— Когда наступит предел, он просто отключится.
— Отключится?
— Именно. Произойдет своего рода замыкание.
— А если навсегда?
— Не исключено, — сказал Клубин так, будто пытался приободрить.
— Тогда ради Бога, давайте прекратим.
— Ну что ж, если вам так неймется. Хотя делается-то все именно для вас. Я пытаюсь показать, в чем именно изъян в вашем представлении об эволюции.
За напускной вежливостью чувствовалось раздражение, но гребис себя сдерживал.
— Я понял. А теперь прошу вас, давайте остановимся.
— Что ж, ладно, — пожал плечами Клубин.
Они возвратились в соседнюю комнату. Ульфид смотрел на них с боязливым волнением. Гелла поглаживала его по голове.
— Боюсь, наш гость за то, чтобы свернуть эксперимент.
Страдальческие глаза засветились благодарностью.
— Мне можно идти? — умоляюще спросил он.
— Разумеется. Услужить гостям для нас всегда радость.
Издевка чувствовалась лишь в словах, в остальном сдержанность была безупречна. Склонившись над пультом, он утопил кнопку и ловко ухватил вынырнувший диск, другой рукой увернув на минимум регулятор. Лицо ульфида исказилось судорогой тревожного изумления, вслед за чем разум в глазах стал угасать. Не прошло и десяти секунд, как на них уже снова пялилась кромешно дикая образина. Гелла сняла ему с башки скорб, который плавно взъехал и закачался на шнуре.
— Я не говорил, чтоб вы лишали его разума, — запоздало спохватился Карлсен.
— Ишь ты! — Клубин саркастически ухмыльнулся. — И английский ему, и философию! Думаете, он от этого счастливей будет? Мне так не кажется. Гелла, — кивком указал он девице, — отведи этого обратно.
— Пойдем, Гумочка. Как раз чаю попьем. — Ульфид, пошатываясь, встал и был выведен подругой, ласково приобнимающей ему округлый бок.
Клубин, проводив их линяющей улыбкой, повернулся к Карлсену.
— Может, вам что-нибудь заложить, пока вы здесь? Допустим, японский выучить за секунду? Или санскрит?
— Спасибо, не надо.
— Или узнать что-нибудь?
— Вот узнать бы. Вы отпустите его домой?
— Не вижу смысла. В памяти у него сохранилось единственно то, как он садился в кресло.
— Получается, вы нарушаете слово.
Клубин улыбнулся так открыто и дружески, что трудно было усомниться в его искренности.
— О слове моем нет и речи. Скажи я ему уходить восвояси, он бы удивился, за что ему такое наказание.
— Но он же сказал, что хочет уйти.
— А-а, так это после того, как я наделил его даром речи. От этого углубился рассудок, который, собственно, и заставил его затосковать по дому. У разума есть такое свойство. Он привносит элемент невроза и самокопания. Кому как не вам об этом знать (действительно, крыть нечем). Я пытаюсь наглядно показать всю ошибочность доводов насчет того, что эволюция происходит через знание.
— Разум, — поправил Карлсен.
— Хорошо, разум. — Клубин, сев на край кресла, размеренно покачивал ногами. — Позвольте-ка вопрос. Почему Скибор с повышением знания стал легче? — Видя, что Карлсен замешкался, ответ он подсказал сам: — Потому что утерял контакт с землей. Или еще. С чего бы ему вышибло пробки, если б мы все так же накачивали его дремучие мозги знанием?
На этот раз он ждал ответа. Карлсен, подумав, осторожно сказал:
— Мозг бы, наверное, переполнился?
— Это не так, сами знаете. Мозг может проглотить хоть тысячу энциклопедий, и все равно место останется. Не в емкости дело. В силе воли. У него нет воли на то, чтобы поглотить больше. Суть эволюции — в воле и жизненной стойкости, а не в знании или разуме. — Последнее он про— изнес с такой каменной твердостью, что Карлсен секунду чувствовал себя на лопатках. — Разум обычно подтачивает волю и размывает в человеке способность к выживанию.
Карлсен тряхнул головой: надо же, вопиющий вызов всем устоям!
— Хотя для разговора со мной вы используете все тот же разум.
— Безусловно. Я ни в коем случае не отрицаю важности разума, говорю лишь, что он уступает по значимости силе и жизненному заряду. При эволюции воля всегда должна преобладать над разумом. Разум без воли тонет под собственными сомнениями. Вы в этом сами, наверное, убеждались неоднократно.
Уж не читает ли гребис его, Карлсена, мысли? Как только он повел речь о воле и разуме, Карлсену вспомнился Сауль Райхель, бросившийся (дело было еще в студенчестве) в Большой Каньон. Райхель был умница, тончайшей души человек. Только там, где нормальные люди видят две стороны аргумента, он видел десять. Сама широта интеллекта была причиной его чудовищной нерешительности — такой, что в конце концов толкнула его на роковой шаг.
