На белый ободок на том самом пальце, где еще час назад красовалось кольцо. Фамильное кольцо, которого Селти не снимал с руки никогда .
– В починке, – небрежно ответил Селти. – Оправа сломалась.
На лице пажа так явственно отобразилось «дурная примета!», будто он произнес эти слова вслух. Селти с трудом сдержался – до того ему захотелось с маху отвесить пощечину пажу. Его испуг, настоящий, неподдельный… да нет, чушь, ерунда. Много ты понимаешь, щенок. Дурная примета, как же.
Жаль, что нельзя ударить мальчишку. И измыслить ему особо изощренное наказание, которое заставит щенка позабыть обо всем, тоже нельзя. Мало ли кто мог его услышать? Мало ли кому придет в голову сопоставить случайное восклицание мальчишки с его дальнейшей участью – а там, чего доброго, и выводы сделать? Нет, щенка покуда трогать нельзя. Но и позволять ему языком трепать не след. Добро же, дружочек. Серебра у твоего господина столько, что перетирать его и чистить – трех жизней, и то не хватит. Вот этим ты и займешься. А прочим, вызвавшим неудовольствие господина, дворецкий приищет другие занятия. Подальше от тебя. Чистить серебро ты будешь в одиночестве. Чтобы не с кем было словом перемолвиться. Какое твое дело, носит господин свой фамильный перстень или отдал его в починку!
Конечно, о починке не может идти и речи. Любой ювелир, едва только возьмет перстень в руки, мигом сообразит, что к чему. Кто бы мог подумать, что лепесток оправы окажется таким хрупким! Нельзя сейчас чинить кольцо, нельзя, это уже потом, потом, после… вот и снова Селти ждать приходится.
Селти скрипнул зубами. Сначала он ждал десять лет, покуда сдохнет черная тварь. Проклятая скотина сдохла – но это ничего не изменило. Ничегошеньки. Пришлось снова стиснуть зубы и ждать – ждать, пока выпадет такой день как сегодня… ждать – а отчасти и поспособствовать тому, чтобы нынешний день все-таки наступил.
Глава 3
Когда тяжкий грохот превратился в перекатистое эхо, Лерметт утер холодный пот, смахнул налипшую на лоб прядь волос, привалился к жесткой каменной стене и попытался совладать с собственным дыханием. Сердце бухало так, словно в межреберье взамен этого трудолюбивого кусочка плоти завелся самый что ни на есть взаправдашний тролль, хотя и маленький, но ретивый – вот он и молотит теперь каменными пятками в грудину, пытаясь продолбить себе ход наружу.
Никогда в жизни Лерметту не доводилось испытывать ничего даже отдаленно подобного, но он нимало не стыдился своего страха, потому что понимал: то, что овладело им – не страх… во всяком случае, не только страх. Этому и вообще нет имени на человеческом языке… на эльфийском, кстати, тоже. Нет, в самом деле… ну как назвать то странное и страшное преображение, когда твое тело превращается в ствол флейты, в корпус скрипки, и каменный рев течет сквозь тебя, и тело-флейта, тело-скрипка покорно резонирует, вздрагивая в такт грохоту, усиливает его, подобно музыкальному инструменту, трепеща и надсаживаясь – да так, что грудная клетка вот-вот лопнет с натуги, пытаясь вместить в себя чудовищный гул, а твое "я" растворяется в громовом стоне без остатка едва ли не с облегчением… нет, как хотите – если это и страх, то какой-то совершенно особенный. Нет для него слова ни у людей, ни у эльфов. У гномов есть наверняка – у этих занудных педантов на всякий чих свое имя найдется. Вот только никому, кроме гномов, оно не известно и известно не будет: ведь если про всякое дуновение-плюновение свое слово припасено… это ж какая уймища слов! Да кто такую прорву именований выучить сумеет? Кроме гномов – никто, даже и пытаться незачем.
Да здравствуют зануды и да здравствуют гномы! А наипаче – да здравствует Илмерран, гном из гномов и зануда и зануд! Ему, и никому другому Лерметт сегодня жизнью обязан. Илмерран, между прочим, такой зануда, что его сами гномы едва выносят – а это не шутка, почтеннейшие! Лерметт всегда думал, что силы более могучей, чем гномье занудство, свет не видывал и никогда не увидит. Правильно, однако, думал. Ведь если бы Илмерран не заставлял Лерметта зубрить, где какая тропинка пролегает да в какой горе какая пещера проточена, если бы не бубнил да не верещал, как говорящий скворец, покуда его речения не заполыхают у ученика в голове огненными буквами, только бы Лерметта и видели! До нижнего края седловины одно бы красное пятно на льду и доехало. Ну, может быть, еще рука или половинка челюсти… так ведь ни рука, ни даже челюсть без помощи остального Лерметта послами быть не могут, верно?
