..
Вот что рассказал Иван Захарович, а Петруша слушал этот рассказ хоть и не впервые, но с новым интересом.
Выслушав и обдумав, сказал:
— Ну и к чему ты это?
— А к тому! Директора того я толкую теперь как предтечу Антихриста, Ирода первого, он ведь не просто детей избивал, он искал Христа, чтобы убить, а ты ведь в это время сам в интернате был!
Действительно, в ту пору мать Петруши прирабатывала уборщицей в интернате, выплачивая долг пропойцы-мужа (его проезжие жулики обыграли в карты, уехали, оставили адрес для присылки денег; если же не пришлешь, грозились, через полгода вернемся и убьем), и иногда брала маленького Петрушу с собой.
— Но это же девочки были! — воскликнул Петр. — Зачем ему было среди девочек-то Христа искать?
— А сам-то ты не был на девчонку похож? — тыкал Иван Захарович в стену, где развешаны были в рамках семейные фотографии и на одной из них — Петруша в трех— или четырехлетнем возрасте, кудрявый, в самом деле похожий на девочку.
Петруша опять призадумался.
Какая-то логика в словах Ивана Захаровича была. И все-таки.
— Не может этого быть! — сказал Петруша.
Иван Захарович понял, что он имеет в виду.
Помолчал.
Потом встал, подошел к Петруше, сидящему на диване, взял у него из рук книгу, отложил левой рукой, а правой что было силы ударил Петрушу по щеке — да так и застыл, внимательно глядя в Петрушины глаза. Глаза наливались влагой обиды и недоумения.
— Ты чего? — спросил Петруша.
— Ударил тебя, — сказал Иван Захарович.
— Зачем? — спросил Петруша, хотя и сам уже догадывался.
— А затем, чтобы посмотреть, ударишь ты меня в ответ или не ударишь.
— Проверяешь, значит? То есть если я Христос, то не ударю?
— Именно.
— А я ведь — ударю! — поднялся Петруша. — Я тебя так ударю, что ты у меня...
— Поздно! — ничуть не оробел Иван Захарович. — Ты теперь ударишь разумом, а не душой. Душой ты — не ударил.
— Если я тебя не стукну, — сказал Петруша, — то вовсе не из-за этого. Стариков не бью, вот из-за чего. А ненормальных — тем более. Но вторую щеку тоже не подставлю, не дождешься.
— Так ты уже подставил, Петруша, — ласково сказал Иван Захарович. — Не ударил меня, значит — подставил.
— Чего? — вылупил глаза Петр — и тут же бултыхнулись его синие глаза вправо-влево вместе с лицом: Иван Захарович урезал его и по другой щеке.
Входя в дом, мама Зоя, Зоя Завалуева, услышала какие-то странные звуки и вдруг, испуганно вскрикнув, отскочила: с треском распахнулась дверь и вылетел спиною вперед сумасшедший Нихилов. Встал на карачки, поднялся, утирая со рта кровь.
Поднялся,
Отряхнулся.
— Вы чего это? — спросила мама Зоя. — Перепились?
— Так. Играем.
— А-а...
У мамы Зои не было желания вникать, свое переполняло, пугало и радовало ее. Она вошла в дом и сказала:
— Петь, а Петь?
— Ну? — неприветливо спросил раздраженный Петруша.
— Петь, а руки-то у меня... — Мама Зоя поспешно закатала рукава и показала Петру чистые руки. — Как у молоденькой! Ну, ты дал! Ты и в самом деле, что ль, как эти? Экстрасенц? А? Спасибо тебе, Петя! Прям не верится! Спать даже не могу, не привыкла спать, когда не чешется! — разглядывала мама Зоя свои руки.
Петруша, не приближаясь, глядел в остолбенении.
— Ты потрогай, потрогай! Сливочные! — ворковала мама Зоя.
Петруша подошел, словно на деревянных ногах, тронул пальцем.
— Да, — сказал он.
Поднял глаза и увидел в двери усмехающегося Ивана Захаровича.
