Тебя угнетали
подавленность и уныние, а от них было тяжелее вдвойне.
В глазах Доггинза отразилось понимание.
- Где ты этому научился?
- Из опыта.
- Ну ладно, - Доггинз поднялся. - Пошли дальше.
Через полчаса они приблизились к лесу. После монотонной серости
склона богатые краски особенно радовали глаз. Ступать по густой мягкой
траве доставляло истинное удовольствие. Найл обратил внимание, что
запахи разнообразны как никогда. Только если накануне они казались
тяжелыми и экзотичными, как в каком-нибудь сказочном саду Востока, то
теперь в них чувствовалась необычная, изысканная легкость, от которой
тянуло рассмеяться в голос. Трудно было поверить, что эта симфония
благоуханий существует лишь в уме. Найл сделал попытку взглянуть на
цветы вторым зрением - по мере того как день разгорался, это становилось
труднее, - и тотчас осознал. Растения полны были радости от того, что
странники безоружны, и изливали свое облегчение, млея от блаженства.
Когда вычленилось второе зрение, цветы будто истаяли, вместо них он стал
сознавать корни, стебли и сок, текущий сквозь них, словно зеленый свет.
Заметно было и то, что воздух так и искрится счастьем - похоже на
искорки водной пыли вокруг фонтана - вот именно они и отражаются в
восприятии, как беспрестанно меняющийся аромат.
Найл оглянулся на Доггинза и опешил. Доггинз тоже обрел прозрачность,
просвечивая весь как есть, до самого скелета. Ясно различались вены и
артерии и то, как работает сердце, качая кровь. Улавливалось, что оно и
отвечает за эту цветовую палитру, заливающую светом все тело и чуть
выходящую за его пределы. В гамме смешивались красный, оранжевый и
желтый цвета, с преобладанием лазоревого и яблочно-зеленого; последние,
похоже, и создавались биением сердца. По мере того как Доггинз
откликался на полонящую воздух радость, разноцветный всплеск растекался
все дальше и дальше за пределы его тела, пока вокруг не образовалась
эдакая аура в десяток сантиметров. Все это Найл видел на протяжении лишь
нескольких секунд, затем двойное зрение оставило его, и мир снова
сделался всегдашним, незыблемым. Обратное преображение, очевидно, было
неизбежно: от созерцания одновременно двух миров расходовалась уйма
энергии - но все равно было как-то жаль.
За лесом пошел знакомый склон с жесткой травой-проволокой, на вершине
которого тянулись к небу гранитные столбы-персты. Когда пышная, нежная
трава сменилась более грубой, Найл почувствовал перемену в своих
ощущениях. Он словно шел навстречу холодному, колючему ветру. В прошлый
раз чувствовались здесь удрученность и удушье. Найл тогда принял это за
намеренное давление травы им на нервы. Теперь трава насылала волны
тяжелой силы, одновременно и грубой, и бодрящей; Найл улавливал в ней
курьезный элемент жестокости. Краткая вспышка двойного зрения дала
понять, что сила исходит из самой земли и подобна темному ветру,
рвущемуся из-под гранитной тектонической структуры холма. Собственная
жизненная энергия Найла и Доггинза ввиду своей утонченности не
откликалась на это грубое давление. Но поскольку обоих одолевала
усталость, тело само пыталось подстроиться, чтобы как-нибудь подпитаться
от такого - пусть грубого - источника. Почему-то представилась скала под
струей водопада, окутанная взвесью водяной пыли. Волны, похоже, исходили
не от поверхности земли, а от каменных, раскаленных ее недр, неимоверное
давление которых вызывало взвихрение магнитной энергии. На секунду
Найлом овладели негодование и жалость. Казалось нелепым, как могут быть
чувства человека настолько ограничены, что он не замечает невероятного
многообразия овевающих его сил. Но следом открылось и то, что эта
ограниченность - самостоятельно сделанный выбор; стоит постараться, и на
смену придет более богатое и утонченное восприятие мира.
Как миновали впадину, где провалился исполинский ящер, Найла на миг
пробрал страх при виде знакомых белых костей, поблескивающих на солнце.
Но напряг второе зрение, и отлегло: действительно - скелет мертвого
животного. На костях ни кусочка, все обглодано дочиста.
Добравшись до вершины склона, остановились отдышаться. Найл по
забывчивости присел на траву. Та легонько и даже приятно пощипывала в
прилегающих к влажной коже местах, но в целом была как любая другая,
нормальная.