Лерметт покачал головой и сдавленно рассмеялся. Надо же, какая ерунда на ум приходит с перепугу. А ведь бояться-то, в сущности, благодаря урокам Илмеррана, нечего. Эти горы пронизаны всевозможными пещерами, как сыр – дырочками. Причем, как и в случае с сыром, иные дырки образовались естественным порядком, а иные были проточены деятельными мышками… тьфу – гномами! Главное, заслышав грохот лавины, вспомнить, где ближайшая пещера и шмыгнуть в нее. А не знать, где ближайшая пещера обретается, если географии тебя учил гном, просто невозможно.
Пещера, в которой нашел спасение Лерметт, явно принадлежала к рукотворным. Если гномы и не продолбили ее целиком, то уж во всяком разе поработали над ней всласть – незаметно для неопытного взгляда, но несомненно. Кровля, если приглядеться, укреплена – надо полагать, как раз на такой случай. Вдобавок в ней и дымоход имеется… а вы покажите того гнома, который возьмется топить по-черному или мерзнуть, если есть возможность этого избежать! Не будут гномы мерзнуть… вот поэтому растопки в пещере столько, что на месяц достанет, ежели с умом расходовать. Мудрый народ – гномы… а мудрость тем и хороша, что ее плодами любой дурак воспользоваться может. Вот Лерметт ими и воспользуется. Прямо сейчас. Костерок запалит, котелок подвесит, кипятку согреет… хотя – а чего ради пустой кипяток хлебать? Есть ведь у него при себе настоянное на травах вино. Если не теперь его пить, то когда, спрашивается? Вылить вина в кипяток… да, именно так. Все равно прямо сейчас нельзя продолжать путь. Хотя смолкли даже и самые дальние раскаты, ненадежное молчание гор обманчиво. Лучше всего переждать да убедиться, что никакая снежная глыба, наскучив долгим лежанием, не надумает последовать соблазнительному примеру и сорваться вниз. Переждать… пожалуй, даже до утра, а тогда уже и в дорогу пускаться.
Костер, к некоторому удивлению принца, занялся огнем сразу. Пещера мигом сделалась умилительно уютной с виду. Чистенькая, ухоженная… а сверху вдоль кровли еще и руны наведены. Затейливые – страсть. Лерметт и раньше подозревал, что вышитые салфетки придуманы гномами, а узрев под потолком аккуратные руны, уверился в этом окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– В починке, – небрежно ответил Селти. – Оправа сломалась.
На лице пажа так явственно отобразилось «дурная примета!», будто он произнес эти слова вслух. Селти с трудом сдержался – до того ему захотелось с маху отвесить пощечину пажу. Его испуг, настоящий, неподдельный… да нет, чушь, ерунда. Много ты понимаешь, щенок. Дурная примета, как же.
Жаль, что нельзя ударить мальчишку. И измыслить ему особо изощренное наказание, которое заставит щенка позабыть обо всем, тоже нельзя. Мало ли кто мог его услышать? Мало ли кому придет в голову сопоставить случайное восклицание мальчишки с его дальнейшей участью – а там, чего доброго, и выводы сделать? Нет, щенка покуда трогать нельзя. Но и позволять ему языком трепать не след. Добро же, дружочек. Серебра у твоего господина столько, что перетирать его и чистить – трех жизней, и то не хватит. Вот этим ты и займешься. А прочим, вызвавшим неудовольствие господина, дворецкий приищет другие занятия. Подальше от тебя. Чистить серебро ты будешь в одиночестве. Чтобы не с кем было словом перемолвиться. Какое твое дело, носит господин свой фамильный перстень или отдал его в починку!
Конечно, о починке не может идти и речи. Любой ювелир, едва только возьмет перстень в руки, мигом сообразит, что к чему. Кто бы мог подумать, что лепесток оправы окажется таким хрупким! Нельзя сейчас чинить кольцо, нельзя, это уже потом, потом, после… вот и снова Селти ждать приходится.
Селти скрипнул зубами. Сначала он ждал десять лет, покуда сдохнет черная тварь. Проклятая скотина сдохла – но это ничего не изменило. Ничегошеньки. Пришлось снова стиснуть зубы и ждать – ждать, пока выпадет такой день как сегодня… ждать – а отчасти и поспособствовать тому, чтобы нынешний день все-таки наступил.
Глава 3
Когда тяжкий грохот превратился в перекатистое эхо, Лерметт утер холодный пот, смахнул налипшую на лоб прядь волос, привалился к жесткой каменной стене и попытался совладать с собственным дыханием. Сердце бухало так, словно в межреберье взамен этого трудолюбивого кусочка плоти завелся самый что ни на есть взаправдашний тролль, хотя и маленький, но ретивый – вот он и молотит теперь каменными пятками в грудину, пытаясь продолбить себе ход наружу.
