Яркой она никогда не была, а с возрастом еще больше поблекла, словно покрылась патиной. Правда, фигура у нее осталась прежней: в отличие от большинства их знакомых Лоране не расплылась, не высохла, а только стала казаться еще более угловатой, еще более бесполой.
Ломон привык к ее внешности, и изменения, происходившие в ней, не удивляли его. Только через несколько месяцев он вдруг заметил, что она снова стала кокетливой, а в лице появилась миловидность, какой не было даже в двадцать девять лет.
Он-то наивно радовался а весь город был уже, конечно, в курсе. Однажды на вечере, следя взглядом за Лоране, танцующей с Жюстеном, Ломон сказал Фриссару:
— Жена у меня прямо помолодела!
Из-за Лоране он стал всеобщим посмешищем, но зла на нее не держал. Нет, правда, он не сердился на нее.Несколько месяцев она прожила в состоянии какого-то любовного безумия. Ломон никогда его не знал. Однажды он желал Люсьену Жирар, но в тот раз она была занята, и он удовлетворил свое желание с ане'мичной продавщицей. А сейчас у него была г-жа Стевенар, и он посещал ее каждую пятницу.
Нет, жалеть надо не его, а Лоране. Она стала женщиной в том возрасте, когда другие перестают быть ими. И вот неожиданно она прочла в газете сообщение: Жюстен женится на восемнадцатилетней Доминике Дюпре — самой богатой невесте в городе: универсальный магазин «Братья Дюпре».
У Жюстена не хватило смелости самому объявить эту новость Лоране. Сразу же после свадьбы он перестал бывать у нее, и однажды вечером, вернувшись из Дворца Правосудия, Ломон застал в комнате жены доктора Шуа-ра и двух медицинских сестер.
До этого дня он ничего не подозревал. Да и потом не старался разузнавать подробности. Лоране пыталась отравиться вероналом, причем это была не комедия. Если бы Леопольдина чудом не поднялась наверх и не открыла дверь спальни — ей послышался отуда хрип,— все старания спасти Лоране оказались бы тщетными.
Ночью Лоране пришла в себя, но отказалась видеть Ломона. Три дня в ее комнату входили только врачи и сиделка. Раньше это была их общая спальня, а теперь Ломон переселился в комнату для гостей.
Наконец Лоране передала мужу, что он может прийти к ней; он увидел старуху, прошептавшую:
— Ксавье, я едва выжила. Делай, что угодно, но ради бога ни о чем не спрашивай.
За все пять лет это был единственный намек на то, что произошло. Имя Жюстена ни разу не упоминалось. Лоране не позволила никому из старых знакомых навестить ее и даже велела убрать из спальни телефон: его перенесли в соседнюю комнату.
Вот и все. Лармина живет в Париже и, несомненно, счастлив, насколько может быть счастлив человек. Лоране не покидает спальни. Кто знает, не решила ли она посвятить остаток жизни искуплению своей вины?
Или мести — ему, своему мужу? Такие, как Фрисеар. Деланн или Армемье,—Ломон отдавал себе в этом отчет— навряд ли поймут, что он имеет в виду, а вот Люсьена Жирар поняла бы — в этом он был уверен.
Он, считает жена, несет ответственность за случившееся— не только за ее отчаяние и разочарование, но и за перенесенное ею унижение.И не потому ли она так озлобилась на него, что он, зная все и ежедневно видясь с нею, ни разу ни в чем ее не упрекнул, никак не проявил своей боли и раздражения?
Он много размышлял над этим и честно пытался найти выход. Но потом бросил, сказав себе, что, может быть, когда-нибудь в глубокой старости они внезапно посмотрят друг на друга и расхохочутся.
Пусть он никогда не любил ее, но тем не менее он ни к кому не испытывал такого чувства — нет, не любви, а братской привязанности.Неправда! Он снова обманывал себя, и Лоране это чувствовала — еще раньше, чем он сам сознавал свой обман. Его отношение к ней было схоже с состраданием, которое испытываешь при виде больной собаки на ули< це: ты бессилен ей помочь и даже утешить не можешь — она не поймет твоих слов.
Беда вот в чем: между ними не было ничего общего, их не связывало ничто, кроме двадцати четырех лет совместного проживания в этом особняке, так и не ставшем семейным очагом.За это Лоране ненавидит его и этого никогда ему не простит.Ломон проявлял сдержанность и до сих пор не задавал вопросов доктору Шуару, но по назначенному лечению догадывался: врач не считает ее болезнь опасной. Лоране перестала выходить из дому просто потому, что не желает после случившегося показываться на людях. Одиночества она не боялась: у нее все-таки остался муж.
