К тому же в ни-керуи нельзя погрузить насильно. Вывертень держал Лоайре под рукой, тут ты прав. И если мы не станем медлить, найти его успеем.
– А вот это не от нас зависит, – заметил принц. – Перевал ведь засыпало. Кто его знает, скоро ли одолеем.
– Не весь перевал, – возразил Эннеари. – Только правую седловину. А левая наверняка в порядке. Она всегда проходима, в любое время года. Я выбрал правую потому, что так короче… а вышло длиннее. Нет, обратно мы поедем через левую. Если сразу от Пузатого Пьянчуги взять налево…
– А что это за Пузатый Пьянчуга? – полюбопытствовал принц.
– Увидишь, – засмеялся Эннеари. – Скоро увидишь. Да, кстати… “ни-керуи” – это не малая смерть. Ты Лэккеана не очень слушай, он по-вашему говорит не так чтобы хорошо, особенно если волнуется. Ни-керуи – это узкая смерть.
Разговор после этих слов оборвался сам собой, и некоторое время Арьен и Лерметт ехали молча, погрузившись каждый в свои мысли… Вечерние сумерки вокруг них сгущались неправдоподобно быстро – как если бы они прислушивались к беседе эльфа и человека с таким напряженным любопытством, что припозднились, заслушавшись, а теперь, спохватясь, что пора их давно настала, стремились наверстать упущенное. Лерметт почти уже не различал дороги перед собой – но Белогривый ступал спокойно и уверенно, будто бы в самый ясный день, да и Мышка бойко перебирала копытами, следуя за всадниками.
– Арьен, – негромко окликнул Лерметт.
Эннеари повернулся к нему.
– Что?
– Я хотя и не эльф, – с невинной улыбкой сообщил принц, – а выспаться в седле сумею.
– Ты прав, – промолвил раздумчиво едва различимый в сумраке Эннеари. – Нам нельзя терять этой ночи на отдых. Она обойдется нам в лишние сутки. Если остановимся на ночлег, в путь выйдем только утром – а к Пузатому Пьянчуге доберемся, считай, уже вечером. Значит, еще один ночлег. А если всю ночь ехать, на месте будем к утру. Самую малость отдохнем, и можно двигаться дальше. Ты верно угадал, столько-то времени я без сна обойдусь легко… но ты вправду сумеешь уснуть в седле и не свалиться?
– Как ты только что сказал, легко, – сдерживая зевок, произнес Лерметт. – Не впервой. Тем более, что Белогривый меня не уронит. Он хоть и весельчак, а такая шутка ниже его достоинства – верно?
Конь мотнул белым золотом гривы в знак того, что – да, разумеется, странно было бы даже на миг заподозрить его в подобном беспутстве.
– По правде говоря, я настолько не эльф, что прямо сейчас заснул бы, – сознался Лерметт.
– Так за чем дело стало?
– Есть охота, – вздохнул принц.
Белогривый коротко фыркнул со знакомой уже Лерметту смесью укоризны и изумления, подумал и фыркнул еще раз.
– Что, дружище, – поинтересовался Лерметт у своего скакуна, – опять я дурак выхожу?
– И еще какой, – подтвердил Эннеари. – Рядом ведь с тобой седельная сумка болтается, а тебе и дела нет. Возьми да пошарь. Наверняка в ней съестное найдется.
– Спасители вы мои! – умилился Лерметт, живо подхватывая сумку.
Белогривый фыркнул еще раз. Лерметт смигнул: он готов был поклясться, что в этом звуке отчетливо послышалось: «Ну то-то же!»
– Еще теперь и лошади будут мною командовать, – промолвил Лерметт одними губами. Произнести это не только вслух, но даже и шепотом он не решился: у Белогривого наверняка ведь свое мнение имеется, кто здесь кем командует.
В сумке действительно обнаружилась еда. Лерметт мигом уничтожил высушенную до шелеста тонкую лепешку и захрумтел яблоком. Несколько мгновений – и огрызок полетел в придорожные кусты, шумно всплеснув листвой.
– Ну что, наелся? – засмеялся Эннеари.
Ответа, однако, не последовало.
– Лерметт… эй, Лерметт, ты что молчишь? – обеспокоясь, спросил Эннеари.
– Я не молчу, – зевнув, возразил Лерметт. – Я сплю.
Глава 20
Когда Лерметт говорил Эннеари, что опасается за судьбу своего посольства, то сказал чистую правду – однако, как это среди послов водится, далеко не всю. О да, он действительно боялся, даже еще и сейчас, сморозить что-нибудь этакое, отчего все его усилия пойдут прахом. Но ничуть не меньше он опасался другого. Лерметт не впервой ездил с посольством и знал лучше, чем ему хотелось бы, от какой подчас ничтожной мелочи, от какой мерзкой или, наоборот, благосклонной усмешки удачи может зависеть судьба самого продуманного договора. Не всегда правители и дипломаты решают участь народов. Бывает ведь, что и народы по-своему распоряжаются участью правителей и их посланников. Да разве только народы! Довольно одного враждебно настроенного мерзавца или благонамеренного дурня, чтобы соглашение осталось неподписанным. А хоть бы и подписанным – будет ли оно соблюдено? И если даже да, то как именно? Несмотря на свои юные годы, Лерметт знал, что над судьбой своего посольства он не полновластен. Да, конечно, он сделает все, на что только способен – нет, попросту все, способен он на это или нет. Однако если ему и посчастливится достичь успеха, окончательная судьба этого успеха будет решаться не во время предстоящей ему встречи с королем эльфов, а здесь и сейчас. В Луговине. Мысли эти он постарался изгнать из головы, едва только они туда пришли – ничто так не обессиливает, как размышления о том, что ты не сможешь исправить, даже если очень захочешь, особенно когда оно еще толком и не определилось. Лерметт не мог позволить себе подобных размышлений. Ему нужны были все его силы, сколько их есть – и сколько их нет, тоже. Он велел себе отдаться на волю усталости, позволить сну сморить себя, а наутро проснуться и не забивать себе голову мыслями о том, что оставил за спиной – и ему это удалось.
Но вне зависимости от того, думал об этом Лерметт или уже нет, а окончательная судьба его переговоров решалась именно в Луговине – в тот самый момент, когда он ехал бок о бок с Арьеном и рассуждал о вывертнях и покупке лошадей.
О здешних лошадях, их статях, а также способах их покупки и продажи – а значит, и о том, что такое ленгра и зачем она нужна – Лерметт был осведомлен неплохо. Однако при виде ленгры шириной в две ладони от пальцев до запястья даже и он бы удивился. Возможно, еще и высказался бы – к примеру, в том смысле, что ленту такой ширины на лошадь и надеть-то неудобно: мигом сомнется, стоит только животине начать двигаться. Однако лошадь, с чьей шеи свисала упомянутая ленгра, не могла двинуться никуда. Она молча смотрела своими раскосыми деревянными глазами с главного опорного столба Общинного Дома Луговины. Навряд ли ее хоть самую малость беспокоила ширина пестрополосой ленты, на которой покачивался общинный кошель. Скорее уж ее удивило бы ( будь она, конечно, способна удивляться) то, что с этим кошелем происходило. Деревянные глаза очень часто видели, как в кошель кладут деньги, и очень редко – как их оттуда вынимают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85