Доггинз кинул на товарища удивленный взгляд, затем тоже опустился
рядом.
- Забыл, что ли?
- Да не то чтобы, - покачал головой Найл.
Он и впрямь забыл, хотя чувствовал подсознательно, что трава теперь
безопасна.
Взгляд приковывала бурая болотистая низина с высоким тростником. За
ней виднелись холмы, где дожидались товарищи. То, что остался последний
отрезок пути перед встречей, безусловно, воодушевляло...
Доггинз, покосившись, задержал взгляд на Найле.
- Кое в чем ты смыслишь больше, чем я. Почему все так складывается?
Найл не стал строить из себя непонимающего. Так или иначе он ожидал
этого вопроса с той самой поры, как они отправились назад. Он указал
сверху на обширную чашу Дельты с дышащими туманом зарослями и болотистой
низиной.
- Пауки и жуки считают все это святилищем, храмом богини Нуады. Мы
пришли сюда с оружием разрушения в руках, и Дельта изготовилась нас
уничтожить. Теперь, когда мы добровольно расстались с оружием, богиня
позволяет нам уйти с миром.
- В былые времена, - медленно проговорил Доггинз, - тебя бы сожгли за
колдовство. Найл пожал плечами:
- Никакого колдовства здесь нет, просто здравый смысл, - он встал. -
Пора двигаться, если хотим поспеть до темноты.
Дальнейший путь был до странности непримечательным. Спустившись к
болотам, они двинулись протоптанной через тростник тропой. Солнце в
небесной синеве обдавало, казалось, собственной яростной энергией, но ни
один из них не чувствовал усталости; обоих словно подкрепляла изнутри
какая-то сила. Мимо с жужжанием проносились стрекозы, длиною за метр,
нагнетая мощными крыльями желанный ветерок. В месте, где грунт был
повлажнее, остро взгудели крупные - с ноготь - зеленые комары, вынуждая
то и дело напряженно щуриться, когда те пролетали слишком близко к
голове или ушам. Тем не менее, ни один летун не попытался посягнуть на
кровь Найла или Доггинза.
Как только солнце стало клониться к западным холмам, Найл обратил
внимание, что активность насекомых идет на убыль, и даже птицы
перекликаются как-то сонно. Он и сам ощущал приятную тяжесть в
конечностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
подавленность и уныние, а от них было тяжелее вдвойне.
В глазах Доггинза отразилось понимание.
- Где ты этому научился?
- Из опыта.
- Ну ладно, - Доггинз поднялся. - Пошли дальше.
Через полчаса они приблизились к лесу. После монотонной серости
склона богатые краски особенно радовали глаз. Ступать по густой мягкой
траве доставляло истинное удовольствие. Найл обратил внимание, что
запахи разнообразны как никогда. Только если накануне они казались
тяжелыми и экзотичными, как в каком-нибудь сказочном саду Востока, то
теперь в них чувствовалась необычная, изысканная легкость, от которой
тянуло рассмеяться в голос. Трудно было поверить, что эта симфония
благоуханий существует лишь в уме. Найл сделал попытку взглянуть на
цветы вторым зрением - по мере того как день разгорался, это становилось
труднее, - и тотчас осознал. Растения полны были радости от того, что
странники безоружны, и изливали свое облегчение, млея от блаженства.
Когда вычленилось второе зрение, цветы будто истаяли, вместо них он стал
сознавать корни, стебли и сок, текущий сквозь них, словно зеленый свет.
Заметно было и то, что воздух так и искрится счастьем - похоже на
искорки водной пыли вокруг фонтана - вот именно они и отражаются в
восприятии, как беспрестанно меняющийся аромат.
Найл оглянулся на Доггинза и опешил. Доггинз тоже обрел прозрачность,
просвечивая весь как есть, до самого скелета. Ясно различались вены и
артерии и то, как работает сердце, качая кровь. Улавливалось, что оно и
отвечает за эту цветовую палитру, заливающую светом все тело и чуть
выходящую за его пределы. В гамме смешивались красный, оранжевый и
желтый цвета, с преобладанием лазоревого и яблочно-зеленого; последние,
похоже, и создавались биением сердца. По мере того как Доггинз
откликался на полонящую воздух радость, разноцветный всплеск растекался
все дальше и дальше за пределы его тела, пока вокруг не образовалась
эдакая аура в десяток сантиметров. Все это Найл видел на протяжении лишь
нескольких секунд, затем двойное зрение оставило его, и мир снова
сделался всегдашним, незыблемым. Обратное преображение, очевидно, было
неизбежно: от созерцания одновременно двух миров расходовалась уйма
энергии - но все равно было как-то жаль.
