– Материня может в любое время реквизировать любой корабль – она очень важная особа. А потом полчаса маневрирования в атмосфере – и все дела. Все происходит в реальном времени, и никаких парадоксов.
Я напряженно пытался переварить это. Двадцать семь световых лет они покрывают за час, да еще получают выговор за опоздание при этом. Этак соседи по кладбищу дадут доктору Эйнштейну прозвище «Вертушка-Альберт».
– Но как? Каким образом?
– Ты знаком с геометрией. Кип? С неэвклидовой, конечно.
– Как тебе сказать... Пытался разобраться в открытых и закрытых изогнутых поверхностях и читал популярные книги доктора Белла. Но чтобы знать...
– По крайней мере ты не отмахнешься сразу, если услышишь, что прямая линия вовсе не обязательно является кратчайшим расстоянием между двумя точками. – Руки ее задвигались, как будто выжимали грейпфрут. – Потому что это неверно; видишь ли. Кип, все пространство соприкасается. Его можно сложить в ведро, запихнуть в наперсток, если найти правильные совмещения.
Очень туманно я представил себе Вселенную, втиснутую в кофейную чашку: плотно сбитые ядра и электроны – по-настоящему плотно, а не как в тонком математическом призраке, который, как считают, представляет собой даже ядро урана. Нечто вроде «первородного атома», к которому прибегают некоторые космогонисты, пытаясь объяснить расширяющуюся Вселенную. Что же, может, она такая и есть – одновременно сжатая и расширяющаяся.
Как парадокс «волночастицы» – волна не может быть частицей, а частица не может быть волной, тем не менее все на свете является и тем, и другим. Тот, кто верит в «волночастицы», поверит во что угодно, а тот, кто не верит, вообще может по этому поводу не беспокоиться и не верить ни во что, даже в собственное существование, потому что из волночастиц мы и состоим.
– Сколько измерений? – еле спросил я.
– А сколько по-твоему?
– По-моему? Двадцать, наверное. По четыре на каждое из первых четырех, чтобы по углам просторнее было.
– Двадцать – это даже не начало. Я сама не знаю, Кип; и геометрии я не знаю тоже, мне только казалось, что я ее знаю. Поэтому я пристала к ним, как репей.
– К Материне?
– О, что ты! Она ее тоже не знает. Так, только в той мере, чтобы вводить и выводить корабль из складок пространства.
– Всего-то? – хмыкнул я.
Надо было мне глубоко изучить искусство маникюра и ни в жизнь не поддаваться на уловки отца заставить меня получить образование. Ведь этому конца нет: чем больше познаешь, тем больше приходится познавать.
– Скажи-ка, Крошка, ведь ты знала, куда маяк посылал сигналы, правда?
– Кто, я? – Она приняла невинный вид. – Как тебе сказать... В общем-то, да.
– И ты знала, что мы полетим на Вегу?
– Ну... Если бы сработал маяк, если бы нам удалось послать сигнал вовремя...
– А теперь вопрос «на засыпку». Почему ты ничего не сказала об этом мне?
– Видишь ли... – Крошка всерьез решила разделаться с пуговицей. – Я не знала, насколько хорошо ты знаком с математикой... И ты ведь мог встать в мужскую разумную позу, решить, что ты взрослый и все знаешь лучше меня, и все такое. Ты ведь мне не поверил бы?
– Может, и не поверил бы. Но если у тебя еще раз появится желание что-нибудь от меня утаить «ради моего собственного блага», не соизволишь ли ты допустить, что я отнюдь не закоснел в своем невежестве? Я знаю, что я – не гений, но я постараюсь проявить достаточно широкомыслия и, может, даже сумею на что-нибудь сгодиться, если буду знать, что у тебя на уме. И перестань вертеть пуговицу.
Крошка поспешно ее отпустила.
– Хорошо, Кип, я запомню.
– Спасибо. Мне сильно досталось?
Она промолчала.
– Сильно, значит. А их корабли могут мгновенно покрыть любое расстояние. Почему ты не попросила их доставить меня домой и быстро отправить в больницу?
Крошка замялась. Затем спросила:
– Как ты себя чувствуешь сейчас?
– Прекрасно. Только ощущаю, что мне давали наркоз или что-то в этом роде.
– "Что-то в этом роде", – повторила она. – Но тебе кажется, что ты поправляешься?
– "Поправляешься"! Я уже поправился!
– Нет. Но поправишься. – Она пристально посмотрела на меня. – Сказать тебе все по правде, Кип?
– Валяй, говори.
– Если бы тебя доставили на Землю, в самую лучшую больницу, которая у нас есть, ты был бы сейчас инвалидом, ясно? Безруким и безногим. А здесь ты скоро будешь абсолютно здоров. Тебе не ампутировали ни одного пальца.
Хорошо, что в какой-то мере Материня подготовила меня. Я спросил только:
– Это действительно так?
– Да. И то, и другое. Ты будешь абсолютно здоров. – Лицо ее вдруг задрожало. – Ты был в таком ужасном состоянии! Я видела.
– Так плохо?
– Ужасно! Меня потом кошмары мучали.
– Не надо было им позволять тебе смотреть.
– Она не могла запретить. Я – ближайшая родственница.
– То есть как? Ты что, выдала себя за мою сестру?
– Но я ведь действительно твоя ближайшая родственница.
Я хотел было обозвать ее нахалкой, но вовремя прикусил язык. На расстоянии 160 триллионов миль мы с ней были единственными землянами. Так что Крошка оказалась права. Как всегда.
– И поэтому им пришлось дать мое разрешение, – продолжала она.
– Разрешение на что? Что они со мной сделали?
– Сначала погрузили в жидкий гелий. И весь последний месяц, пока ты оставался там, использовали меня как подопытного кролика. Потом три дня назад – наших дня – тебя разморозили и начали над тобой работать. С тех пор ты хорошо поправляешься.
– И в каком же я сейчас состоянии?
– Как сказать. Регенерируешь... Это ведь не кровать, Кип. Только выглядит так.
– Что же это тогда?
– В нашем языке нет эквивалента, а их ноты я не могу воспроизвести – тональность слишком высока. Но все пространство, начиная отсюда, – она похлопала рукой по кровати, – и до комнаты внизу, занято оборудованием, которое тебя лечит. Ты опутан проводами, как эстрада клуба электронной музыки.
– Интересно бы взглянуть.
– Боюсь, что нельзя. Да, Кип, ты же не знаешь! Им пришлось срезать с тебя скафандр по кускам.
Это расстроило меня куда больше, чем рассказ о том, в каком я был плачевном состоянии.
– Что? Они разрезали Оскара? То есть, я имею в виду мой скафандр?
– Я знаю, что ты имеешь в виду. В бреду ты все время говорил с Оскаром и сам себе отвечал за него. Иногда я думаю, что ты – шизоид. Кип.
– Ты запуталась в терминах, коротышка. Скорее уж у меня раздвоение личности. Да ладно, ты ведь сама параноик.
– Подумаешь, я давно уже знаю. Но я очень хорошо скомпенсированный параноик. Хочешь увидеть Оскара? Материня так и знала, что ты о нем спросишь, когда проснешься.
Она открыла стенной шкаф.
– То есть как? Ты же сказала, что его разрезали!
– А потом починили. Стал как новый, даже лучше прежнего.
– Тебе пора уходить, милая! Не забывай, о чем мы договорились, – зазвучала песенка Материни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64