Это она по ночам высасывает жир из его почек и жаждет его смерти. Нужно вокруг больного посыпать маком. Мак очищает дом от ведьм.
Все покои дворца были посыпаны маком. Дюжие телохранители носили маковое семя в шапках и разбрасывали его по полу.
– Этого мало, – рассуждали серьезные и важные жрецы, – магические влияния и колдовство действуют даже издали. Стоит той же битии поклясться именем Палака, и болезнь его сразу же ухудшится.
Никия была схвачена и доставлена на площадь города при громких криках народа. Теперь толпа не защищала ее.
– Ведьма! Ведьма! – кричали мальчишки.
– На костер ее, она царя околдовала!
– Это она наслала порчу на войско!
– У, проклятая!.. Не она ли и гололедицу накликала на пастбища?
Страшная преступница была казнена за городом при огромном стечении народа.
Казнью руководил Тойлак. Никию связали и посадили на воз с сеном, запряженный молодыми быками.
Никия смотрела на всех безумными глазами и бормотала что-то невнятное. Она словно не сознавала, что хотят сделать с нею.
– Видишь, губами шевелит, творит заклинания, духов на помощь призывает!
Те, которые ранее заступались за битию, не давали ее в обиду, теперь, когда ей было предъявлено столь тяжкое обвинение, требовали ее смерти. В два ряда стали воины с бичами и зажженными факелами. Они начали с криками подхлестывать быков и бросать факелы в сено.
Быки заревели от боли и испуга и кинулись в степь, увлекая за собою горящий воз, на верху которого среди клубов дыма сидела Никия. Она закричала, стараясь разорвать узы, ее держащие, но безуспешно.
С боков горящего воза скакали всадники и продолжали подгонять быков нагайками. Вскоре дышло перегорело, и обезумевшие животные во всю прыть помчались по заснеженной степи. Телега и сено пылали ярким пламенем. Никии уже не было видно среди языков огня и густого дыма.
Народ возвратился в город. Вернулся и Тойлак, удовлетворенный тем, что навсегда избавился от колдуньи, которая много раз ставила его в затруднительное положение.
Острый период болезни царя миновал, но больной не вставал с ложа, ничего не ел, много кашлял, часто просил пить. Опия с тревожным беспокойством вглядывалась в черты его обострившегося лица, пугаясь необычного выражения глаз, безразличных к окружающему, словно чужих.
Терзаемая суеверными предчувствиями, царица озабоченно делилась со своей доверенной служанкой:
– Не знаю, виновата ли была Никия в болезни царя, но Тойлак давно хотел погубить ее. А теперь Никия мстит нам, невидимо витая здесь.
– Может быть, государыня, – отвечала рабыня, боязливо оглядываясь.
– Нечего дальше медлить. Нужно сейчас же послать в Херсонес молодую жрицу и передать с нею подарки богине и мои две молитвы!
– Две, государыня?
– Да! Одну о скорейшем выздоровлении Палака от злой хвори, другую – о даровании мне сына-наследника.
– Я сама приведу к тебе жрицу, о мудрейшая из цариц!
– Позови Табану, она тоже хочет дать поручение молодой жрице. Я ей разрешила это.
5
Сидя перед очагом, Лайонак задумчиво смотрел на веселую игру огня, пожирающего сухой хворост. Рядом на пустом бочонке, перевернутом вверх дном, лежал обгорелый деревянный вертел с остатками мяса и стояла глиняная кружка с пивом. Боспорец подбрасывал в очаг сухие прутья, пламя затухало на миг, потом вспыхивало с новой силой. Красные полосы света, подобно спицам крутящегося колеса, мелькали на бархатно-черных стенах бревенчатой хижины и терялись в облаке синего дыма, скопившегося под крышей.
Здесь, в глухой деревушке, затерявшейся среди оврагов в полупереходе от Неаполя, все события последнего времени начинали казаться давно прошедшими, рамки их суживались, поэтому их легче было обозреть мысленно и оценить. Тишину нарушали лишь звяканье недоуздков и глухие удары копыт за стеной. Там под навесом стояли лошади. Изредка доносились голоса ночных сторожей. В деревне ночевал отряд крестьян-бунтарей, возглавляемых Танаем, который имел основания опасаться неожиданного налета царских дружинников.