Помешать Ломону ходить во Дворец Правосудия она не могла. Но, желая быть уверенной, что он всегда, в любой час ночи и дня, будет рядом, придумала приступы и серебряный колокольчик.
«При той жизни, какую ему приходится вести из-за жены...»
В этих словах Армемье выразил мнение всех его знакомых. Не было бы ничего удивительного, если бы Ломон начал пить. Или выкинуть бы еще что-нибудь, лишь бы вырваться из этой удушливой атмосферы, которую создала в доме жена.
А разве было бы удивительно, если бы в один прекрасный день он потерял терпение и убил ее?Нет, нельзя допустить, чтобы такая мысль даже на секунду мелькнула у Лоране. Ломон представил себе: в ее мозгу возникает эта идея и тут же на губах появляется бледная улыбка.
На разбившийся пузырек Лоране не обратила внимания. Удивление Фонтана из-за того, что через два дня снова приходится готовить лекарство, тоже не натолкнуло ее на эту идею, а о встрече мужа с Фриссаром у выхода из бара «Армандо» она не знает. Сегодня в девять утра Ломон выпил коньяку, и во Дворце Правосудия кое-кто заметил, что от него попахивает спиртным, но ей это тоже неизвестно.
Ломон опасался, как бы напечатанный в газете отчет о процессе не дал ее мыслям ход в опасном направлении. Слишком уж много там говорится о Мариетте. Как бы сурово к ней ни относиться, посмертно ей придали такую притягательность, за какую при жизни она заплатила бы любую цену. А Ламбер, мужчина, любивший ее и в припадках неистовой ревности избивавший, будет из-за нее осужден.
Ломон лежал с открытыми глазами и с виду был совсем спокоен. Ровное его дыхание должно было убедить жену, что он уснул. А не подстрекнет ли это ее взяться за колокольчик?Ломон и боялся, и желал этого. Ее звонок, думал он, лишний раз докажет, что она поставила себе целью всячески нарушать его покой. Надо и дальше притворяться спящим. Ломон смотрел в потолок, стараясь и вправду не уснуть.
Чтобы прогнать сон, Ломон пощупал пульс, показавшийся ему не таким частым и лихорадочным, как с вечера, но сосчитать его не мог: лежа на спине, он видел будильник сбоку, а изменить положение боялся.
Интересно, Лоране тоже бодрствует и выжидает, как он?
Услышав колокольчик, Ломон чуть было не выпрыгнул из постели, но, решив играть комедию до конца, выждал некоторое время и только потом пробормотал заспанным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Ломон привык к ее внешности, и изменения, происходившие в ней, не удивляли его. Только через несколько месяцев он вдруг заметил, что она снова стала кокетливой, а в лице появилась миловидность, какой не было даже в двадцать девять лет.
Он-то наивно радовался а весь город был уже, конечно, в курсе. Однажды на вечере, следя взглядом за Лоране, танцующей с Жюстеном, Ломон сказал Фриссару:
— Жена у меня прямо помолодела!
Из-за Лоране он стал всеобщим посмешищем, но зла на нее не держал. Нет, правда, он не сердился на нее.Несколько месяцев она прожила в состоянии какого-то любовного безумия. Ломон никогда его не знал. Однажды он желал Люсьену Жирар, но в тот раз она была занята, и он удовлетворил свое желание с ане'мичной продавщицей. А сейчас у него была г-жа Стевенар, и он посещал ее каждую пятницу.
Нет, жалеть надо не его, а Лоране. Она стала женщиной в том возрасте, когда другие перестают быть ими. И вот неожиданно она прочла в газете сообщение: Жюстен женится на восемнадцатилетней Доминике Дюпре — самой богатой невесте в городе: универсальный магазин «Братья Дюпре».
У Жюстена не хватило смелости самому объявить эту новость Лоране. Сразу же после свадьбы он перестал бывать у нее, и однажды вечером, вернувшись из Дворца Правосудия, Ломон застал в комнате жены доктора Шуа-ра и двух медицинских сестер.
До этого дня он ничего не подозревал. Да и потом не старался разузнавать подробности. Лоране пыталась отравиться вероналом, причем это была не комедия. Если бы Леопольдина чудом не поднялась наверх и не открыла дверь спальни — ей послышался отуда хрип,— все старания спасти Лоране оказались бы тщетными.
Ночью Лоране пришла в себя, но отказалась видеть Ломона. Три дня в ее комнату входили только врачи и сиделка. Раньше это была их общая спальня, а теперь Ломон переселился в комнату для гостей.
Наконец Лоране передала мужу, что он может прийти к ней; он увидел старуху, прошептавшую:
— Ксавье, я едва выжила. Делай, что угодно, но ради бога ни о чем не спрашивай.
