но от этих звуков проснулся рывком:
– Материня!
– Доброе утро, сынок. Очень рада, что тебе лучше.
– Я себя чувствую просто чудесно. Прекрасно выспался и... – Уставившись на нее во все глаза, я выпалил: – Но ведь вы же умерли! – Это вырвалось само собой.
Ответ ее звучал ласково, с оттенком мягкой шутки, как обычно поправляют детей, проявивших естественную детскую бестактность:
– Нет, милый, я просто замерзла. Я не такая хрупкая, как тебе, судя по всему, кажется.
Моргнув от удивления, я снова впился в нее глазами:
– Так это был не сон?
– Нет, это был не сон.
– Я думал, что вернулся домой, и... – попытавшись сесть, я сумел лишь поднять голову. – Но ведь я дома! – Мы были в моей комнате! Слева стенной шкаф для одежды, за спиной Материни – дверь в холл, справа мой письменный стол, заставленный книжками, и вымпел нашей школы над ним; окно, в которое стучит ветками старый вяз, и листья его, пронизанные солнечным светом, шевелит ветерок.
И моя любимая логарифмическая линейка лежала там, где я ее оставил. В голове пошло кругом, но я во всем разобрался. Все произошло наяву, а глупый конец – полет на Вегу – примерещился во сне от кодеина.
– Вы привезли меня домой?
– Мы привезли тебя домой. В твой второй дом. Ко мне. – Кровать подо мной заходила ходуном. Я хотел вцепиться в нее, но руки не двигались. Материня продолжала: – Ты нуждался в своем гнезде, и мы тебе его приготовили.
– Я ничего не могу понять, Материня.
– Мы знаем, что в своем гнезде птица легче выздоравливает. И постарались воссоздать твое.
В том, что она пропела, не было, конечно, ни «птицы», ни «гнезда», но даже в полном издании словаря Вебстера вы вряд ли найдете более подходящие эквиваленты.
Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вздох. Я все понял – ведь что-что, а объяснять она умела. Я был не у себя дома, не в своей комнате, – это просто очень похожая имитация. Но я все еще не пришел в себя.
Присмотревшись повнимательней, я удивился, как мог так ошибиться.
Свет падал в окно не с той стороны, как обычно. На потолке не было заплаты, которая появилась с тех пор, как я мастерил себе на чердаке тайное убежище и пробил молотком штукатурку. Книги стояли слишком ровно и казались слишком чистыми, как конфетная коробка. Я не узнавал переплеты.
Общий эффект был потрясающе удачен, но детали не удались.
– Мне нравится эта комната, – пропела Материня, – она похожа на тебя, Кип.
– Материня, – спросил я слабым голосом, – как вам это удалось?
– Мы расспросили тебя. И Крошка помогла.
Но ведь Крошка никогда не видела моей комнаты, подумал я, но потом сообразил, что она видела достаточно американских домов, чтобы выступать в роли консультанта по их оформлению.
– Крошка здесь?
– Она скоро придет.
Раз и Материня, и Крошка были со мной, дела обстояли явно неплохо. Вот только...
– Материня, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Положив мне на лоб свою маленькую теплую лапку, Материня склонилась надо мной так, что я ничего не видел, кроме ее глаз.
– Ты очень сильно пострадал. Но сейчас ты выздоравливаешь. Не волнуйся.
Если Материня говорит «не волнуйся», то волноваться не о чем. Тем более, что делать стойку на руках у меня настроения не было. Мне вполне хватало того, что я мог смотреть в ее глаза. В этих глазах можно было утонуть, можно было нырнуть в них и плавать.
– Хорошо, Материня. – Тут я вспомнил кое-что еще. – Скажите... вы ведь замерзли?
– Да.
– Но... Но ведь вода, замерзая, разрывает живые клетки. Во всяком случае, так принято считать.
– Мое тело никогда не даст этому случиться, – ответила она, поджав губы.
– Вот как... – Я подумал немного. – Только меня в жидкий воздух не суйте! Я для этого не создан.
Опять в ее песне послышался снисходительный юморок.
– Мы постараемся тебе не повредить, – она выпрямилась. – Я чувствую Крошку.
Раздался стук, – еще одно несоответствие, он не был похож на стук в легкую внутреннюю дверь, – и послышался голос Крошки:
– Можно войти? – Ждать ответа она не стала (сомневаюсь, чтобы это вообще входило в ее привычки), а вошла прямо вслед за вопросом.
Помещение, которое я увидел в открывшуюся дверь, выглядело как верхний холл в нашем доме. Здорово они поработали!
– Входи, милая!
– Конечно, можно, Крошка! Ты ведь уже вошла!
– Не ехидничай.
– Чья бы корова мычала... Привет, малыш!
– И тебе привет.
Материня скользнула в сторону.
– Долго не задерживайся. Крошка. Его нельзя утомлять.
– Не буду, Материня.
– До свиданья, мои дорогие.