Лайонак думал об этом когда-то простодушном крестьянине с сильными мышцами и сонной душой. И, ожидая скорого прибытия Таная, не мог представить его себе в роли ватажка повстанцев. Вспоминал первую встречу с ним в Оргокенах, потом разговор под Херсонесом и словно видел перед собой его хрустально-ясные глаза, а в них отражение зубчатых крепостных стен. Танай с заступом в руке стоял тогда и смотрел на твердыни Херсонеса, раскрыв рот в наивном удивлении. Он походил на налима, извлеченного сетью из илистой заводи, благодушно-безразличного ко всему, в том числе и к собственной участи. Большой доверчивый ребенок, деревенский увалень!.. Ему грубость конвоиров казалась вначале простым неуважением к его крестьянскому достоинству. И лишь потом, когда защелкали сыромятные бичи, пролилась кровь его товарищей, в душе его вспыхнуло неудержимое пламя ярости, безрассудной, звериной. Это пламя перекинулось на других, и вся оргокенская артель взбунтовалась, прорвала кольцо царских конвоиров и сумела бежать из лагеря Палака.
Под Неаполем повторилось то же самое, но с большим размахом.
В кипе страданий, горя, несправедливости, в унижении и позоре рабства душа человека или жухнет, как зеленый лист, упавший в костер, или просыпается от глубокого сна, наполняется силой и страстью.
Не таков ли Танай или его отец Данзой, которого ржавая цепь и весло на «Евпатории» заставили увидеть и узнать многое, о чем он раньше и не подозревал.
Лайонаку было известно, что оргокенцы после восстания на постройке стены разгромили имение князя Напака, жестоко отомстив ему за давние обиды. Потом они куда-то скрылись. Воины Дуланака несколько дней колесили по заснеженной степи, но вернулись с пустыми руками. Нужно думать, они без большого рвения пытались обнаружить местонахождение танаевцев. Каждому было ясно, что бунтари живыми не сдадутся и будут драться насмерть.
Говорили, будто крестьяне охотно укрывают повстанцев, видят в них героев и мстителей за их общие унижения и обиды. Зато князья оседлых скифов встревожились, стали поспешно укреплять палисады вокруг своих усадеб и с подозрением посматривать на подвластных поселян. Беднота, угнетенная князьями, подняла голову. Повеяло ветром новых чувств и настроений. Князья воспринимали это как дух мятежа и разбоя. Старики, молчавшие много лет, вдруг заговорили о далеком прошлом, о вольных общинах пахарей, когда князья выбирались народом лишь для военных походов в качестве военачальников.
Танаю сочувствовали, оргокенцами восхищались.
В Неаполе, городе скифских царей, бунт горстки крестьян не произвел большого впечатления. О восстании поговорили несколько дней и стали забывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
Все покои дворца были посыпаны маком. Дюжие телохранители носили маковое семя в шапках и разбрасывали его по полу.
– Этого мало, – рассуждали серьезные и важные жрецы, – магические влияния и колдовство действуют даже издали. Стоит той же битии поклясться именем Палака, и болезнь его сразу же ухудшится.
Никия была схвачена и доставлена на площадь города при громких криках народа. Теперь толпа не защищала ее.
– Ведьма! Ведьма! – кричали мальчишки.
– На костер ее, она царя околдовала!
– Это она наслала порчу на войско!
– У, проклятая!.. Не она ли и гололедицу накликала на пастбища?
Страшная преступница была казнена за городом при огромном стечении народа.
Казнью руководил Тойлак. Никию связали и посадили на воз с сеном, запряженный молодыми быками.
Никия смотрела на всех безумными глазами и бормотала что-то невнятное. Она словно не сознавала, что хотят сделать с нею.
– Видишь, губами шевелит, творит заклинания, духов на помощь призывает!
Те, которые ранее заступались за битию, не давали ее в обиду, теперь, когда ей было предъявлено столь тяжкое обвинение, требовали ее смерти. В два ряда стали воины с бичами и зажженными факелами. Они начали с криками подхлестывать быков и бросать факелы в сено.
Быки заревели от боли и испуга и кинулись в степь, увлекая за собою горящий воз, на верху которого среди клубов дыма сидела Никия. Она закричала, стараясь разорвать узы, ее держащие, но безуспешно.
С боков горящего воза скакали всадники и продолжали подгонять быков нагайками. Вскоре дышло перегорело, и обезумевшие животные во всю прыть помчались по заснеженной степи. Телега и сено пылали ярким пламенем. Никии уже не было видно среди языков огня и густого дыма.
Народ возвратился в город. Вернулся и Тойлак, удовлетворенный тем, что навсегда избавился от колдуньи, которая много раз ставила его в затруднительное положение.
Острый период болезни царя миновал, но больной не вставал с ложа, ничего не ел, много кашлял, часто просил пить. Опия с тревожным беспокойством вглядывалась в черты его обострившегося лица, пугаясь необычного выражения глаз, безразличных к окружающему, словно чужих.
