И от этой улыбки Роману сразу же стало как-то не по себе. Он почти
физически ощутил, как все его внутренности стали в каком-то болезненном
спазме неумолимо превращаться в твердый ледяной комок. И догадаться о
причинах такой странной реакции было несложно. Достаточно было
повнимательнее вглядеться в лицо полковника. За улыбкой Свиридова, за
усталым выражением его глаз скрывалась, казалось, бездна отчаяния. "Ради
Бога! - захотелось крикнуть Роману. - Не говорите, не говорите ничего!" -
по он, чудовищным усилием заставив себя промолчать, приготовился слушать.
- Роман Васильевич, - заговорил наконец полковник, - я сейчас буду
излагать факты, голые факты без каких-либо выводов и комментариев, а вы,
вы, Роман Васильевич, будете их внимательно слушать. И я вас очень прошу,
постарайтесь при этом не задавать никаких вопросов. Пусть вас пока что не
волнует, почему именно к вам мы обратились со всем этим. Хорошо?
Роман хотел было сказать в ответ что-либо утвердительное, или же хотя бы
кивнуть, но вместо этого он совершенно неожиданно и для гостей, и для
самого себя произнес срывающимся голосом: "Секундочку... Я сейчас", -
торопливо встал, отодвинув табуретку, и быстро вышел из комнаты. В ванной
он открыл кран, постоял над ним некоторое время, упираясь ладонями в края
раковины и навалившись на нее всей тяжестью тела, затем сунул под струю
воды скомканное полотенце, выжал его не слишком сильно и с облегчением
погрузил в приятную прохладу разгоряченное лицо. Он не пытался сейчас
анализировать свои поступки, в этом не было необходимости, потому что уже и
так было ясно, что его поспешное бегство из гостиной - не есть результат
обдуманных действий, а всего лишь чисто рефлекторная реакция выдавливания
из горячей точки. Какое-то непонятное чувство -и не в первый уже раз Роман
замечал в себе такую странную особенность - подсказывало ему, кто-то или
что-то, что-то сидящее внутри него, что-то упорное и нахальное, может быть,
ангел-хранитель души Романова или же, быть может, автономный полуразумный
блок охраны тела, если есть такой, отчаянно и яростно, каким угодно
способом пыталось оттянуть момент посвящения Романа в некую страшную тайну,
носителями которой были, очевидно, эти странные гости. Он упорно гнал от
себя всякие догадки и предположения, желая только одного - унять этот
бешеный стук сердца в груди и избавиться от этой противной слабости в теле.
Он не мог бы сейчас точно сказать, сколько времени провел в ванной, быть
может, всего несколько, пять или десять, минут, быть может и час, но когда
он вернулся в гостиную, странные посетители все еще находились там, сидели
неподвижно и безмолвно на прежних местах и в прежних позах, как статуи, как
судьи, как одни из главных актеров некоего спектакля, готовые после
непредвиденного антракта продолжить свою игру.
Среди всеобщего молчания Роман пересек комнату, сел у окна, напротив
полковника, и, бросив на последнего быстрый взгляд, сказал как можно более
спокойным голосом:
- Я слушаю вас.
Полковник кашлянул и начал. Говорил он долго, минут двадцать, наверное,
если не больше. Мысли свои он излагал ясно, отчетливо, как преподаватель в
Высшей Военной Академии на курсах для старших офицеров, но Роман тем не
менее все никак не мог уловить нити повествования. И это безмерно
раздражало его. Ибо тема разговора была действительно серьезной. Во всяком
случае, ему хотелось в это верить. Вместе с тем, параллельно с
раздражением, дополняя его, в нем неукротимо росла волна протеста, протеста
против той дикой и страшной, до абсурда нелепой информации, которая
безжалостно коверкала сейчас его и без того воспаленное сознание, топила
его в омуте безграничного отчаяния, и когда полковник закончил наконец свой
рассказ, ему. Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью,
напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во
все горло: "Это же чушь! Чушь! Я не хочу этому верить!"
И он так и сделал.
- Чушь, чушь собачья! - крикнул он во всю силу своих легких, но туг же
спохватился, замолчал, испуганно глядя в темноту расширенными зрачками.
Внизу затихли, прислушиваясь, а потом сипловатый басок вежливо
осведомился:
- Что, дядя, кошмарики приснились?
Не отвечая, Роман отступил в глубину комнаты и как подрубленное дерево
рухнул на диван, сразу же зарывшись лицом в подушки.
"Я совсем перестал себя контролировать,- подумал он. - Но тогда, шесть
часов назад, реакция была еще более бурная".
Полковник наконец закончил свой рассказ и закончил его такими словами:
- Роман Васильевич, я сейчас попрошу Александра Леонидовича высказать
свои соображения, но прежде, если у вас имеются какие-либо вопросы, готов
на них ответить. - И он умолк, глядя на Романа.
Но тот и не думал задавать вопросы. Он сидел, не шевелясь, а где-то, на
самом дне его сознания, бушевала ярость. И эта ярость была настолько
могучей, настолько дикой, что сила ее казалась необоримой; казалось, она
вот-вот начнет выплескиваться наружу, сокрушая и сметая все на своем пути,
но Роман тем не менее держал ее, держал крепко, умело, как опытный наездник
норовистого жеребца, держал давно освоенным и уже не в первый раз
опробованным способом - при расслабленном теле глубинным напряжением
внутренних сил; лицо его при этом казалось со стороны спокойным, даже
каким-то равнодушным, только зрачки бешено сжимались и разжимались, как две
пульсирующие черные капли. Сейчас он не видел полковника, он не способен
был видеть что-либо в эту минуту, все силы были брошены на подавление
взбунтовавшихся эмоций, но каждой жилкой, каждой клеткой он ощущал тем не
менее присутствие гостей в своей комнате. Каким-то непостижимым способом он
почувствовал, как вдруг судорожно напряглись тела полковника и майора, он
словно бы увидел, как рука майора, отогнув край куртки, неторопливо
поползла под мышку и задержалась там, вызывая какие-то неприятные
ассоциации. Словно набитая электричеством грозовая туча повисла в комнате
на несколько секунд. А потом она как-то само собой рассеялась, исчезла;
ярость, проломив дно, стекла куда-то в туманную, неподвластную осмыслению
глубину, но не ушла совсем, осталась каким-то неясным ощущением
неудовлетворенности, готовая вернуться в любой момент. И тела полковника и
майора сразу же расслабились, рука выскользнула из-под мышки, опустилась
мягко на широкую коленку и принялась барабанить по ней пальцами. И в это
самое мгновение Роман поверил, поверил всему, что сказал сейчас полковник.
И не потому, что эта информация исходила от такого высокопоставленного
чина, и не потому, что он уже был морально к ней подготовлен - к чему-то
подобному он был подготовлен всегда, с самого своего рождения, с той
минуты, когда его эго, импульсивное и жадное, утвердилось здесь, в этом
мире, своим физическим материальным воплощением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25