Навряд ли он и вообще стал бы отвечать. А вот эльф ответил – но только на последний вопрос.
– Таэ керуин, – чуть шевельнулись белые губы; иней на них пошел трещинами.
Таэ керуин. Умираю. Уж столько-то принц по-эльфийски знал. Вместе со значением слова “керуин” память услужливо подсунула принцу картинку из прошлого: вот он, совсем еще мальчишка, сидит, зажав уши, и монотонно долбит ряды эльфийских глаголов, бесконечные и запутанные, как река с притоками и рукавами: керуин, керейн, керойне… как же там дальше… а, вот!
– Эккейр, – невольно вымолвил он. Ты не умрешь . Не успел Лерметт выговорить это слово, как ему стало стыдно, будто за мальчишескую выходку. Нашел когда познаниями выхваляться! И перед кем – перед умирающим! Тем более что едва ли он верно справился с отрицательным будущим временем – кажется, оно не допускало пропуска местоимений… или все же допускало?
Иней на губах эльфа сверкнул в последний раз призраком улыбки и расплылся в капельки воды.
– Эккерейт, – поправил эльф несколько более твердым голосом. – Правдиво… нет, правильно будет – эккерейт. Или – лэн эккейр.
– Запомню, – буркнул Лерметт, чувствуя, как у него горят уши. Справиться с этим простеньким на вид словечком по-эльфийски он даже и не пытался. “Помню” – “алуин”, это само собой… а вот как там дальше? “Лейр”? “Лойре”? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это “таэ аллейр” – не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут. Будущее ближайшее? Получится, что он это запомнит – но минут на пять, не больше. Будущее расширенное? Это которое объемлет собою тысячелетия? Да не запомнит он на тысячу лет – потому что не проживет столько. Не проживет, и все тут. Поганцы эти эльфы. Нагородили грамматику – обычному человеку не пройти, не проехать. Покуда до нужного слова доберешься, у тебя борода вырастет по пояс. Седая.
– Таэ лайри, – подсказал эльф. Голос его звучал на удивление живо – словно это и не он полчаса назад был безмолвным сверкающим изваянием в пелене кровавой изморози. – У тебя есть что попить? Горячее? Холодно очень.
Принц молча снял с огня дымящийся котелок. Надо же, до чего эльфы быстро в себя приходят. Человек бы на его месте… ну, положим, человек на его месте не выжил бы вовсе.
Таэ лайри, значит. Будущее принятого решения… или вынужденных обстоятельств? Лерметт стиснул зубы. А ведь ничего не поделаешь, придется вспоминать все, что он полагал не слишком нужным. И заново учить – тоже. Прав был отец. Да, почти все эльфы говорят на людских наречиях, и все до единого их понимают. Но ему сейчас нужно не быть понятым, а самому понять. Затем он сюда и приехал. А не понимая языка, он нипочем не поймет, как эльфы мыслят. Как мыслит даже вот этот один-единственный эльф, прихлебывающий темный горячий травяной отвар с вином. Почему он поступает так, а не иначе. Почему он говорит то, а не иное. Почему он, к примеру, едва оттаяв, так охотно болтает о пустяках… или для него это не пустяки? Вот и пойми, попробуй. Не эльф, а ходячая тайна. Загадка мороженая.
Все-таки ни одна неожиданность даром не проходит… а столько неожиданностей сразу – тем более. Не успел Лерметт вдосталь поразмыслить о жизни и смерти, а вот уже в голову лезут прихотливые, совершенно не относящиеся к делу рассуждения о грамматике – да не просто так, а сплошь с вывертом, с шуточками. И ничего удивительного. Отчаяние, прерванное прежде, чем оно успело перегореть, претворяется иной раз в очень странное опьянение. Лерметт был просто-напросто пьян, причем самым развеселым образом. Сейчас ему ничего бы не стоило не хуже Илмеррана прочитать лекцию о свадебных обычаях гномов или в пляс пуститься, невзирая на усталость… во всяком случае, мысли его именно это и сделали. Все, сколько их есть… кроме вот этой вот, самой последней.
Эта мысль, невзирая на свой мнимо разудалый вид, была никак уж не пьяной, а очень даже трезвой – и более того, практичной. И на ум она пришла вовсе не Лерметту, а – Его Высочеству принцу Лерметту, полноправному и полномочному послу. Стыдно, ох как же стыдно! Едва спасенный эльф очнулся, едва глаза открыл – а заодно с ним открыл глаза полномочный посол… вот уж от кого ни порыва радости, ни даже слова в простоте не дождешься. Это ты радуешься и смущаешься – а он отмеряет, рассчитывает, прикидывает… скотина хладнокровная! А что поделать, если должность у него такая – все использовать: и чужую жизнь и смерть, и свою собственную. Назвался государственным человеком, так и изволь соответствовать. Привыкай.