— Хоть и грех, а надо по этому поводу выпить, — сказала мама Зоя, доставая бутылку.
— Почему же грех? — заинтересовался Иван Захарович.
— А госпожинки же, пост же до середины августа. И купаться нельзя: бешеный бык в воду нассал.
— Откуда знаешь?
— От мами. Госпожинки, пост. Я все посты соблюдаю, от мами покойной привычка.
— Так ты верующая, значит?
— А то нет!
— Тогда знай, — сказал Иван Захарович. — Не госпожинки, а Пресвятой Богородицы пост! Верующая, а чушь несешь: госпожинки!
— Мама так говорила. Да выпить можно, чего вы?
— Верующая ты, оказывается... — задумчиво сказал Иван Захарович, поглядывая на Петрушу. Петр побледнел.
— Тогда узнай еще... — многозначительно начал Иван Захарович.
— Нет! — закричал Петр. — Нет, мама Зоя, мне пить нельзя, мне на смену сейчас, ты оставь, мы потом! Ты иди!
И он торопливо стал провожать маму Зою, а в сенях сказал ей:
— Вот что. Ты про это никому не говори. Я тебя очень прошу.
— Ну, не скажу. А чего сказать тогда? Спросют же.
— Скажи: Ибунюшка вылечила.
— Так и поверили! Ибунюшка сроду так никого не вылечивала. Кардинально, — уточнила мама Зоя, вспомнив медицинское слово, часто слышанное в кожно-венерическом диспансере.
— Дело твое, но я — ни при чем. Очень прошу.
— Да ладно, — пожала плечами мама Зоя. — Ты только скажи, откуда это у тебя?
— Чего — это? Нет у меня ничего! И Петр ушел в дом, хлопнув дверью.
— Случайность! — закричал он Ивану Захаровичу. — Она очень вылечиться хотела, вот и вылечилась! Наука такие случаи знает!
— Согласен, — сказал Иван Захарович, тоже читавший про такие случаи в газете «Гудок». — А если не случайность?
— Тебе опять, что ли, влепить? — спросил Петруша.
— Ничего этим не докажешь. Ну, влепил ты мне. Но вторую-то щеку уже подставил. А влепил — уже потом.
В волнении Петруша скусил зубами пробку с бутылки, налил и выпил. Иван Захарович тоже волновался, поэтому и он налил в освободившийся после Петра стаканчик и тоже выпил.
Помолчали.
— Я эту книгу насквозь изучил, — показал Петр на Новый Завет. — Есть ли Бог, не знаю, а парень этот точно был. И парень не чета мне. Говорить умел! Душа какая была!
— И ты не без души.
— Молчи! Ты знаешь?
— Что?
— А то! Сейчас скажу. Скажу — со стула упадешь.
— Ну, скажи.
— Смотри, проболтаешься — убью!
— Слушаю.
— Я с теткой живу. С Екатериной.
— Жил, — сказал Иван Захарович.
— Что?
— Жил. Нам тоже в подробностях неведомо, как и с кем жил Иисус Христос до тридцати лет, хотя с малолетства мудр был. Но с тридцати — совсем другое дело. С тридцати! Вот тебе и еще намек!
— А как насчет головы? — скакнула мысль Петра.
— Какой головы?
— Иоанну-то голову отрезали. Не боишься?
— Чему быть, тому не миновать. Даже рад буду, если это твоему делу послужит.
— Нет, Иван Захарович, как хочешь, а ты псих. Я тебя сдам.
Иван Захарович ничего не ответил.
Петруша теребил в руках книгу. Листал страницы.
— Вот, например, — нашел он. — Смотри. «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал». Можно ли нормальному человеку сорок дней не пить, не есть?
— Нормальному — нельзя. А ты — пробовал?
— Без еды и питья?
— Почему ж. Без еды — это да, а без питья никто столько не проживет, — сказал Иван Захарович, знающий это из всеобъемлющей газеты «Гудок»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Вот что рассказал Иван Захарович, а Петруша слушал этот рассказ хоть и не впервые, но с новым интересом.
