– опасным тихим басом, от которого дрогнули лавки, поинтересовался кузнец. – Наших парней в грабежники сманивать?
Ирник втянул голову в плечи.
– Да ты… да тебя… – пробасил Ронне, – давно пора тебя… того… потому как ты отроду не того…
В Общинном Доме воцарилась тишина, жаркая, как кипяток.
Годами проверенные приметы не лгут. Обильная ночная роса предвещает жаркий день. Затянуло все небо «кошачьими хвостами» – жди ветра. Ласточки понизу летают – быть дождю. А если в речи Ронне-кузнеца вдруг явились волшебные слова «того» и «не того»…
Вообще-то вопреки традиции, велящей кузнецу быть молчуном и нелюдимом, Ронне был балагуром, каких поискать, и слова одно к другому укладывал, словно удары своего молота – быстро и безошибочно. Однако в минуты тяжкой душевной смуты либо непосильного гнева он неизменно терялся, и пресловутые «того» и «не того» становились поперек его всегда такой цветистой речи. Если предзакатной порой, когда приятель остроухого лучника обличил вывертня, эти слова являли собой растерянность, охватившую кузнеца, едва он понял, что мстить некому, то уж сейчас они полыхали гневом, раскаленные и тяжкие, словно поковки. Примета не лгала: ничего, кроме битья смертным боем, господину племянничку они не сулили.
Однако не кузнецу суждено было совершить это необходимое дело.
Как знать, давно ли Эрле и Коррен, Оритовы охранники, вошли в Общинный Дом. Может, вот только что, а может, и давно – никто ведь на двери и внимания не обращал. Одно было ясно: так или иначе, а услышали они достаточно. Первым подошел Коррен, заступив дорогу кузнецу. Эрле следовал за ним шаг в шаг.
– Вы уж нас великодушно простите, уважаемый, – решительно заявил кузнецу Коррен на правах старшего в паре, мельком только глянув на почти обеспамятевшего от ужаса Ирника. – Всяко вашего прощения просим – а только наша это квашня, нам тесто и месить.
Ирник завизжал и попытался забиться под лавку.
Когда Орит вернулся в Общинный Дом, Коррен и Эрле успели не только замесить тесто, но и поддать ему жару. Поглядеть дядюшке в глаза Ирнику было затруднительно, ибо собственные успели так заплыть, что без помощи рук не открывались – а руками Ирник воспользоваться и не пытался: слишком уж они у него тряслись с перепугу. Он уже не голосил: «Помилосердствуйте!» – а просто поскуливал как можно жалобнее – авось не Коррена, так Эрле разжалостить. Папаша Госс решил было, что купец дурное на собравшихся подумает – но Орит недаром столько добра нажил. Без приметливости да смекалки столько не наторгуешь. А Орит – купец настоящий. Мигом приметил, что на охранниках ни ссадины, кроме как на кулаках, да и местные не потрепаны – ясно же, кто бил и кого.
– За что? – отрывисто спросил Орит, глядя на битую морду племянника.
Вот кто и был немногословным, так это Эрле. Более коротко ухватить и изложить самую суть дела, чем он, попросту невозможно.
– Уволю я вас, парни, – задумчиво произнес купец, выслушав объяснение. – Как есть уволю. Разве в ваши годы этак от работы отлынивать можно? Стыд какой. По первости прощаю, но впредь чтобы не лениться… а покуда глядите и учитесь, молокососы.
Он засучил рукава, левой рукой сграбастал племянничка за шиворот, а правой влепил ему с разворота здоровенную затрещину.
Папаша Госс не ошибся. Ради малолетства Хранителей кошеля удача и впрямь решила посетить Луговину. Повезло всем. И купцу Ориту, которому удалось расторговаться лучше ожиданного. И жителям Луговины. И охранникам, которым Орит прибавил жалованья. И даже пресловутому Ирнику, хотя он так и не считал. Однако память о мордобое, от которого он отлеживался не день и даже не неделю, да еще прозвание Скособоченная Харя, оставшееся за ним пожизненно, хранили его надежно. Ни с таким прозванием, ни с такой скособоченной харей в плутни не полезешь: не поверит тебе никто. Поневоле приходится жить честно. Удача подарила Ирнику больше, чем он заслуживал: скромный, зато трудовой достаток и возможность закончить жизнь не в тюрьме и не в придорожной канаве с перерезанным горлом… О да, купцову племяннику повезло – хотя в ту памятную ночь ему так и не казалось.
Но больше всех посчастливилось тому, кого в эту ночь в Луговине не было. Как знать – вдруг бы пепел сгоревших домов да потравленные луга ухитрились через день-другой нашептать в души обитателей Луговины то самое, что Ирник брякнул во всеуслышание. Беда ведь может и неверно посоветовать – и прорастет ее совет исподтишка дурной травой: хоть ее и выпалывай, а корни все едино в земле хоронятся, своего часа ждут. Но теперь, после того, что случилось в Общинном Доме, эти слова просто не могли родиться вновь Вот не могли, и все тут.