Терзаемая суеверными предчувствиями, царица озабоченно делилась со своей доверенной служанкой:
– Не знаю, виновата ли была Никия в болезни царя, но Тойлак давно хотел погубить ее. А теперь Никия мстит нам, невидимо витая здесь.
– Может быть, государыня, – отвечала рабыня, боязливо оглядываясь.
– Нечего дальше медлить. Нужно сейчас же послать в Херсонес молодую жрицу и передать с нею подарки богине и мои две молитвы!
– Две, государыня?
– Да! Одну о скорейшем выздоровлении Палака от злой хвори, другую – о даровании мне сына-наследника.
– Я сама приведу к тебе жрицу, о мудрейшая из цариц!
– Позови Табану, она тоже хочет дать поручение молодой жрице. Я ей разрешила это.
5
Сидя перед очагом, Лайонак задумчиво смотрел на веселую игру огня, пожирающего сухой хворост. Рядом на пустом бочонке, перевернутом вверх дном, лежал обгорелый деревянный вертел с остатками мяса и стояла глиняная кружка с пивом. Боспорец подбрасывал в очаг сухие прутья, пламя затухало на миг, потом вспыхивало с новой силой. Красные полосы света, подобно спицам крутящегося колеса, мелькали на бархатно-черных стенах бревенчатой хижины и терялись в облаке синего дыма, скопившегося под крышей.
Здесь, в глухой деревушке, затерявшейся среди оврагов в полупереходе от Неаполя, все события последнего времени начинали казаться давно прошедшими, рамки их суживались, поэтому их легче было обозреть мысленно и оценить. Тишину нарушали лишь звяканье недоуздков и глухие удары копыт за стеной. Там под навесом стояли лошади. Изредка доносились голоса ночных сторожей. В деревне ночевал отряд крестьян-бунтарей, возглавляемых Танаем, который имел основания опасаться неожиданного налета царских дружинников.
Лайонак думал об этом когда-то простодушном крестьянине с сильными мышцами и сонной душой. И, ожидая скорого прибытия Таная, не мог представить его себе в роли ватажка повстанцев. Вспоминал первую встречу с ним в Оргокенах, потом разговор под Херсонесом и словно видел перед собой его хрустально-ясные глаза, а в них отражение зубчатых крепостных стен. Танай с заступом в руке стоял тогда и смотрел на твердыни Херсонеса, раскрыв рот в наивном удивлении. Он походил на налима, извлеченного сетью из илистой заводи, благодушно-безразличного ко всему, в том числе и к собственной участи. Большой доверчивый ребенок, деревенский увалень!.. Ему грубость конвоиров казалась вначале простым неуважением к его крестьянскому достоинству. И лишь потом, когда защелкали сыромятные бичи, пролилась кровь его товарищей, в душе его вспыхнуло неудержимое пламя ярости, безрассудной, звериной. Это пламя перекинулось на других, и вся оргокенская артель взбунтовалась, прорвала кольцо царских конвоиров и сумела бежать из лагеря Палака.
Под Неаполем повторилось то же самое, но с большим размахом.
В кипе страданий, горя, несправедливости, в унижении и позоре рабства душа человека или жухнет, как зеленый лист, упавший в костер, или просыпается от глубокого сна, наполняется силой и страстью.
Не таков ли Танай или его отец Данзой, которого ржавая цепь и весло на «Евпатории» заставили увидеть и узнать многое, о чем он раньше и не подозревал.
Лайонаку было известно, что оргокенцы после восстания на постройке стены разгромили имение князя Напака, жестоко отомстив ему за давние обиды. Потом они куда-то скрылись. Воины Дуланака несколько дней колесили по заснеженной степи, но вернулись с пустыми руками. Нужно думать, они без большого рвения пытались обнаружить местонахождение танаевцев. Каждому было ясно, что бунтари живыми не сдадутся и будут драться насмерть.
Говорили, будто крестьяне охотно укрывают повстанцев, видят в них героев и мстителей за их общие унижения и обиды. Зато князья оседлых скифов встревожились, стали поспешно укреплять палисады вокруг своих усадеб и с подозрением посматривать на подвластных поселян. Беднота, угнетенная князьями, подняла голову. Повеяло ветром новых чувств и настроений. Князья воспринимали это как дух мятежа и разбоя. Старики, молчавшие много лет, вдруг заговорили о далеком прошлом, о вольных общинах пахарей, когда князья выбирались народом лишь для военных походов в качестве военачальников.
Танаю сочувствовали, оргокенцами восхищались.
В Неаполе, городе скифских царей, бунт горстки крестьян не произвел большого впечатления. О восстании поговорили несколько дней и стали забывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202