— Так что вот она, основная проблема человечества, — утвердительно сказал Клубин. — Вы всегда переоцениваете разум в ущерб воле. Попробуйте— ка наоборот — увидите, как все мгновенно встанет на места. Вы поймете, что истинная цель эволюции — не разум, а могущество воли. Для чего разум? Чтобы подсказывать, чего желать. Вот здесь, вы видите, знание увеличивается посредством крохотной дискетки. — Он подхватил со стола один из дисков и помахал им Карлсену. — Спросите, как давно я знаю английский? С сегодняшнего утра. С мировой литературой и историей впридачу. Сразу же после вашего ухода я их у себя сотру — потому что они мне, доктор, знаете ли, без надобности. Не вижу смысла засорять мозг бесполезной информацией.
Слушая, Карлсен тайком уяснил, что признание это вырвалось непроизвольно и гребис уже сожалеет о своей откровенности. Потому Карлсен, поднаторевший в умении скрывать свои мысли, спросил:
— Неужели у вас не вызывает удовольствия знание мировой истории?
— С чего? Под словом «мир» вы имеете в виду Землю. В системе Ориона обитаемых миров более тысячи. В Млечном Пути — миллионы. И что, есть какой-то смысл знать историю каждого из них? Никчемный, обременительный багаж. Ответьте мне вот на что. Куда было бы деваться Скибору со всем этим знанием английского и философии? Да он бы места себе не находил от тоски и разочарования. Дом, и то был бы ему не мил — та же тоска, та же разочарованность. Как там у одного из ваших поэтов: «Знание усугубляет ирреальность».
— Ну, а математика? — спросил Карлсен с подвохом. Клубин, пожав плечами, улыбнулся с добродушной жалостью.
— Очередное заблуждение. Каджеки считают, она содержит тайны Вселенной. Но представьте себя эдаким гением, способным охватить область математики целиком, как орел с высоты. И вам откроется, что она самоочевидна. Один плюс один — два. Не так разве? — Карлсен молча кивнул, тревожно прикидывая, что возразить-то нечем. — Есть только один способ усугубить реальность: укрепить мощь воли. Даже на Земле вы это смутно сознаете. Вы пытаетесь укрепить ее точно так, как укрепляете мышцы: через нагрузки, через возможность себя испытать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Отключится?
— Именно. Произойдет своего рода замыкание.
— А если навсегда?
— Не исключено, — сказал Клубин так, будто пытался приободрить.
— Тогда ради Бога, давайте прекратим.
— Ну что ж, если вам так неймется. Хотя делается-то все именно для вас. Я пытаюсь показать, в чем именно изъян в вашем представлении об эволюции.
За напускной вежливостью чувствовалось раздражение, но гребис себя сдерживал.
— Я понял. А теперь прошу вас, давайте остановимся.
— Что ж, ладно, — пожал плечами Клубин.
Они возвратились в соседнюю комнату. Ульфид смотрел на них с боязливым волнением. Гелла поглаживала его по голове.
— Боюсь, наш гость за то, чтобы свернуть эксперимент.
Страдальческие глаза засветились благодарностью.
— Мне можно идти? — умоляюще спросил он.
— Разумеется. Услужить гостям для нас всегда радость.
Издевка чувствовалась лишь в словах, в остальном сдержанность была безупречна. Склонившись над пультом, он утопил кнопку и ловко ухватил вынырнувший диск, другой рукой увернув на минимум регулятор. Лицо ульфида исказилось судорогой тревожного изумления, вслед за чем разум в глазах стал угасать. Не прошло и десяти секунд, как на них уже снова пялилась кромешно дикая образина. Гелла сняла ему с башки скорб, который плавно взъехал и закачался на шнуре.
— Я не говорил, чтоб вы лишали его разума, — запоздало спохватился Карлсен.
— Ишь ты! — Клубин саркастически ухмыльнулся. — И английский ему, и философию! Думаете, он от этого счастливей будет? Мне так не кажется. Гелла, — кивком указал он девице, — отведи этого обратно.
— Пойдем, Гумочка. Как раз чаю попьем. — Ульфид, пошатываясь, встал и был выведен подругой, ласково приобнимающей ему округлый бок.
Клубин, проводив их линяющей улыбкой, повернулся к Карлсену.
— Может, вам что-нибудь заложить, пока вы здесь? Допустим, японский выучить за секунду? Или санскрит?
— Спасибо, не надо.
— Или узнать что-нибудь?
— Вот узнать бы. Вы отпустите его домой?
— Не вижу смысла. В памяти у него сохранилось единственно то, как он садился в кресло.
— Получается, вы нарушаете слово.