Никогда в жизни Лерметту не доводилось испытывать ничего даже отдаленно подобного, но он нимало не стыдился своего страха, потому что понимал: то, что овладело им – не страх… во всяком случае, не только страх. Этому и вообще нет имени на человеческом языке… на эльфийском, кстати, тоже. Нет, в самом деле… ну как назвать то странное и страшное преображение, когда твое тело превращается в ствол флейты, в корпус скрипки, и каменный рев течет сквозь тебя, и тело-флейта, тело-скрипка покорно резонирует, вздрагивая в такт грохоту, усиливает его, подобно музыкальному инструменту, трепеща и надсаживаясь – да так, что грудная клетка вот-вот лопнет с натуги, пытаясь вместить в себя чудовищный гул, а твое "я" растворяется в громовом стоне без остатка едва ли не с облегчением… нет, как хотите – если это и страх, то какой-то совершенно особенный. Нет для него слова ни у людей, ни у эльфов. У гномов есть наверняка – у этих занудных педантов на всякий чих свое имя найдется. Вот только никому, кроме гномов, оно не известно и известно не будет: ведь если про всякое дуновение-плюновение свое слово припасено… это ж какая уймища слов! Да кто такую прорву именований выучить сумеет? Кроме гномов – никто, даже и пытаться незачем.
Да здравствуют зануды и да здравствуют гномы! А наипаче – да здравствует Илмерран, гном из гномов и зануда и зануд! Ему, и никому другому Лерметт сегодня жизнью обязан. Илмерран, между прочим, такой зануда, что его сами гномы едва выносят – а это не шутка, почтеннейшие! Лерметт всегда думал, что силы более могучей, чем гномье занудство, свет не видывал и никогда не увидит. Правильно, однако, думал. Ведь если бы Илмерран не заставлял Лерметта зубрить, где какая тропинка пролегает да в какой горе какая пещера проточена, если бы не бубнил да не верещал, как говорящий скворец, покуда его речения не заполыхают у ученика в голове огненными буквами, только бы Лерметта и видели! До нижнего края седловины одно бы красное пятно на льду и доехало. Ну, может быть, еще рука или половинка челюсти… так ведь ни рука, ни даже челюсть без помощи остального Лерметта послами быть не могут, верно?
Лерметт покачал головой и сдавленно рассмеялся. Надо же, какая ерунда на ум приходит с перепугу. А ведь бояться-то, в сущности, благодаря урокам Илмеррана, нечего. Эти горы пронизаны всевозможными пещерами, как сыр – дырочками. Причем, как и в случае с сыром, иные дырки образовались естественным порядком, а иные были проточены деятельными мышками… тьфу – гномами! Главное, заслышав грохот лавины, вспомнить, где ближайшая пещера и шмыгнуть в нее. А не знать, где ближайшая пещера обретается, если географии тебя учил гном, просто невозможно.
Пещера, в которой нашел спасение Лерметт, явно принадлежала к рукотворным. Если гномы и не продолбили ее целиком, то уж во всяком разе поработали над ней всласть – незаметно для неопытного взгляда, но несомненно. Кровля, если приглядеться, укреплена – надо полагать, как раз на такой случай. Вдобавок в ней и дымоход имеется… а вы покажите того гнома, который возьмется топить по-черному или мерзнуть, если есть возможность этого избежать! Не будут гномы мерзнуть… вот поэтому растопки в пещере столько, что на месяц достанет, ежели с умом расходовать. Мудрый народ – гномы… а мудрость тем и хороша, что ее плодами любой дурак воспользоваться может. Вот Лерметт ими и воспользуется. Прямо сейчас. Костерок запалит, котелок подвесит, кипятку согреет… хотя – а чего ради пустой кипяток хлебать? Есть ведь у него при себе настоянное на травах вино. Если не теперь его пить, то когда, спрашивается? Вылить вина в кипяток… да, именно так. Все равно прямо сейчас нельзя продолжать путь. Хотя смолкли даже и самые дальние раскаты, ненадежное молчание гор обманчиво. Лучше всего переждать да убедиться, что никакая снежная глыба, наскучив долгим лежанием, не надумает последовать соблазнительному примеру и сорваться вниз. Переждать… пожалуй, даже до утра, а тогда уже и в дорогу пускаться.
Костер, к некоторому удивлению принца, занялся огнем сразу. Пещера мигом сделалась умилительно уютной с виду. Чистенькая, ухоженная… а сверху вдоль кровли еще и руны наведены. Затейливые – страсть. Лерметт и раньше подозревал, что вышитые салфетки придуманы гномами, а узрев под потолком аккуратные руны, уверился в этом окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85