Выслушав и обдумав, сказал:
— Ну и к чему ты это?
— А к тому! Директора того я толкую теперь как предтечу Антихриста, Ирода первого, он ведь не просто детей избивал, он искал Христа, чтобы убить, а ты ведь в это время сам в интернате был!
Действительно, в ту пору мать Петруши прирабатывала уборщицей в интернате, выплачивая долг пропойцы-мужа (его проезжие жулики обыграли в карты, уехали, оставили адрес для присылки денег; если же не пришлешь, грозились, через полгода вернемся и убьем), и иногда брала маленького Петрушу с собой.
— Но это же девочки были! — воскликнул Петр. — Зачем ему было среди девочек-то Христа искать?
— А сам-то ты не был на девчонку похож? — тыкал Иван Захарович в стену, где развешаны были в рамках семейные фотографии и на одной из них — Петруша в трех— или четырехлетнем возрасте, кудрявый, в самом деле похожий на девочку.
Петруша опять призадумался.
Какая-то логика в словах Ивана Захаровича была. И все-таки.
— Не может этого быть! — сказал Петруша.
Иван Захарович понял, что он имеет в виду.
Помолчал.
Потом встал, подошел к Петруше, сидящему на диване, взял у него из рук книгу, отложил левой рукой, а правой что было силы ударил Петрушу по щеке — да так и застыл, внимательно глядя в Петрушины глаза. Глаза наливались влагой обиды и недоумения.
— Ты чего? — спросил Петруша.
— Ударил тебя, — сказал Иван Захарович.
— Зачем? — спросил Петруша, хотя и сам уже догадывался.
— А затем, чтобы посмотреть, ударишь ты меня в ответ или не ударишь.
— Проверяешь, значит? То есть если я Христос, то не ударю?
— Именно.
— А я ведь — ударю! — поднялся Петруша. — Я тебя так ударю, что ты у меня...
— Поздно! — ничуть не оробел Иван Захарович. — Ты теперь ударишь разумом, а не душой. Душой ты — не ударил.
— Если я тебя не стукну, — сказал Петруша, — то вовсе не из-за этого. Стариков не бью, вот из-за чего. А ненормальных — тем более. Но вторую щеку тоже не подставлю, не дождешься.
— Так ты уже подставил, Петруша, — ласково сказал Иван Захарович. — Не ударил меня, значит — подставил.
— Чего? — вылупил глаза Петр — и тут же бултыхнулись его синие глаза вправо-влево вместе с лицом: Иван Захарович урезал его и по другой щеке.
Входя в дом, мама Зоя, Зоя Завалуева, услышала какие-то странные звуки и вдруг, испуганно вскрикнув, отскочила: с треском распахнулась дверь и вылетел спиною вперед сумасшедший Нихилов. Встал на карачки, поднялся, утирая со рта кровь.
Поднялся,
Отряхнулся.
— Вы чего это? — спросила мама Зоя. — Перепились?
— Так. Играем.
— А-а...
У мамы Зои не было желания вникать, свое переполняло, пугало и радовало ее. Она вошла в дом и сказала:
— Петь, а Петь?
— Ну? — неприветливо спросил раздраженный Петруша.
— Петь, а руки-то у меня... — Мама Зоя поспешно закатала рукава и показала Петру чистые руки. — Как у молоденькой! Ну, ты дал! Ты и в самом деле, что ль, как эти? Экстрасенц? А? Спасибо тебе, Петя! Прям не верится! Спать даже не могу, не привыкла спать, когда не чешется! — разглядывала мама Зоя свои руки.
Петруша, не приближаясь, глядел в остолбенении.
— Ты потрогай, потрогай! Сливочные! — ворковала мама Зоя.
Петруша подошел, словно на деревянных ногах, тронул пальцем.
— Да, — сказал он.
Поднял глаза и увидел в двери усмехающегося Ивана Захаровича.
