Никаких чудес – просто возможность в кои-то веки противостоять своему врагу. Отомстить ему… а может, и победить – кто знает? Хоть смертью своей, мразь, а я с тобой разочтусь – поглядим, что ты тогда запоешь?
Лоайре давно уже понял, что мучителю своему он зачем-то нужен живым. Непременно живым. Пусть не сразу, но понял. Сразу-то он ничего не понимал… что поделаешь, умом такого не понять. Знаний, почерпнутых из старинных трактатов, для этого никак уж не довольно. В трактатах ни о чем подобном не пишут. Лоайре всегда был книжным мальчиком, буквоглотом… страшно и помыслить, ведь он себя умником считал, а сам столького не понимал и не знал!
Например, он не знал, представления даже не имел, что можно так ненавидеть. Не знал до того предрассветного часа, когда полусумрак окликнул Лоайре голосом друга, и он сам, собственными руками, распахнул дверь. И тут же оказался не то что связан – спеленут по рукам и ногам омерзительными заклятьями. С тех пор проклятый маг применял их к пленнику не раз и не два, но Лоайре так и не смог привыкнуть к их прикосновению. Эта мерзость была настолько противоестественной, что оставляла на теле вздувшиеся рубцы. Раны, оставленные веревками, ремнями или кандалами Лоайре убрал бы за считанные часы, но эти рубцы поддавались его воле с неимоверным трудом. И все же Лоайре подвергал себя самоисцелению с прежним упрямством, раз за разом заставляя рубцы опадать и рассасываться: оставить их значило окончательно сдаться, а Лоайре скорее умер бы, чем сдался.
Но умереть-то ему как раз и не давали. Проклятый маг был силен, неимоверно силен. И хитер – а как бы ему иначе удалось застать эльфа врасплох? В самый первый раз Лоайре отказался от еды, как только понял, что магу нужна его жизнь. Он самонадеянно решил, что маг возьмется кормить ценного узника насильно, а уж тогда Лоайре сумеет исхитриться и добраться до его глотки… как же, размечтался! Человек, носящий облик Лоайре, спервоначалу даже близко к нему не подошел. Маг просто-напросто вновь захлестнул на нем чародейные путы и лишь тогда, обездвижив пленника полностью, запихал ему распорку промеж зубов. Лоайре пытался давиться и плеваться, но это ему не помогло. Ему скормили все до последней крошки, выпоили все до капли. Судя по всему, опыт по части кормления строптивых пленников у мага был немалый. Он с поразительной точностью рассчитывал, когда же именно и как впихнуть в беспомощное тело очередной глоток – и не просчитался ни разу. А еще он уворачивался с поразительной ловкостью. Лоайре так ни разу и не удалось плюнуть в ненавистное лицо – свое, свое лицо! – склоненное над ним. И уж тем более ему не удалось вцепиться в это лицо, до мельчайшей черточки бывшее его собственным, в его самоуверенную улыбку, холодную, как стекло… ничего ему не удалось, кроме как разжиться ночными кошмарами. Впрочем, изредка в их череду удавалось затесаться и хорошим снам. Например, однажды Лоайре приснилось, что он снимает с себя лицо, швыряет на пол и топчет каблуками, старательно топчет, вздрагивая от омерзения – а потом, когда лицо растоптано полностью, он открывает дверь и уходит. Кровавое пятно на полу, еще недавно бывшее лицом, визжит и воет, пуская розовые пузыри, и умоляет его вернуться, но Лоайре не оборачивается. Хороший сон. После него Лоайре целых полдня не хотелось кричать. Жаль только, что этот сон пришел к нему только однажды. Лоайре не отказался бы посмотреть на него вдругорядь. Глядишь, опять бы на душе полегчало.
Немного погодя оказалось, что собственный облик – далеко не самое страшное, что может повстречаться на тропе снов. Во снах, как и в действительности, самые лютые мучения причиняли другие лица, другие улыбки. Лоайре уже не помнил, когда он впервые увидел этот морок – во сне или наяву? Кажется, наяву все-таки… сколько же раз он лежал на полу, слыша голоса друзей, непринужденно болтающих с магом о том, о сем в соседней комнате, прямо за стенкой… ведь они не знали, они ни о чем не знали… им неоткуда было знать, что шутит с ними и смеется поддельный Лоайре… а настоящий – вот он, валяется на полу, намертво стянутый магическими путами, и пытается из последних сил хотя бы биться в них, чтобы нашуметь, крикнуть хотя бы из-под заклятия, запечатавшего его рот… крикнуть, позвать, предупредить… он хоть сам и не знает, что за беда надвигается, но ведь недаром самозванец выдает себя за него, что-то он наверняка задумал… закричать, шелохнуться… бесполезно!