За все пять лет это был единственный намек на то, что произошло. Имя Жюстена ни разу не упоминалось. Лоране не позволила никому из старых знакомых навестить ее и даже велела убрать из спальни телефон: его перенесли в соседнюю комнату.
Вот и все. Лармина живет в Париже и, несомненно, счастлив, насколько может быть счастлив человек. Лоране не покидает спальни. Кто знает, не решила ли она посвятить остаток жизни искуплению своей вины?
Или мести — ему, своему мужу? Такие, как Фрисеар. Деланн или Армемье,—Ломон отдавал себе в этом отчет— навряд ли поймут, что он имеет в виду, а вот Люсьена Жирар поняла бы — в этом он был уверен.
Он, считает жена, несет ответственность за случившееся— не только за ее отчаяние и разочарование, но и за перенесенное ею унижение.И не потому ли она так озлобилась на него, что он, зная все и ежедневно видясь с нею, ни разу ни в чем ее не упрекнул, никак не проявил своей боли и раздражения?
Он много размышлял над этим и честно пытался найти выход. Но потом бросил, сказав себе, что, может быть, когда-нибудь в глубокой старости они внезапно посмотрят друг на друга и расхохочутся.
Пусть он никогда не любил ее, но тем не менее он ни к кому не испытывал такого чувства — нет, не любви, а братской привязанности.Неправда! Он снова обманывал себя, и Лоране это чувствовала — еще раньше, чем он сам сознавал свой обман. Его отношение к ней было схоже с состраданием, которое испытываешь при виде больной собаки на ули< це: ты бессилен ей помочь и даже утешить не можешь — она не поймет твоих слов.
Беда вот в чем: между ними не было ничего общего, их не связывало ничто, кроме двадцати четырех лет совместного проживания в этом особняке, так и не ставшем семейным очагом.За это Лоране ненавидит его и этого никогда ему не простит.Ломон проявлял сдержанность и до сих пор не задавал вопросов доктору Шуару, но по назначенному лечению догадывался: врач не считает ее болезнь опасной. Лоране перестала выходить из дому просто потому, что не желает после случившегося показываться на людях. Одиночества она не боялась: у нее все-таки остался муж.
Помешать Ломону ходить во Дворец Правосудия она не могла. Но, желая быть уверенной, что он всегда, в любой час ночи и дня, будет рядом, придумала приступы и серебряный колокольчик.
«При той жизни, какую ему приходится вести из-за жены...»
В этих словах Армемье выразил мнение всех его знакомых. Не было бы ничего удивительного, если бы Ломон начал пить. Или выкинуть бы еще что-нибудь, лишь бы вырваться из этой удушливой атмосферы, которую создала в доме жена.
А разве было бы удивительно, если бы в один прекрасный день он потерял терпение и убил ее?Нет, нельзя допустить, чтобы такая мысль даже на секунду мелькнула у Лоране. Ломон представил себе: в ее мозгу возникает эта идея и тут же на губах появляется бледная улыбка.
На разбившийся пузырек Лоране не обратила внимания. Удивление Фонтана из-за того, что через два дня снова приходится готовить лекарство, тоже не натолкнуло ее на эту идею, а о встрече мужа с Фриссаром у выхода из бара «Армандо» она не знает. Сегодня в девять утра Ломон выпил коньяку, и во Дворце Правосудия кое-кто заметил, что от него попахивает спиртным, но ей это тоже неизвестно.
Ломон опасался, как бы напечатанный в газете отчет о процессе не дал ее мыслям ход в опасном направлении. Слишком уж много там говорится о Мариетте. Как бы сурово к ней ни относиться, посмертно ей придали такую притягательность, за какую при жизни она заплатила бы любую цену. А Ламбер, мужчина, любивший ее и в припадках неистовой ревности избивавший, будет из-за нее осужден.
Ломон лежал с открытыми глазами и с виду был совсем спокоен. Ровное его дыхание должно было убедить жену, что он уснул. А не подстрекнет ли это ее взяться за колокольчик?Ломон и боялся, и желал этого. Ее звонок, думал он, лишний раз докажет, что она поставила себе целью всячески нарушать его покой. Надо и дальше притворяться спящим. Ломон смотрел в потолок, стараясь и вправду не уснуть.
Чтобы прогнать сон, Ломон пощупал пульс, показавшийся ему не таким частым и лихорадочным, как с вечера, но сосчитать его не мог: лежа на спине, он видел будильник сбоку, а изменить положение боялся.
Интересно, Лоране тоже бодрствует и выжидает, как он?
Услышав колокольчик, Ломон чуть было не выпрыгнул из постели, но, решив играть комедию до конца, выждал некоторое время и только потом пробормотал заспанным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38