- Кажется, здесь, - пробормотал Херманн, сверяясь с какими-то заложенными
в его памяти данными.
Внутри было чисто, сухо, прохладно и безлюдно. На широких прилавках под
стеклом красовались щедрые дары донской земли: помидоры, огурцы, лук,
кабачки и пр.,- цены здесь были явно выше рыночных, и именно этим,
очевидно, и объяснялось отстутствие покупателей. За прилавками, листая
старый захватанный журнал, сидел скучающий светловолосый субъект лет 18-20.
При виде Херманна и Романа его лицо озарилось улыбкой, он торопливо
поднялся и, страшно гундося, вежливо произнес:
- Желаете приобрести овощей?
- Нет, - сразу же сказал Херманн, даже мимолетным взгядом не удостоив
овощное изобилие. - Мы хотели бы переговорить с Лаврентьевой.
- А-а, - протянул паренек. Выражение услужливой готовности
добропорядочного гражданина. - Вы, наверное, из милиции...- Не дождадвшись
ответа, паренек добавил: - Она уехала за партией помидоров, будет минут
через тридцать-сорок. Можете подождать, если хотите.
- Мы так и сделаем, - сказал майор.
Парень загундосил что-то еще, но Херманн и Роман уже не слушали его.
Выйдя из помещения, они присели на стоявшие у стены деревянные ящики. Майор
тотчас же задымил своим американским "Бондом", а Роман, достав из кармана
недочитанные листы дневника Вадима Синицына, погрузился в чтение.
16 марта. 1987 год.
23 часа 40 минут. Как-то Виталик, старинный мой приятель, высказал мне в
минуту откровенности мысль о необходимости наличия у общающихся со мной
людей двух вещей: безграничного терпения - нематериальная структура, и
нервной системы, выкованной из титано-вольфрамовой стали, - структура
материальная. Сам того не подозревая, а может, и с умыслом, он затронул во
мне самое больное место. И, что самое обидное, он был прав на все сто
процентов. Действительно, непредсказуемые колебания моего настроения уже
давно создали вокруг меня удручающую зону глубокого вакуума, ликвидировать
который вряд ли кто из моих прежних приятелей испытывает сейчас желание.
Слишком много в свое время было допущено вольностей по отношению к ним. Я,
конечно, никого не обвиняю и обид ни на кого не держу, да и, собственно, о
каких обидах может идти речь там, где виновен только я один, и никто
больше, но длинными бессонными ночами, когда жуткий космический холод
проникает ледяным потоком в мое сознание, я не перестаю задавать себе одни
и те же вопросы: за что? За что мне такая судьба? Если я провинился в чем,
то где? когда? перед кем? Я не могу поверить, что вся моя вина заключается
в одном только факте моего существования. Сначала меня истерзывал в течение
долгих пяти лет этот жуткий черный туман, а теперь какие-то дьявольские
силы, непонятно откуда берущиеся, швырают меня, словно бы забавляясь, из
одной эмоциональной системы координат в другую. И каждый раз с такой
мучительной болью, будто раскаленными крючьями сдирают мясо с костей. Что
это за силы, я не знаю, я даже представить не могу, что это за силы. Быть
может, это наказание Божье, а быть может, Его антипод дьявол преследует
меня, развлекаясь... Иногда, правда, наступают короткие минуты
просветления. Мне начинает казаться, будто бы какой-то радужный поток
влечет меня куда-то, куда-то сквозь холод и тьму, куда-то за синий
горизонт, туда, где раскинулась меж диковинных гор некая удивительная
страна со сказочным солнечным городом. Боже, как бы мне хотелось поселиться
в этой стране и обрести там вечный покой. Но эти минуты кратки, они быстро
проходят, и снова я остаюсь один на один со щемящей пустотой и в
безысходной тоске.
О, Господи, если ты есть, прошу тебя, скажи - долго ли мне еще терпеть
эти муки, долго ли мне еще нести этот непонятный чудовищный крест, это
тяжкое непосильное бремя? Ведь я могу не выдержать, сломаться. Ведь даже
самые прочные камни, если помещать их все время то в огонь, то в холод, то
в огонь, то в холод не выдерживают и рассыпаются в прах. Чего же тогда
можно ожидать от человека, от такого жалкого и несчастного человечка, как
я, создания много более слабого и непрочного, нежели камень? Ответь мне,
Господи! Не покидай меня!..
...Беспорядок на площади царил необычайный. Покореженные автомобили,
трубы, полусгнившее тряпье, скелеты, банки, мотки ржавой проволоки,
полуобгоревшие автомобильные покрышки, битые кирпич и стекла, трухлявые
доски, утыканные ржавыми гвоздями, игрушки, какой-то мелкий мусор
неопределенного происхождения, сухие листья- все это сплошным неровным
ковром устилало всю поверхность площади, а в самой ее середине в обрамлении
тяжелых металлических цепей возвышалось на гранитном постамента какое-но
непонятное бронзовое сооружение - то ли некий священный символ этого
города, то ли идиотский выдрик местного абстракциониста. Более всего оно
походило на бесформенную статую хомо сапиенс мужеска пола. Стояло оно на
двух ногах, коротких и толстых, прочно и основательно, рук у него, кажется,
не было, а с того места, где полагалось быть голове, устремлялся кудато
вдаль, куда-то в заоблачные выси, суровый металлический взгляд обращенного
к небу глаза на тонком штыре.
Ну и обстановочка, подумал Виктор растерянно, на Тутмосе обстановочка,
помнится, тоже была далеко не сахар, но эта свалка, честно говоря, покруче
Тутмоса. С чего же тут начинать?
Он посмотрел сначала на Элвиса, потом на Грэхэма, которые стояли рядом и
с обескураженными лицами разглядывали миазмы этой убогой цивилизации.
- Так что будем делать, старики? - бодро спросил он.
"Старики" одновременно, как по команде, пожали плечами, а Элвис, чуть
помедлив, неуверенно произнес:
- Пожалуй, катер здесь ни к чему. Только технику загробим, - и замолчал,
многозначительно поглядывая то на Виктора, то на Грэхэма.
- Узнаю душку Элвиса, - сказал Льюсис с язвинкой. - Так и ждет он, глупый
кот Базилио, возможности посачковать.
- А что? - откликнулся Элвис нахальным голосом. - в биллиардной шары без
дела ржавеют, а я тут кисну, форму теряю, а мне еще у Сикоки девять партий
отыгрывать.
- Он прав, - заявил Виктор, глядя на Грэхэма, - катер тут действительно
ни к чему. - Он повернулся к Элвису. - Ладно, старик, можешь проваливать в
свою биллиардную. без тебя управимся.
Элвис тотчас же, громыхая ботинками, полез в кабину, устроился там
поудобнее и, оскалив зубы, помахал обрятуной коричневой материей рукой.
- Вали, вали, - проворчал Грэхэм.
Катер, взметнув густые клубы пыли, совершенно бесшумно взлетел в небо и
через несколько секунд растворялся в сверкающей голубизне.
- Так какие у нас, гвардеец Грэхэм, планы?- осведомился Виктор.
- О, планов у нас сколько угодно, - сказал Льюис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25