Привык уже за пять лет. Вадим Сергеевич имел обыкновение работать
ночью. В общем, тихо было. А вот после двух, точное время назвать не могу,
что-то там у него упало, что-то тяжелое очень, я еще подумал, может, шкаф,
и удивился, зачем это человеку ночью шкаф ронять? Но потом опять стало
тихо, и я обо всем забыл, книга очень интересная попалась. До самого утра я
ее читал и ничего больше не слышал. Но вот сейчас припоминаю, был, кажется,
еще какой-то шум - то ли хлюпанье, то ли бульканье, неприятный такой звук,
не могу его классифицировать... А вот взрыва не было, это я вам с
уверенностью могу заявить. Если бы был взрыв, я бы его обязательно услышал.
Я же не спал..."
Ильченко Александр Петрович. Ресторан "Южный". Музыкант.
"...Не знаю, что там вам до меня говорили, но я вам скажу, клевый был
Вадим тузок. Странноватый, правда, немного, но клевый. Бывало мы с ним за
киром сиживали, толковали про всякие битовые дела, так он иногда такое
выдавал, у меня просто уши вяли. Грамотный он был очень, не чета другим...
И лобовики его уважали. Сам-то он лабать не умел, так, шкрябал потихоньку
на гагарке, но зато в лабне разбирался сурово, халтуру сразу отметал. За
это битовые тузки его и любили... А еще у него была потрясная коллекция
дисков. Чего там только не было. "Брэд", "Холлиз", "Зе ху", "Роллинги", Том
Джонс. За каждый руку бы отдал. Ой, да что там вспоминать. Кому оно теперь
все достанется?.. Сейчас-то такого и нет уж нигде. Гонят всякую халтуру.
Молодежь-то нынешняя не ворчит, жует всякие амебные группки, смотреть
тошно... Да, жаль тузка. Кто бы мог подумать. И вообще, с каждым годом нас,
старых битовиков, все меньше и меньше остается. О-хо-хо... Нет, не слышал я
никакого взрыва. Может, и было что, не знаю. Я спал..."
Газеты, шурша, съехали на пол, но Роман не обратил на них ни малейшего
внимания. Содержание прочитанных статей вызывало в нем какое-то непонятное
глухое раздражение. Появилось и окрепло стойкое желание выйти на улицу и
какому-нибудь прохожему смачно, со вкусом нахамить. Конечно же, это было бы
проще всего, сорвать злость на первом встречном, но пока доберешься до этих
истеричных сочинителей, пока приготовишь розги, весь запал и пройдет.
Жалко... Обычно в таких случаях рекомендуется грызть сырую картошку или же
бежать куда-нибудь в поле - копать яму, а потом кричать в нее до посинения,
но, будь его воля. Роман, конечно же, предпочел бы отвести душу на самих
сочинителях. И никакие соображения морального или этического характера не
смогли бы его остановить. Положил бы всех рядком где-нибудь на широкой
площади при большом стечении народу и собственноручно, долго и со вкусом
порол. И чтобы какой-нибудь занюханный чинуша - старый, лысый и в очках -
читал при этом противным менторским голосом длиннющий гроссбух о правилах
хорошего тона. Тогда, быть может, и другим неповадно будет. Тогда, быть
может, хоть какой-то порядок появится... А проще всего, конечно, плюнуть на
все это с высокой горки, мол, дураки вы, что с вас, горбатых, возьмешь,
живите, мол, как хотите, но ведь не отвяжутся же, припрутся, любители
дешевых сенсаций, достанут своими газетными розгами, затопчут. И будет это
уже не встречей равных соперников, что, в общем-то, никогда таковой и не
было, а позорной игрой в одни ворота. Все время не ты их, а все время они
тебя. Под дых, и в голову, и в грудь. Чтобы опомниться не успел. Недаром же
во все времена и у всех народов лучшим способом защиты почиталось
нападение... Эх вы, сочинители крикливые, воинствующие противники теплового
равновесия. На словах вы зрячие и могучие, а на деле слабые и слепые, как
новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях -
ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса - ваша сила в вашей
многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном
догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность,
втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему,
сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного
вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что
созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас
надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может
спасти этот мир, то только милосердие и благородство." Эта последняя мысль
внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не
принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца,
но поберечь его, найти дня разума спасительную нишу в котле Бытия -
выполнить это первейшее условие душевного равновесия - было для него
жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным
срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему
удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как
спокойный сторонний созерцатель.
Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну.
Обе его створки были распахнуты, но вползавший в душную атмосферу квартиры
августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура
снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела
от пота рубашка и как-то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой
день самое подходящее место для отдыха - глубокая ванна с холодной водой.
Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То туг, то
там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав
низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях,
ценах и прочей чепухе, чуть в стороне, под раскидистыми кленами,
одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол,
облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр
откуда-то из глубины подъезда - слава Богу, не романового - кто-то
невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом "Комету" Цветаевой.
Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза. На мгновение ему
представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и
бетона, внезапно исчез - не стало домов и автомобилей, не стало старух и
детворы, растворились в Небытие газеты с паническими статьями о
надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи,
тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия
последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм
политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны,
психологические тесты, голод и землетрясения - все исчезло. Во всем мире
воцарились только лютый холод да еще белое безмолвие до самого горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
ночью. В общем, тихо было. А вот после двух, точное время назвать не могу,
что-то там у него упало, что-то тяжелое очень, я еще подумал, может, шкаф,
и удивился, зачем это человеку ночью шкаф ронять? Но потом опять стало
тихо, и я обо всем забыл, книга очень интересная попалась. До самого утра я
ее читал и ничего больше не слышал. Но вот сейчас припоминаю, был, кажется,
еще какой-то шум - то ли хлюпанье, то ли бульканье, неприятный такой звук,
не могу его классифицировать... А вот взрыва не было, это я вам с
уверенностью могу заявить. Если бы был взрыв, я бы его обязательно услышал.
Я же не спал..."
Ильченко Александр Петрович. Ресторан "Южный". Музыкант.
"...Не знаю, что там вам до меня говорили, но я вам скажу, клевый был
Вадим тузок. Странноватый, правда, немного, но клевый. Бывало мы с ним за
киром сиживали, толковали про всякие битовые дела, так он иногда такое
выдавал, у меня просто уши вяли. Грамотный он был очень, не чета другим...
И лобовики его уважали. Сам-то он лабать не умел, так, шкрябал потихоньку
на гагарке, но зато в лабне разбирался сурово, халтуру сразу отметал. За
это битовые тузки его и любили... А еще у него была потрясная коллекция
дисков. Чего там только не было. "Брэд", "Холлиз", "Зе ху", "Роллинги", Том
Джонс. За каждый руку бы отдал. Ой, да что там вспоминать. Кому оно теперь
все достанется?.. Сейчас-то такого и нет уж нигде. Гонят всякую халтуру.
Молодежь-то нынешняя не ворчит, жует всякие амебные группки, смотреть
тошно... Да, жаль тузка. Кто бы мог подумать. И вообще, с каждым годом нас,
старых битовиков, все меньше и меньше остается. О-хо-хо... Нет, не слышал я
никакого взрыва. Может, и было что, не знаю. Я спал..."
Газеты, шурша, съехали на пол, но Роман не обратил на них ни малейшего
внимания. Содержание прочитанных статей вызывало в нем какое-то непонятное
глухое раздражение. Появилось и окрепло стойкое желание выйти на улицу и
какому-нибудь прохожему смачно, со вкусом нахамить. Конечно же, это было бы
проще всего, сорвать злость на первом встречном, но пока доберешься до этих
истеричных сочинителей, пока приготовишь розги, весь запал и пройдет.
Жалко... Обычно в таких случаях рекомендуется грызть сырую картошку или же
бежать куда-нибудь в поле - копать яму, а потом кричать в нее до посинения,
но, будь его воля. Роман, конечно же, предпочел бы отвести душу на самих
сочинителях. И никакие соображения морального или этического характера не
смогли бы его остановить. Положил бы всех рядком где-нибудь на широкой
площади при большом стечении народу и собственноручно, долго и со вкусом
порол. И чтобы какой-нибудь занюханный чинуша - старый, лысый и в очках -
читал при этом противным менторским голосом длиннющий гроссбух о правилах
хорошего тона. Тогда, быть может, и другим неповадно будет. Тогда, быть
может, хоть какой-то порядок появится... А проще всего, конечно, плюнуть на
все это с высокой горки, мол, дураки вы, что с вас, горбатых, возьмешь,
живите, мол, как хотите, но ведь не отвяжутся же, припрутся, любители
дешевых сенсаций, достанут своими газетными розгами, затопчут. И будет это
уже не встречей равных соперников, что, в общем-то, никогда таковой и не
было, а позорной игрой в одни ворота. Все время не ты их, а все время они
тебя. Под дых, и в голову, и в грудь. Чтобы опомниться не успел. Недаром же
во все времена и у всех народов лучшим способом защиты почиталось
нападение... Эх вы, сочинители крикливые, воинствующие противники теплового
равновесия. На словах вы зрячие и могучие, а на деле слабые и слепые, как
новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях -
ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса - ваша сила в вашей
многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном
догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность,
втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему,
сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного
вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что
созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас
надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может
спасти этот мир, то только милосердие и благородство." Эта последняя мысль
внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не
принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца,
но поберечь его, найти дня разума спасительную нишу в котле Бытия -
выполнить это первейшее условие душевного равновесия - было для него
жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным
срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему
удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как
спокойный сторонний созерцатель.
Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну.
Обе его створки были распахнуты, но вползавший в душную атмосферу квартиры
августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура
снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела
от пота рубашка и как-то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой
день самое подходящее место для отдыха - глубокая ванна с холодной водой.
Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То туг, то
там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав
низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях,
ценах и прочей чепухе, чуть в стороне, под раскидистыми кленами,
одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол,
облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр
откуда-то из глубины подъезда - слава Богу, не романового - кто-то
невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом "Комету" Цветаевой.
Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза. На мгновение ему
представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и
бетона, внезапно исчез - не стало домов и автомобилей, не стало старух и
детворы, растворились в Небытие газеты с паническими статьями о
надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи,
тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия
последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм
политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны,
психологические тесты, голод и землетрясения - все исчезло. Во всем мире
воцарились только лютый холод да еще белое безмолвие до самого горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25