Нет.
Потому что, привыкнув быть человеком государственным, перестаешь быть человеком.
Лерметт мысленно выругал себя тремя самыми грязными и свирепыми словами, какие пришли на ум. Опьянение схлынуло, остался стыд. Лерметту было совестно перед эльфом за недавнее шевеление холодной расчетливости, пусть даже и мимолетное, пусть даже эльф ведать не ведает об этом позоре, пусть даже Лерметт никогда, никогда себе ничего подобного впредь не позволит – и ведь не позволит: подобные уроки на всю жизнь запоминаются. Все равно стыдно. Настолько стыдно, что на эльфа взгляд поднять, и то невмочь. Но Лерметт все равно заставил себя это сделать.
Эльф сидел, обхватив иззябшими пальцами опустевшую чашу. Лерметт, все еще чувствуя себя виноватым, встал, снял с огня котелок, долил в чашу горячего вина и поддернул сползающее с плеча эльфа одеяло.
Глава 4
Горячее темное вино оставляло на губах вкус полыни и меда – вкус августовского солнца. Эннеари прихлебывал питье очень медленно, вбирая в себя солнце каплю за каплей. Солнечное тепло пряталось в темноте вина, и Эннеари, обхватив иззябшими пальцами маленькую смешную полукруглую чашу, с наслаждением впитывал это неторопливое тепло. Оно просачивалось в его тело постепенно, как звезды сквозь покрывало ночи: вот одна сверкающая росинка просочилась через ее темное полотно… а вот и другая… и еще одна!.. нет, ну вот только на мгновение, только на этот единый миг глаза отвел – а уже все небо звездами осыпало! И в чаше с вином тоже звезды колышутся – золотые и алые… колышутся и тонут в темной глубине… а те, что над костром, не тонут… они пляшут, и каждая так и норовит подскочить выше своих подруг.
Костер, хотя и небольшой, горел ровно и жарко. Дым, прошитый золотом искр, утягивался не к выходу из пещеры, а куда-то вверх. Он был невыразимо чудесным, этот дым над костром. Чудесным был и сам костер – а пещера и вовсе была средоточием чудес. Назывались они на удивление просто: «огонь», «плащ», «вино»… наверное, чудеса и должны называться просто. Иначе за сложным вычурным названием их можно и не приметить – а как жить, если ты не видел чуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Таэ керуин, – чуть шевельнулись белые губы; иней на них пошел трещинами.
Таэ керуин. Умираю. Уж столько-то принц по-эльфийски знал. Вместе со значением слова “керуин” память услужливо подсунула принцу картинку из прошлого: вот он, совсем еще мальчишка, сидит, зажав уши, и монотонно долбит ряды эльфийских глаголов, бесконечные и запутанные, как река с притоками и рукавами: керуин, керейн, керойне… как же там дальше… а, вот!
– Эккейр, – невольно вымолвил он. Ты не умрешь . Не успел Лерметт выговорить это слово, как ему стало стыдно, будто за мальчишескую выходку. Нашел когда познаниями выхваляться! И перед кем – перед умирающим! Тем более что едва ли он верно справился с отрицательным будущим временем – кажется, оно не допускало пропуска местоимений… или все же допускало?
Иней на губах эльфа сверкнул в последний раз призраком улыбки и расплылся в капельки воды.
– Эккерейт, – поправил эльф несколько более твердым голосом. – Правдиво… нет, правильно будет – эккерейт. Или – лэн эккейр.
– Запомню, – буркнул Лерметт, чувствуя, как у него горят уши. Справиться с этим простеньким на вид словечком по-эльфийски он даже и не пытался. “Помню” – “алуин”, это само собой… а вот как там дальше? “Лейр”? “Лойре”? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это “таэ аллейр” – не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут. Будущее ближайшее? Получится, что он это запомнит – но минут на пять, не больше. Будущее расширенное? Это которое объемлет собою тысячелетия? Да не запомнит он на тысячу лет – потому что не проживет столько. Не проживет, и все тут. Поганцы эти эльфы. Нагородили грамматику – обычному человеку не пройти, не проехать. Покуда до нужного слова доберешься, у тебя борода вырастет по пояс. Седая.
– Таэ лайри, – подсказал эльф. Голос его звучал на удивление живо – словно это и не он полчаса назад был безмолвным сверкающим изваянием в пелене кровавой изморози. – У тебя есть что попить? Горячее? Холодно очень.
Принц молча снял с огня дымящийся котелок. Надо же, до чего эльфы быстро в себя приходят. Человек бы на его месте… ну, положим, человек на его месте не выжил бы вовсе.