Лишь однажды колдовская удавка вроде бы ослабела, и Лоайре стряхнул ее с себя. Но не успел он даже взвыть от восторга, как за первым подарком судьбы последовал второй: малая панель откинулась, и в проем вошел, пригибаясь, Аркье… как же Лоайре был глуп, как неимоверно глуп! Он и труда себе не дал подумать, как же это могло получиться – нет, так и разлетелся приятелю навстречу. И тот его выслушал – от первого и до последнего слова выслушал – и лишь потом улыбнулся такой знакомой всем друзьям тихой понимающей улыбкой… Лоайре не смог бы сказать, когда он понял, что не улыбка это, а усмешка… нет, насмешка, жуткая и издевательская, напоенная такой безумной злобой, что глаза от нее отвести невмочь, лютая ухмылка бессмысленной и безграничной жестокости – но и она таяла, сменяясь чудовищной гримасой, и вместе с ней таяло, как воск, лицо, таяло, прогибалось, сминалось, знакомые черты вздувались и распухали, растягивались, переиначивались, стекали мутными каплями туда, где прежде был подбородок, и вновь выпухали неистовой издевкой, пока Лоайре не потерял сознание – в первый раз в жизни, но увы, не в последний. К сожалению, во сне упасть в обморок невозможно – во всяком случае, Лоайре о таких счастливчиках слышать не доводилось – а потому в ночных своих видениях он полной мерой испивал эту самую страшную на свете муку. Он вновь и вновь видел своих друзей, видел их лица, такие знакомые, такие привычные, до последней мельчайшей черточки привычные… он даже заговаривал с ними, и голоса их тоже были прежними – до тех пор, пока он, поверив немыслимой надежде, не пытался им улыбнуться. И ответные улыбки вновь и вновь заставляли любимые лица плавиться, обретая облик зла, укрытого под ними, и Лоайре вновь и вновь просыпался в холодном поту и с сорванным горлом, потому что он кричал во сне – но сознания не терял.
А в тот, самый первый раз, маг сообщил пленнику, приведя его в чувство, что вообще-то смена облика происходит иначе, но Лоайре полагается урок за строптивость. Лоайре, откровенно говоря, было наплевать, как на самом деле происходит перемена внешности, зато урок он запомнил накрепко – и, завидев Лэккеана, уже не стал издавать радостных воплей. Правильно не стал. Откуда друзьям здесь взяться? Хоть бы маг от этой боли его избавил – лица друзей видеть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Лоайре давно уже понял, что мучителю своему он зачем-то нужен живым. Непременно живым. Пусть не сразу, но понял. Сразу-то он ничего не понимал… что поделаешь, умом такого не понять. Знаний, почерпнутых из старинных трактатов, для этого никак уж не довольно. В трактатах ни о чем подобном не пишут. Лоайре всегда был книжным мальчиком, буквоглотом… страшно и помыслить, ведь он себя умником считал, а сам столького не понимал и не знал!
Например, он не знал, представления даже не имел, что можно так ненавидеть. Не знал до того предрассветного часа, когда полусумрак окликнул Лоайре голосом друга, и он сам, собственными руками, распахнул дверь. И тут же оказался не то что связан – спеленут по рукам и ногам омерзительными заклятьями. С тех пор проклятый маг применял их к пленнику не раз и не два, но Лоайре так и не смог привыкнуть к их прикосновению. Эта мерзость была настолько противоестественной, что оставляла на теле вздувшиеся рубцы. Раны, оставленные веревками, ремнями или кандалами Лоайре убрал бы за считанные часы, но эти рубцы поддавались его воле с неимоверным трудом. И все же Лоайре подвергал себя самоисцелению с прежним упрямством, раз за разом заставляя рубцы опадать и рассасываться: оставить их значило окончательно сдаться, а Лоайре скорее умер бы, чем сдался.