Клубин улыбнулся так открыто и дружески, что трудно было усомниться в его искренности.
— О слове моем нет и речи. Скажи я ему уходить восвояси, он бы удивился, за что ему такое наказание.
— Но он же сказал, что хочет уйти.
— А-а, так это после того, как я наделил его даром речи. От этого углубился рассудок, который, собственно, и заставил его затосковать по дому. У разума есть такое свойство. Он привносит элемент невроза и самокопания. Кому как не вам об этом знать (действительно, крыть нечем). Я пытаюсь наглядно показать всю ошибочность доводов насчет того, что эволюция происходит через знание.
— Разум, — поправил Карлсен.
— Хорошо, разум. — Клубин, сев на край кресла, размеренно покачивал ногами. — Позвольте-ка вопрос. Почему Скибор с повышением знания стал легче? — Видя, что Карлсен замешкался, ответ он подсказал сам: — Потому что утерял контакт с землей. Или еще. С чего бы ему вышибло пробки, если б мы все так же накачивали его дремучие мозги знанием?
На этот раз он ждал ответа. Карлсен, подумав, осторожно сказал:
— Мозг бы, наверное, переполнился?
— Это не так, сами знаете. Мозг может проглотить хоть тысячу энциклопедий, и все равно место останется. Не в емкости дело. В силе воли. У него нет воли на то, чтобы поглотить больше. Суть эволюции — в воле и жизненной стойкости, а не в знании или разуме. — Последнее он про— изнес с такой каменной твердостью, что Карлсен секунду чувствовал себя на лопатках. — Разум обычно подтачивает волю и размывает в человеке способность к выживанию.
Карлсен тряхнул головой: надо же, вопиющий вызов всем устоям!
— Хотя для разговора со мной вы используете все тот же разум.
— Безусловно. Я ни в коем случае не отрицаю важности разума, говорю лишь, что он уступает по значимости силе и жизненному заряду. При эволюции воля всегда должна преобладать над разумом. Разум без воли тонет под собственными сомнениями. Вы в этом сами, наверное, убеждались неоднократно.
Уж не читает ли гребис его, Карлсена, мысли? Как только он повел речь о воле и разуме, Карлсену вспомнился Сауль Райхель, бросившийся (дело было еще в студенчестве) в Большой Каньон. Райхель был умница, тончайшей души человек. Только там, где нормальные люди видят две стороны аргумента, он видел десять. Сама широта интеллекта была причиной его чудовищной нерешительности — такой, что в конце концов толкнула его на роковой шаг.
— Так что вот она, основная проблема человечества, — утвердительно сказал Клубин. — Вы всегда переоцениваете разум в ущерб воле. Попробуйте— ка наоборот — увидите, как все мгновенно встанет на места. Вы поймете, что истинная цель эволюции — не разум, а могущество воли. Для чего разум? Чтобы подсказывать, чего желать. Вот здесь, вы видите, знание увеличивается посредством крохотной дискетки. — Он подхватил со стола один из дисков и помахал им Карлсену. — Спросите, как давно я знаю английский? С сегодняшнего утра. С мировой литературой и историей впридачу. Сразу же после вашего ухода я их у себя сотру — потому что они мне, доктор, знаете ли, без надобности. Не вижу смысла засорять мозг бесполезной информацией.
Слушая, Карлсен тайком уяснил, что признание это вырвалось непроизвольно и гребис уже сожалеет о своей откровенности. Потому Карлсен, поднаторевший в умении скрывать свои мысли, спросил:
— Неужели у вас не вызывает удовольствия знание мировой истории?
— С чего? Под словом «мир» вы имеете в виду Землю. В системе Ориона обитаемых миров более тысячи. В Млечном Пути — миллионы. И что, есть какой-то смысл знать историю каждого из них? Никчемный, обременительный багаж. Ответьте мне вот на что. Куда было бы деваться Скибору со всем этим знанием английского и философии? Да он бы места себе не находил от тоски и разочарования. Дом, и то был бы ему не мил — та же тоска, та же разочарованность. Как там у одного из ваших поэтов: «Знание усугубляет ирреальность».
— Ну, а математика? — спросил Карлсен с подвохом. Клубин, пожав плечами, улыбнулся с добродушной жалостью.
— Очередное заблуждение. Каджеки считают, она содержит тайны Вселенной. Но представьте себя эдаким гением, способным охватить область математики целиком, как орел с высоты. И вам откроется, что она самоочевидна. Один плюс один — два. Не так разве? — Карлсен молча кивнул, тревожно прикидывая, что возразить-то нечем. — Есть только один способ усугубить реальность: укрепить мощь воли. Даже на Земле вы это смутно сознаете. Вы пытаетесь укрепить ее точно так, как укрепляете мышцы: через нагрузки, через возможность себя испытать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94