Таэ лайри, значит. Будущее принятого решения… или вынужденных обстоятельств? Лерметт стиснул зубы. А ведь ничего не поделаешь, придется вспоминать все, что он полагал не слишком нужным. И заново учить – тоже. Прав был отец. Да, почти все эльфы говорят на людских наречиях, и все до единого их понимают. Но ему сейчас нужно не быть понятым, а самому понять. Затем он сюда и приехал. А не понимая языка, он нипочем не поймет, как эльфы мыслят. Как мыслит даже вот этот один-единственный эльф, прихлебывающий темный горячий травяной отвар с вином. Почему он поступает так, а не иначе. Почему он говорит то, а не иное. Почему он, к примеру, едва оттаяв, так охотно болтает о пустяках… или для него это не пустяки? Вот и пойми, попробуй. Не эльф, а ходячая тайна. Загадка мороженая.
Все-таки ни одна неожиданность даром не проходит… а столько неожиданностей сразу – тем более. Не успел Лерметт вдосталь поразмыслить о жизни и смерти, а вот уже в голову лезут прихотливые, совершенно не относящиеся к делу рассуждения о грамматике – да не просто так, а сплошь с вывертом, с шуточками. И ничего удивительного. Отчаяние, прерванное прежде, чем оно успело перегореть, претворяется иной раз в очень странное опьянение. Лерметт был просто-напросто пьян, причем самым развеселым образом. Сейчас ему ничего бы не стоило не хуже Илмеррана прочитать лекцию о свадебных обычаях гномов или в пляс пуститься, невзирая на усталость… во всяком случае, мысли его именно это и сделали. Все, сколько их есть… кроме вот этой вот, самой последней.
Эта мысль, невзирая на свой мнимо разудалый вид, была никак уж не пьяной, а очень даже трезвой – и более того, практичной. И на ум она пришла вовсе не Лерметту, а – Его Высочеству принцу Лерметту, полноправному и полномочному послу. Стыдно, ох как же стыдно! Едва спасенный эльф очнулся, едва глаза открыл – а заодно с ним открыл глаза полномочный посол… вот уж от кого ни порыва радости, ни даже слова в простоте не дождешься. Это ты радуешься и смущаешься – а он отмеряет, рассчитывает, прикидывает… скотина хладнокровная! А что поделать, если должность у него такая – все использовать: и чужую жизнь и смерть, и свою собственную. Назвался государственным человеком, так и изволь соответствовать. Привыкай.
Нет.
Потому что, привыкнув быть человеком государственным, перестаешь быть человеком.
Лерметт мысленно выругал себя тремя самыми грязными и свирепыми словами, какие пришли на ум. Опьянение схлынуло, остался стыд. Лерметту было совестно перед эльфом за недавнее шевеление холодной расчетливости, пусть даже и мимолетное, пусть даже эльф ведать не ведает об этом позоре, пусть даже Лерметт никогда, никогда себе ничего подобного впредь не позволит – и ведь не позволит: подобные уроки на всю жизнь запоминаются. Все равно стыдно. Настолько стыдно, что на эльфа взгляд поднять, и то невмочь. Но Лерметт все равно заставил себя это сделать.
Эльф сидел, обхватив иззябшими пальцами опустевшую чашу. Лерметт, все еще чувствуя себя виноватым, встал, снял с огня котелок, долил в чашу горячего вина и поддернул сползающее с плеча эльфа одеяло.
Глава 4
Горячее темное вино оставляло на губах вкус полыни и меда – вкус августовского солнца. Эннеари прихлебывал питье очень медленно, вбирая в себя солнце каплю за каплей. Солнечное тепло пряталось в темноте вина, и Эннеари, обхватив иззябшими пальцами маленькую смешную полукруглую чашу, с наслаждением впитывал это неторопливое тепло. Оно просачивалось в его тело постепенно, как звезды сквозь покрывало ночи: вот одна сверкающая росинка просочилась через ее темное полотно… а вот и другая… и еще одна!.. нет, ну вот только на мгновение, только на этот единый миг глаза отвел – а уже все небо звездами осыпало! И в чаше с вином тоже звезды колышутся – золотые и алые… колышутся и тонут в темной глубине… а те, что над костром, не тонут… они пляшут, и каждая так и норовит подскочить выше своих подруг.
Костер, хотя и небольшой, горел ровно и жарко. Дым, прошитый золотом искр, утягивался не к выходу из пещеры, а куда-то вверх. Он был невыразимо чудесным, этот дым над костром. Чудесным был и сам костер – а пещера и вовсе была средоточием чудес. Назывались они на удивление просто: «огонь», «плащ», «вино»… наверное, чудеса и должны называться просто. Иначе за сложным вычурным названием их можно и не приметить – а как жить, если ты не видел чуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85