За лесом пошел знакомый склон с жесткой травой-проволокой, на вершине
которого тянулись к небу гранитные столбы-персты. Когда пышная, нежная
трава сменилась более грубой, Найл почувствовал перемену в своих
ощущениях. Он словно шел навстречу холодному, колючему ветру. В прошлый
раз чувствовались здесь удрученность и удушье. Найл тогда принял это за
намеренное давление травы им на нервы. Теперь трава насылала волны
тяжелой силы, одновременно и грубой, и бодрящей; Найл улавливал в ней
курьезный элемент жестокости. Краткая вспышка двойного зрения дала
понять, что сила исходит из самой земли и подобна темному ветру,
рвущемуся из-под гранитной тектонической структуры холма. Собственная
жизненная энергия Найла и Доггинза ввиду своей утонченности не
откликалась на это грубое давление. Но поскольку обоих одолевала
усталость, тело само пыталось подстроиться, чтобы как-нибудь подпитаться
от такого - пусть грубого - источника. Почему-то представилась скала под
струей водопада, окутанная взвесью водяной пыли. Волны, похоже, исходили
не от поверхности земли, а от каменных, раскаленных ее недр, неимоверное
давление которых вызывало взвихрение магнитной энергии. На секунду
Найлом овладели негодование и жалость. Казалось нелепым, как могут быть
чувства человека настолько ограничены, что он не замечает невероятного
многообразия овевающих его сил. Но следом открылось и то, что эта
ограниченность - самостоятельно сделанный выбор; стоит постараться, и на
смену придет более богатое и утонченное восприятие мира.
Как миновали впадину, где провалился исполинский ящер, Найла на миг
пробрал страх при виде знакомых белых костей, поблескивающих на солнце.
Но напряг второе зрение, и отлегло: действительно - скелет мертвого
животного. На костях ни кусочка, все обглодано дочиста.
Добравшись до вершины склона, остановились отдышаться. Найл по
забывчивости присел на траву. Та легонько и даже приятно пощипывала в
прилегающих к влажной коже местах, но в целом была как любая другая,
нормальная.
Доггинз кинул на товарища удивленный взгляд, затем тоже опустился
рядом.
- Забыл, что ли?
- Да не то чтобы, - покачал головой Найл.
Он и впрямь забыл, хотя чувствовал подсознательно, что трава теперь
безопасна.
Взгляд приковывала бурая болотистая низина с высоким тростником. За
ней виднелись холмы, где дожидались товарищи. То, что остался последний
отрезок пути перед встречей, безусловно, воодушевляло...
Доггинз, покосившись, задержал взгляд на Найле.
- Кое в чем ты смыслишь больше, чем я. Почему все так складывается?
Найл не стал строить из себя непонимающего. Так или иначе он ожидал
этого вопроса с той самой поры, как они отправились назад. Он указал
сверху на обширную чашу Дельты с дышащими туманом зарослями и болотистой
низиной.
- Пауки и жуки считают все это святилищем, храмом богини Нуады. Мы
пришли сюда с оружием разрушения в руках, и Дельта изготовилась нас
уничтожить. Теперь, когда мы добровольно расстались с оружием, богиня
позволяет нам уйти с миром.
- В былые времена, - медленно проговорил Доггинз, - тебя бы сожгли за
колдовство. Найл пожал плечами:
- Никакого колдовства здесь нет, просто здравый смысл, - он встал. -
Пора двигаться, если хотим поспеть до темноты.
Дальнейший путь был до странности непримечательным. Спустившись к
болотам, они двинулись протоптанной через тростник тропой. Солнце в
небесной синеве обдавало, казалось, собственной яростной энергией, но ни
один из них не чувствовал усталости; обоих словно подкрепляла изнутри
какая-то сила. Мимо с жужжанием проносились стрекозы, длиною за метр,
нагнетая мощными крыльями желанный ветерок. В месте, где грунт был
повлажнее, остро взгудели крупные - с ноготь - зеленые комары, вынуждая
то и дело напряженно щуриться, когда те пролетали слишком близко к
голове или ушам. Тем не менее, ни один летун не попытался посягнуть на
кровь Найла или Доггинза.
Как только солнце стало клониться к западным холмам, Найл обратил
внимание, что активность насекомых идет на убыль, и даже птицы
перекликаются как-то сонно. Он и сам ощущал приятную тяжесть в
конечностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62