Судьба многих договоров решается не там, где их подписывают. Участь переговоров, еще только предстоящих Лерметту, решалась нынешней ночью в Луговине – и решилась в его пользу.
Глава 21
Утро встало ясное, свежее от прохладного ветерка. Разбуженный его веселым касанием Лерметт не без удивления признал, что выспался, против всяких ожиданий, преотлично. Ему и прежде доводилось, если спешное дело вынуждало, спать в седле, но сон его всякий раз был тревожным, неровным, и просыпался он совершенно измученный. Никакая, даже самая выезженная лошадь не могла бы двигаться, не спотыкаясь по ночному времени. Оказывается, подобное чудо возможно. Белогривый нес его невероятно ровно, словно бы мерно баюкая собственного всадника, и сон Лерметта этой ночью был невесомо легким и спокойным, как дыхание младенца.
Лерметт зевнул, потянулся, хотел было снять с луки седла зацепленные за нее поводья, но отдумал: ни к чему это.
– Хорошо ли спалось? – приветствовал его Эннеари. Бессонная ночь будто вовсе не сказалась на нем: на лице ни следа усталости, в глазах никакой дремотной мути… а хорошо все-таки быть эльфом!
– Изумительно! – искренне ответил принц. – Далеко нам еще до твоего Пьянчуги?
– Ты – и вдруг не знаешь? – недоверчиво усмехнулся Арьен. – Скоро уже. Вот как из рощицы этой выберемся, сразу увидишь.
Рощица редела с каждым шагом, из чего Лерметт заключил, что до места назначенной встречи осталось и впрямь недолго. Это рассуждение его не подвело: через самое малое время тропинка круто свернула в сторону, и роща осталась позади.
– Ох ты! – только и сумел выдохнуть Лерметт.
Пузатый Пьянчуга, весь облитый золотыми и розовыми лучами, сиял застенчивым рассветным румянцем. То был огромный, ростом примерно с гнома, валун сплошного мохового агата. Он радостно красовался на невысоком ровном уступе, будто нарочно предназначенном самой природой для этой цели, то и дело пошатываясь на ветру.
Лерметт вдруг рассмеялся. Эннеари устремил на него вопрошающий взгляд.
– Знаю я это место, – объяснил причину своего неожиданного веселья Лерметт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Ирник втянул голову в плечи.
– Да ты… да тебя… – пробасил Ронне, – давно пора тебя… того… потому как ты отроду не того…
В Общинном Доме воцарилась тишина, жаркая, как кипяток.
Годами проверенные приметы не лгут. Обильная ночная роса предвещает жаркий день. Затянуло все небо «кошачьими хвостами» – жди ветра. Ласточки понизу летают – быть дождю. А если в речи Ронне-кузнеца вдруг явились волшебные слова «того» и «не того»…
Вообще-то вопреки традиции, велящей кузнецу быть молчуном и нелюдимом, Ронне был балагуром, каких поискать, и слова одно к другому укладывал, словно удары своего молота – быстро и безошибочно. Однако в минуты тяжкой душевной смуты либо непосильного гнева он неизменно терялся, и пресловутые «того» и «не того» становились поперек его всегда такой цветистой речи. Если предзакатной порой, когда приятель остроухого лучника обличил вывертня, эти слова являли собой растерянность, охватившую кузнеца, едва он понял, что мстить некому, то уж сейчас они полыхали гневом, раскаленные и тяжкие, словно поковки. Примета не лгала: ничего, кроме битья смертным боем, господину племянничку они не сулили.
Однако не кузнецу суждено было совершить это необходимое дело.
Как знать, давно ли Эрле и Коррен, Оритовы охранники, вошли в Общинный Дом. Может, вот только что, а может, и давно – никто ведь на двери и внимания не обращал. Одно было ясно: так или иначе, а услышали они достаточно. Первым подошел Коррен, заступив дорогу кузнецу. Эрле следовал за ним шаг в шаг.
– Вы уж нас великодушно простите, уважаемый, – решительно заявил кузнецу Коррен на правах старшего в паре, мельком только глянув на почти обеспамятевшего от ужаса Ирника. – Всяко вашего прощения просим – а только наша это квашня, нам тесто и месить.
Ирник завизжал и попытался забиться под лавку.