– Когда в моей палате приемные часы? – спросил я.
– Когда она разрешит.
Крошка стояла, уперев кулаки в бедра, и разглядывала меня. Впервые за все время нашего знакомства она была отмыта дочиста: щеки еще розовые от щетки, пышные волосы – может, она и впрямь будет хорошенькой лет через десять. Одета она была как обычно, но одежда выглядела свежей, все пуговицы на месте и дыры искусно заделаны.
– Так-так, – сказала она, вздохнув. – Похоже, что тебя еще можно будет не выбрасывать на свалку.
– Я-то в кондиции. А ты как?
Крошка сморщила носик:
– Слабый укус мороза. Ерунда. А вот ты разваливался на части.
– Ну да?
– Не могу подробно описать твое состояние, потому что для этого придется употреблять слова, которые мама сочла бы «неженственными».
– А к этому мы очень непривычные.
– Не язви. Все равно не умеешь.
– А ты не позволишь попрактиковаться на тебе?
Крошка собралась уже было ответить в свойственной ей манере, но, запнувшись вдруг на полуслове, улыбнулась и подошла поближе. На один неловкий момент мне даже показалось, что она хочет меня поцеловать. Но она только расправила простыни и сказала серьезно:
– Да нет, умеешь, и еще как. Ты можешь язвить, быть противным, жестким, и ты можешь ругать меня и как угодно наказывать, и я даже не пикну. Да что там, я готова спорить, что ты сможешь даже поспорить с Материней.
Поспорить с Материней? Я не мог даже представить себе, что у меня может возникнуть подобное желание.
– Какая ты стала благонравная, – улыбнулся я, – нимб прямо так и светится.
– Если бы не ты, мне и вправду пришлось бы обзаводиться нимбом. Или, что более вероятно, узнать, что недостойна его.
– Да? А я помню, что кто-то росточком с тебя нес меня по туннелю почти как куль с углем.
– Это неважно, – увильнула она от ответа, – важно то, что ты установил маяк.
– Что ж, останемся каждый при своем мнении. Однако там было холодно. – Я решил сменить тему, потому что нам обоим стало неловко. Ее слова о маяке кое-что мне напомнили. – Крошка, а куда мы попали?
– То есть как– «куда»? Мы в доме Материни, – оглянувшись, она добавила: – О, я совсем забыла, Кип, это вовсе не твоя...
– Знаю, знаю, – отвечал я нетерпеливо, – это имитация. Сразу видно.
– Сразу? – расстроилась Крошка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Материня!
– Доброе утро, сынок. Очень рада, что тебе лучше.
– Я себя чувствую просто чудесно. Прекрасно выспался и... – Уставившись на нее во все глаза, я выпалил: – Но ведь вы же умерли! – Это вырвалось само собой.
Ответ ее звучал ласково, с оттенком мягкой шутки, как обычно поправляют детей, проявивших естественную детскую бестактность:
– Нет, милый, я просто замерзла. Я не такая хрупкая, как тебе, судя по всему, кажется.
Моргнув от удивления, я снова впился в нее глазами:
– Так это был не сон?
– Нет, это был не сон.
– Я думал, что вернулся домой, и... – попытавшись сесть, я сумел лишь поднять голову. – Но ведь я дома! – Мы были в моей комнате! Слева стенной шкаф для одежды, за спиной Материни – дверь в холл, справа мой письменный стол, заставленный книжками, и вымпел нашей школы над ним; окно, в которое стучит ветками старый вяз, и листья его, пронизанные солнечным светом, шевелит ветерок.
И моя любимая логарифмическая линейка лежала там, где я ее оставил. В голове пошло кругом, но я во всем разобрался. Все произошло наяву, а глупый конец – полет на Вегу – примерещился во сне от кодеина.
– Вы привезли меня домой?
– Мы привезли тебя домой. В твой второй дом. Ко мне. – Кровать подо мной заходила ходуном. Я хотел вцепиться в нее, но руки не двигались. Материня продолжала: – Ты нуждался в своем гнезде, и мы тебе его приготовили.
– Я ничего не могу понять, Материня.
– Мы знаем, что в своем гнезде птица легче выздоравливает. И постарались воссоздать твое.
В том, что она пропела, не было, конечно, ни «птицы», ни «гнезда», но даже в полном издании словаря Вебстера вы вряд ли найдете более подходящие эквиваленты.
Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вздох. Я все понял – ведь что-что, а объяснять она умела. Я был не у себя дома, не в своей комнате, – это просто очень похожая имитация. Но я все еще не пришел в себя.
Присмотревшись повнимательней, я удивился, как мог так ошибиться.
Свет падал в окно не с той стороны, как обычно. На потолке не было заплаты, которая появилась с тех пор, как я мастерил себе на чердаке тайное убежище и пробил молотком штукатурку. Книги стояли слишком ровно и казались слишком чистыми, как конфетная коробка. Я не узнавал переплеты.
