прав Гобэй: совсем он старых друзей позабыл. Надо будет отпроситься у него еще разок-другой, и притом в самое ближайшее время. Не то рискует недосчитаться в Крысильне многих знакомых лиц.
Дурного настроения Кэссина не развеяла даже та легкость, с которой ему удалось выполнить поручение Гобэя. Тем более что ювелир, на которого ему все единодушно указали как на самого лучшего мастера, оказался стариком с норовом. Когда Гобэй высыпал перед ним кучку великолепных самоцветов, старикан долго их рассматривал, а потом пододвинул камни обратно к волшебнику с таким видом, словно это не драгоценные камни, а куски расчлененного трупа.
– Отчего вы молчите, почтенный? – поинтересовался Гобэй.
– Я не буду работать эти камни, – угрюмо ответил ювелир. – И ни один мастер, если он хоть что-то смыслит, не возьмется.
– Отчего так? – прищурился Гобэй. – Разве у меня камни с изъяном? Или поддельные?
– Не поддельные, – сумрачно возразил ювелир. – Мертвые. Ни души в них, ни смысла, ни особицы никакой. Все камни один в один. Живой камень в руки возьмешь, так он тебе и сам подскажет, так его огранить или этак, отшлифовать или на распил пустить, в кольцо он годится или в серьгу. Для веселья камешек или для печали, а то и вовсе на смертный час. А это… – лицо старого ювелира передернулось от отвращения, – это и вовсе никуда. В оправу ставить, так и то не выйдет.
– Отчего же не выйдет? – прищурился Гобэй. Он рассеянно подкинул на ладони крупный изумруд, поймал его и сжал руку. Когда он разжал кулак, на его ладони сверкало массивное кольцо.
Старик вгляделся в кольцо, побледнел, ахнул, вскочил и опрометью бросился бежать. Откуда только и прыть взялась! Уже потом Кэссин узнал, что старикан не останавливался до дверей своего дома, стрелой влетел внутрь, велел домочадцам собирать свои пожитки и отбыл из страны еще до захода солнца. На вопрос о причинах спешки он ответил крайне невнятно.
– В стране, где может твориться такое, – нехотя пробормотал старый мастер, – может твориться еще и не такое. И я при этом присутствовать не желаю.
Но об этом Кэссин узнал гораздо позже. А сейчас он был вполне согласен с магом, который процедил старику вслед: «Старый дурень!», полюбовался кольцом и надел его на палец.
Несколько дней Кэссин Гобэя не видел. С ним занимались только ученики. Когда же Гобэй вновь вызвал Кэссина к себе, о новом посещении порта и речи не было.
– Ровно в полдень, – сообщил Гобэй, – мимо наших ворот будет проходить парень. В руках у него будет кусок хлеба. Хлеб у него отберешь и принесешь мне.
Кэссин только кивнул: это поручение было не хуже и не лучше многих других, и смысла в нем было не больше и не меньше, чем обычно. Какая ему разница, что добыть – секретное письмо, кусок хлеба или перстень с печатью господина Главного Министра?
То есть это Кэссин до полудня так думал. До той минуты, когда вдоль палисандровой ограды поплелся парнишка с куском хлеба в руках.
Парнишка испуганно вздрогнул, едва заслышав решительные шаги Кэссина, а при виде его так и вовсе сжался в комок. Он не сказал ни слова, не вскрикнул – он лишь взглянул на Кэссина и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что ответом на прямой и открытый взгляд может быть только удар кулаком в лицо.
Кэссина так и проняло. Будто его ледяной водой кто окатил. Едва ли миновал год-полтора с тех пор, как он сам смотрел на мир таким же безумным от страха и голода взглядом. Давно ли он считал за благодать найти на помойке вот такой плесневелый черствый кусок? Давно ли обмирал при мысли о том, что бесценные объедки у него могут и отобрать, да еще и плюх навешать? Не оборвыш незнакомый – сам Кэссин смотрел в этот миг на чужого придурка, готового ради развлечения отобрать первый кусок, которым удалось разжиться за три дня голода.
Кэссин хотел протянуть руку – и не смог. Плохо дело. Может, если заговорить с пареньком, оно как-нибудь и получится? Кэссин не раз видел, как шпана сперва взвинчивает себя разговором с будущей жертвой, а уж потом приступает к расправе.
– Жрать, что ли, хочешь? – сквозь зубы процедил Кэссин.
Мальчишка сморщился в тщетной попытке сдержать слезы и кивнул. Кэссина аж замутило. Он еще мог наслаждаться собственным страхом, но никак уж не чужим. Чужие слезы обжигали его не наслаждением, а болью. Чужой голод вызывал у него желание накормить, а не отбирать последний кусок.
Кулак Кэссина разжался сам собой и опустился на плечо паренька открытой ладонью.
– Тогда иди в порт, – против воли вымолвил Кэссин. – Увидишь ватагу пацанов возле грузчиков – спросишь Гвоздя. Если его вдруг на месте не случится, тогда Покойника или Кастета. Скажешь, что Помело привет передает и просит не отказать по старому знакомству.
Парнишка кивнул, все еще не смея поверить собственному счастью – его ведь не избили, хлеб не отобрали да еще дали поручение, за которое могут и накормить. Потом спохватился и так дунул в сторону порта – только пятки засверкали. Но сухарь свой плесневелый он все же не выронил.
Кэссин грустно усмехнулся ему вслед и повернулся.
В воротах стоял Гобэй и глядел на него в упор.
– Догони его, – негромко приказал маг. – Верни. Забери хлеб.
Казалось бы, что тут такого? Кэссин ведь парнишку не куда-нибудь отправил, а в Крысильню. Там ему с голоду помереть не дадут. Зачем ему нужен этот грязный сухарь? Догнать, окликнуть, отнять… вот только ноги не идут и голос отчего-то не повинуется.
– Возьми хлеб и принеси мне, – еще тише велел Гобэй.
Кэссин и с места не сдвинулся. Он стоял и молча смотрел, как парнишка завернул за угол и исчез из виду.
Гобэй постоял еще немного, потом повернулся и ушел, не говоря ни слова. Лицо у него будто окаменело.
Напрасно Кэссин ждал, что Гобэй или кто-нибудь из учеников придет и позовет его на очередной урок. Его не только никто и никуда не звал – с ним никто и словом не перемолвился. Более того, его словно никто не видел и не слышал. Еду в Шелковую комнату приносили регулярно – но и только. Отныне Кэссина как бы не существовало.
Кэссин плакал, просил, умолял, буянил. Бесполезно. Закатив очередную бесполезную сцену у входа в столовую для старших учеников, Кэссин впал в такое отчаяние, что рухнул ничком на каменный пол и закрыл лицо руками. Его отчаяние никого не тронуло. Ученики перешагивали через него, словно бы не замечая, а кое-кто даже наступил на него.
Можно, конечно, бросить все и уйти… куда? Куда деться человеку от собственной мечты, почти ставшей явью? Раньше Кэссин и не помышлял о большем, чем ремесло базарного рассказчика, а сейчас не мог помыслить о том, как он может рассказывать истории на потеху толпе ради пары монет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99