— Хоть и грех, а надо по этому поводу выпить, — сказала мама Зоя, доставая бутылку.
— Почему же грех? — заинтересовался Иван Захарович.
— А госпожинки же, пост же до середины августа. И купаться нельзя: бешеный бык в воду нассал.
— Откуда знаешь?
— От мами. Госпожинки, пост. Я все посты соблюдаю, от мами покойной привычка.
— Так ты верующая, значит?
— А то нет!
— Тогда знай, — сказал Иван Захарович. — Не госпожинки, а Пресвятой Богородицы пост! Верующая, а чушь несешь: госпожинки!
— Мама так говорила. Да выпить можно, чего вы?
— Верующая ты, оказывается... — задумчиво сказал Иван Захарович, поглядывая на Петрушу. Петр побледнел.
— Тогда узнай еще... — многозначительно начал Иван Захарович.
— Нет! — закричал Петр. — Нет, мама Зоя, мне пить нельзя, мне на смену сейчас, ты оставь, мы потом! Ты иди!
И он торопливо стал провожать маму Зою, а в сенях сказал ей:
— Вот что. Ты про это никому не говори. Я тебя очень прошу.
— Ну, не скажу. А чего сказать тогда? Спросют же.
— Скажи: Ибунюшка вылечила.
— Так и поверили! Ибунюшка сроду так никого не вылечивала. Кардинально, — уточнила мама Зоя, вспомнив медицинское слово, часто слышанное в кожно-венерическом диспансере.
— Дело твое, но я — ни при чем. Очень прошу.
— Да ладно, — пожала плечами мама Зоя. — Ты только скажи, откуда это у тебя?
— Чего — это? Нет у меня ничего! И Петр ушел в дом, хлопнув дверью.
— Случайность! — закричал он Ивану Захаровичу. — Она очень вылечиться хотела, вот и вылечилась! Наука такие случаи знает!
— Согласен, — сказал Иван Захарович, тоже читавший про такие случаи в газете «Гудок». — А если не случайность?
— Тебе опять, что ли, влепить? — спросил Петруша.
— Ничего этим не докажешь. Ну, влепил ты мне. Но вторую-то щеку уже подставил. А влепил — уже потом.
В волнении Петруша скусил зубами пробку с бутылки, налил и выпил. Иван Захарович тоже волновался, поэтому и он налил в освободившийся после Петра стаканчик и тоже выпил.
Помолчали.
— Я эту книгу насквозь изучил, — показал Петр на Новый Завет. — Есть ли Бог, не знаю, а парень этот точно был. И парень не чета мне. Говорить умел! Душа какая была!
— И ты не без души.
— Молчи! Ты знаешь?
— Что?
— А то! Сейчас скажу. Скажу — со стула упадешь.
— Ну, скажи.
— Смотри, проболтаешься — убью!
— Слушаю.
— Я с теткой живу. С Екатериной.
— Жил, — сказал Иван Захарович.
— Что?
— Жил. Нам тоже в подробностях неведомо, как и с кем жил Иисус Христос до тридцати лет, хотя с малолетства мудр был. Но с тридцати — совсем другое дело. С тридцати! Вот тебе и еще намек!
— А как насчет головы? — скакнула мысль Петра.
— Какой головы?
— Иоанну-то голову отрезали. Не боишься?
— Чему быть, тому не миновать. Даже рад буду, если это твоему делу послужит.
— Нет, Иван Захарович, как хочешь, а ты псих. Я тебя сдам.
Иван Захарович ничего не ответил.
Петруша теребил в руках книгу. Листал страницы.
— Вот, например, — нашел он. — Смотри. «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал». Можно ли нормальному человеку сорок дней не пить, не есть?
— Нормальному — нельзя. А ты — пробовал?
— Без еды и питья?
— Почему ж. Без еды — это да, а без питья никто столько не проживет, — сказал Иван Захарович, знающий это из всеобъемлющей газеты «Гудок»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54