Общий эффект был потрясающе удачен, но детали не удались.
– Мне нравится эта комната, – пропела Материня, – она похожа на тебя, Кип.
– Материня, – спросил я слабым голосом, – как вам это удалось?
– Мы расспросили тебя. И Крошка помогла.
Но ведь Крошка никогда не видела моей комнаты, подумал я, но потом сообразил, что она видела достаточно американских домов, чтобы выступать в роли консультанта по их оформлению.
– Крошка здесь?
– Она скоро придет.
Раз и Материня, и Крошка были со мной, дела обстояли явно неплохо. Вот только...
– Материня, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Положив мне на лоб свою маленькую теплую лапку, Материня склонилась надо мной так, что я ничего не видел, кроме ее глаз.
– Ты очень сильно пострадал. Но сейчас ты выздоравливаешь. Не волнуйся.
Если Материня говорит «не волнуйся», то волноваться не о чем. Тем более, что делать стойку на руках у меня настроения не было. Мне вполне хватало того, что я мог смотреть в ее глаза. В этих глазах можно было утонуть, можно было нырнуть в них и плавать.
– Хорошо, Материня. – Тут я вспомнил кое-что еще. – Скажите... вы ведь замерзли?
– Да.
– Но... Но ведь вода, замерзая, разрывает живые клетки. Во всяком случае, так принято считать.
– Мое тело никогда не даст этому случиться, – ответила она, поджав губы.
– Вот как... – Я подумал немного. – Только меня в жидкий воздух не суйте! Я для этого не создан.
Опять в ее песне послышался снисходительный юморок.
– Мы постараемся тебе не повредить, – она выпрямилась. – Я чувствую Крошку.
Раздался стук, – еще одно несоответствие, он не был похож на стук в легкую внутреннюю дверь, – и послышался голос Крошки:
– Можно войти? – Ждать ответа она не стала (сомневаюсь, чтобы это вообще входило в ее привычки), а вошла прямо вслед за вопросом.
Помещение, которое я увидел в открывшуюся дверь, выглядело как верхний холл в нашем доме. Здорово они поработали!
– Входи, милая!
– Конечно, можно, Крошка! Ты ведь уже вошла!
– Не ехидничай.
– Чья бы корова мычала... Привет, малыш!
– И тебе привет.
Материня скользнула в сторону.
– Долго не задерживайся. Крошка. Его нельзя утомлять.
– Не буду, Материня.
– До свиданья, мои дорогие.
– Когда в моей палате приемные часы? – спросил я.
– Когда она разрешит.
Крошка стояла, уперев кулаки в бедра, и разглядывала меня. Впервые за все время нашего знакомства она была отмыта дочиста: щеки еще розовые от щетки, пышные волосы – может, она и впрямь будет хорошенькой лет через десять. Одета она была как обычно, но одежда выглядела свежей, все пуговицы на месте и дыры искусно заделаны.
– Так-так, – сказала она, вздохнув. – Похоже, что тебя еще можно будет не выбрасывать на свалку.
– Я-то в кондиции. А ты как?
Крошка сморщила носик:
– Слабый укус мороза. Ерунда. А вот ты разваливался на части.
– Ну да?
– Не могу подробно описать твое состояние, потому что для этого придется употреблять слова, которые мама сочла бы «неженственными».
– А к этому мы очень непривычные.
– Не язви. Все равно не умеешь.
– А ты не позволишь попрактиковаться на тебе?
Крошка собралась уже было ответить в свойственной ей манере, но, запнувшись вдруг на полуслове, улыбнулась и подошла поближе. На один неловкий момент мне даже показалось, что она хочет меня поцеловать. Но она только расправила простыни и сказала серьезно:
– Да нет, умеешь, и еще как. Ты можешь язвить, быть противным, жестким, и ты можешь ругать меня и как угодно наказывать, и я даже не пикну. Да что там, я готова спорить, что ты сможешь даже поспорить с Материней.
Поспорить с Материней? Я не мог даже представить себе, что у меня может возникнуть подобное желание.
– Какая ты стала благонравная, – улыбнулся я, – нимб прямо так и светится.
– Если бы не ты, мне и вправду пришлось бы обзаводиться нимбом. Или, что более вероятно, узнать, что недостойна его.
– Да? А я помню, что кто-то росточком с тебя нес меня по туннелю почти как куль с углем.
– Это неважно, – увильнула она от ответа, – важно то, что ты установил маяк.
– Что ж, останемся каждый при своем мнении. Однако там было холодно. – Я решил сменить тему, потому что нам обоим стало неловко. Ее слова о маяке кое-что мне напомнили. – Крошка, а куда мы попали?
– То есть как– «куда»? Мы в доме Материни, – оглянувшись, она добавила: – О, я совсем забыла, Кип, это вовсе не твоя...
– Знаю, знаю, – отвечал я нетерпеливо, – это имитация. Сразу видно.
– Сразу? – расстроилась Крошка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64