Но умереть-то ему как раз и не давали. Проклятый маг был силен, неимоверно силен. И хитер – а как бы ему иначе удалось застать эльфа врасплох? В самый первый раз Лоайре отказался от еды, как только понял, что магу нужна его жизнь. Он самонадеянно решил, что маг возьмется кормить ценного узника насильно, а уж тогда Лоайре сумеет исхитриться и добраться до его глотки… как же, размечтался! Человек, носящий облик Лоайре, спервоначалу даже близко к нему не подошел. Маг просто-напросто вновь захлестнул на нем чародейные путы и лишь тогда, обездвижив пленника полностью, запихал ему распорку промеж зубов. Лоайре пытался давиться и плеваться, но это ему не помогло. Ему скормили все до последней крошки, выпоили все до капли. Судя по всему, опыт по части кормления строптивых пленников у мага был немалый. Он с поразительной точностью рассчитывал, когда же именно и как впихнуть в беспомощное тело очередной глоток – и не просчитался ни разу. А еще он уворачивался с поразительной ловкостью. Лоайре так ни разу и не удалось плюнуть в ненавистное лицо – свое, свое лицо! – склоненное над ним. И уж тем более ему не удалось вцепиться в это лицо, до мельчайшей черточки бывшее его собственным, в его самоуверенную улыбку, холодную, как стекло… ничего ему не удалось, кроме как разжиться ночными кошмарами. Впрочем, изредка в их череду удавалось затесаться и хорошим снам. Например, однажды Лоайре приснилось, что он снимает с себя лицо, швыряет на пол и топчет каблуками, старательно топчет, вздрагивая от омерзения – а потом, когда лицо растоптано полностью, он открывает дверь и уходит. Кровавое пятно на полу, еще недавно бывшее лицом, визжит и воет, пуская розовые пузыри, и умоляет его вернуться, но Лоайре не оборачивается. Хороший сон. После него Лоайре целых полдня не хотелось кричать. Жаль только, что этот сон пришел к нему только однажды. Лоайре не отказался бы посмотреть на него вдругорядь. Глядишь, опять бы на душе полегчало.
Немного погодя оказалось, что собственный облик – далеко не самое страшное, что может повстречаться на тропе снов. Во снах, как и в действительности, самые лютые мучения причиняли другие лица, другие улыбки. Лоайре уже не помнил, когда он впервые увидел этот морок – во сне или наяву? Кажется, наяву все-таки… сколько же раз он лежал на полу, слыша голоса друзей, непринужденно болтающих с магом о том, о сем в соседней комнате, прямо за стенкой… ведь они не знали, они ни о чем не знали… им неоткуда было знать, что шутит с ними и смеется поддельный Лоайре… а настоящий – вот он, валяется на полу, намертво стянутый магическими путами, и пытается из последних сил хотя бы биться в них, чтобы нашуметь, крикнуть хотя бы из-под заклятия, запечатавшего его рот… крикнуть, позвать, предупредить… он хоть сам и не знает, что за беда надвигается, но ведь недаром самозванец выдает себя за него, что-то он наверняка задумал… закричать, шелохнуться… бесполезно!
Лишь однажды колдовская удавка вроде бы ослабела, и Лоайре стряхнул ее с себя. Но не успел он даже взвыть от восторга, как за первым подарком судьбы последовал второй: малая панель откинулась, и в проем вошел, пригибаясь, Аркье… как же Лоайре был глуп, как неимоверно глуп! Он и труда себе не дал подумать, как же это могло получиться – нет, так и разлетелся приятелю навстречу. И тот его выслушал – от первого и до последнего слова выслушал – и лишь потом улыбнулся такой знакомой всем друзьям тихой понимающей улыбкой… Лоайре не смог бы сказать, когда он понял, что не улыбка это, а усмешка… нет, насмешка, жуткая и издевательская, напоенная такой безумной злобой, что глаза от нее отвести невмочь, лютая ухмылка бессмысленной и безграничной жестокости – но и она таяла, сменяясь чудовищной гримасой, и вместе с ней таяло, как воск, лицо, таяло, прогибалось, сминалось, знакомые черты вздувались и распухали, растягивались, переиначивались, стекали мутными каплями туда, где прежде был подбородок, и вновь выпухали неистовой издевкой, пока Лоайре не потерял сознание – в первый раз в жизни, но увы, не в последний. К сожалению, во сне упасть в обморок невозможно – во всяком случае, Лоайре о таких счастливчиках слышать не доводилось – а потому в ночных своих видениях он полной мерой испивал эту самую страшную на свете муку. Он вновь и вновь видел своих друзей, видел их лица, такие знакомые, такие привычные, до последней мельчайшей черточки привычные… он даже заговаривал с ними, и голоса их тоже были прежними – до тех пор, пока он, поверив немыслимой надежде, не пытался им улыбнуться. И ответные улыбки вновь и вновь заставляли любимые лица плавиться, обретая облик зла, укрытого под ними, и Лоайре вновь и вновь просыпался в холодном поту и с сорванным горлом, потому что он кричал во сне – но сознания не терял.
А в тот, самый первый раз, маг сообщил пленнику, приведя его в чувство, что вообще-то смена облика происходит иначе, но Лоайре полагается урок за строптивость. Лоайре, откровенно говоря, было наплевать, как на самом деле происходит перемена внешности, зато урок он запомнил накрепко – и, завидев Лэккеана, уже не стал издавать радостных воплей. Правильно не стал. Откуда друзьям здесь взяться? Хоть бы маг от этой боли его избавил – лица друзей видеть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85