Когда Орит вернулся в Общинный Дом, Коррен и Эрле успели не только замесить тесто, но и поддать ему жару. Поглядеть дядюшке в глаза Ирнику было затруднительно, ибо собственные успели так заплыть, что без помощи рук не открывались – а руками Ирник воспользоваться и не пытался: слишком уж они у него тряслись с перепугу. Он уже не голосил: «Помилосердствуйте!» – а просто поскуливал как можно жалобнее – авось не Коррена, так Эрле разжалостить. Папаша Госс решил было, что купец дурное на собравшихся подумает – но Орит недаром столько добра нажил. Без приметливости да смекалки столько не наторгуешь. А Орит – купец настоящий. Мигом приметил, что на охранниках ни ссадины, кроме как на кулаках, да и местные не потрепаны – ясно же, кто бил и кого.
– За что? – отрывисто спросил Орит, глядя на битую морду племянника.
Вот кто и был немногословным, так это Эрле. Более коротко ухватить и изложить самую суть дела, чем он, попросту невозможно.
– Уволю я вас, парни, – задумчиво произнес купец, выслушав объяснение. – Как есть уволю. Разве в ваши годы этак от работы отлынивать можно? Стыд какой. По первости прощаю, но впредь чтобы не лениться… а покуда глядите и учитесь, молокососы.
Он засучил рукава, левой рукой сграбастал племянничка за шиворот, а правой влепил ему с разворота здоровенную затрещину.
Папаша Госс не ошибся. Ради малолетства Хранителей кошеля удача и впрямь решила посетить Луговину. Повезло всем. И купцу Ориту, которому удалось расторговаться лучше ожиданного. И жителям Луговины. И охранникам, которым Орит прибавил жалованья. И даже пресловутому Ирнику, хотя он так и не считал. Однако память о мордобое, от которого он отлеживался не день и даже не неделю, да еще прозвание Скособоченная Харя, оставшееся за ним пожизненно, хранили его надежно. Ни с таким прозванием, ни с такой скособоченной харей в плутни не полезешь: не поверит тебе никто. Поневоле приходится жить честно. Удача подарила Ирнику больше, чем он заслуживал: скромный, зато трудовой достаток и возможность закончить жизнь не в тюрьме и не в придорожной канаве с перерезанным горлом… О да, купцову племяннику повезло – хотя в ту памятную ночь ему так и не казалось.
Но больше всех посчастливилось тому, кого в эту ночь в Луговине не было. Как знать – вдруг бы пепел сгоревших домов да потравленные луга ухитрились через день-другой нашептать в души обитателей Луговины то самое, что Ирник брякнул во всеуслышание. Беда ведь может и неверно посоветовать – и прорастет ее совет исподтишка дурной травой: хоть ее и выпалывай, а корни все едино в земле хоронятся, своего часа ждут. Но теперь, после того, что случилось в Общинном Доме, эти слова просто не могли родиться вновь Вот не могли, и все тут.
Судьба многих договоров решается не там, где их подписывают. Участь переговоров, еще только предстоящих Лерметту, решалась нынешней ночью в Луговине – и решилась в его пользу.
Глава 21
Утро встало ясное, свежее от прохладного ветерка. Разбуженный его веселым касанием Лерметт не без удивления признал, что выспался, против всяких ожиданий, преотлично. Ему и прежде доводилось, если спешное дело вынуждало, спать в седле, но сон его всякий раз был тревожным, неровным, и просыпался он совершенно измученный. Никакая, даже самая выезженная лошадь не могла бы двигаться, не спотыкаясь по ночному времени. Оказывается, подобное чудо возможно. Белогривый нес его невероятно ровно, словно бы мерно баюкая собственного всадника, и сон Лерметта этой ночью был невесомо легким и спокойным, как дыхание младенца.
Лерметт зевнул, потянулся, хотел было снять с луки седла зацепленные за нее поводья, но отдумал: ни к чему это.
– Хорошо ли спалось? – приветствовал его Эннеари. Бессонная ночь будто вовсе не сказалась на нем: на лице ни следа усталости, в глазах никакой дремотной мути… а хорошо все-таки быть эльфом!
– Изумительно! – искренне ответил принц. – Далеко нам еще до твоего Пьянчуги?
– Ты – и вдруг не знаешь? – недоверчиво усмехнулся Арьен. – Скоро уже. Вот как из рощицы этой выберемся, сразу увидишь.
Рощица редела с каждым шагом, из чего Лерметт заключил, что до места назначенной встречи осталось и впрямь недолго. Это рассуждение его не подвело: через самое малое время тропинка круто свернула в сторону, и роща осталась позади.
– Ох ты! – только и сумел выдохнуть Лерметт.
Пузатый Пьянчуга, весь облитый золотыми и розовыми лучами, сиял застенчивым рассветным румянцем. То был огромный, ростом примерно с гнома, валун сплошного мохового агата. Он радостно красовался на невысоком ровном уступе, будто нарочно предназначенном самой природой для этой цели, то и дело пошатываясь на ветру.
Лерметт вдруг рассмеялся. Эннеари устремил на него вопрошающий взгляд.
– Знаю я это место, – объяснил причину своего неожиданного веселья Лерметт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85