На вид совершенно невинный, не возбуждающий никаких, ни малейших подозрений, а то, что у него нетипичная начинка, так ведь это никому и в голову не придёт.
После чего Антуанетта сама себе поклялась не говорить о находке ни одной живой душе, даже мужу.
* * *
В семействе Кацперских после отъезда из дому двух сыновей оставалось ещё пятеро детей, причём все, даже девочки, получили образование. Все три дочери умели писать, читать и считать, а одна даже играла на пианино, принадлежащем господам. Кацперскими чрезвычайно уважалось написанное слово, так что письма обоих покинувших семью братьев не только читались-перечитывались, но и бережно сохранялись. Особенно последние письма Мартинека, в которых столь красочно описывались достоинства французской невесты, ставшей вскорости женой. Младшая сестра Мартина так вся и пылала, перечитывая их по сотому разу. Правда, отец и братья не разделяли её восторгов, ну, скажем, по поводу необыкновенной хозяйственности Антоси (польский аналог Антуанетты). Не понимали они, как можно приходить в восторг от того, какую необыкновенную подушечку для иголок и булавок эта самая Антося смастерила и теперь носится с нею как не знаю кто? А вот мать и сестры вполне разделяли восторги Мартина и считали, что в хозяйстве подушечка о многом говорит, так что нечего мужикам смеяться над тем, чего не понимают. А привязанность Антоси к какой-то подушечке тоже только женщинам дано понять, это очень даже трогательная черта в молодой девушке. Так что и мать, и сестры не могли дождаться, когда же наконец Мартинек привезёт домой свою экзотическую невесту. И всячески уговаривали Мартинека сделать это скорее.
Отец семейства не разделял умиления своих баб.
— Чему радуетесь, дурьи головы? — ворчал он на них. — Подумали бы хоть над тем, где тут эта французка жить станет. Вот в этой избе? Они же оба с Мартином при больших господах и сами изнежились, невестка моя небось себя панюсей считает.
Покрутит носом на наше убожество и живенько отсюда смотается. Да ещё с три короба пакостей вам же и наговорит, потом не отплюётесь.
Жена в долгу не осталась и так ответила старику Кацперскому:
— А ты бы, вместо того чтобы раньше времени оговаривать девушку, взял, да о новом доме подумал, ведь эта хата совсем разваливается. Деньжат подсобрал, самое время о доме подумать. Нам же тоже в охотку пожить, как людям. Да и паненка Юстина давно о том говорит, помочь обещается, коли нужда будет.
Дочери горячо поддержали мать, хотя сами, того и гляди, покинут родительский дом. Но ведь девицам негоже признаваться, что каждая мечтает о замужестве, так и сглазить недолго, а тогда век в старых девах прозябать. И так все бабы Кацперские наседали на старика, так уламывали его, что тот поддался наконец уговорам и решил ставить новый дом. Старшенькие сыновья, Флорек и Мартинек, не только всецело одобрили идею, но и материально поддержали её, прислав старикам значительные суммы. Тут в родовое гнездо Пшилесских приехала Юстина. Приличия обязывали перед свадьбой побывать у отца с матерью, жива была и бабка Пшилесская, которой непременно хотелось повидать внучку ещё в девическом состоянии. Повидать, одарить, поговорить и убедиться, верный ли выбор сделала внучка, не пожалеть бы потом. В таких случаях без советов старших не обойтись. Пребывая в состоянии непреходящего счастливого одурения, Юстина была готова весь свет осчастливить. Она охотно приехала к родителям и бабке, выслушала с милой улыбкой их советы и активно подключилась к строительству Кацперскими нового дома.
Юстина хорошо помнила, что жизнью обязана Флореку, без раздумья прыгнувшему вслед за ней в пруд. Боже, сколько она тогда успела наглотаться грязной воды и ила, такое никогда не забудешь!
Новый дом Кацперских — кирпичный, с мезонином, более походил на господский особняк, чем на крестьянскую лачугу. При нем усадьба на загляденье. В таком не стыдно принимать и Мартина с его французской жёнушкой. Да откровенно говоря, и три Мартина с тремя «французками» свободно бы разместились. Правда, строительство таких хором немного затянулось, так что с французской женой сына старики Кацперские увиделись лишь через четыре года. К этому времени один из двух оставшихся при родителях братьев Флорека поступил в духовную семинарию, а второй вовсю ухлёстывал за богатой купеческой дочкой в стольном городе Варшаве. Излишне говорить, что все три дочери уже выскочили замуж, причём Мартин с супругой успели прибыть на свадьбу последней.
— Глянь-ка, сынок, — с горечью говорил Мартину старик отец, — в те поры, как нас было семь-десят, да ещё старая бабка в придачу, на одной печи как-то умещались, а вот теперь места вдосталь, а по покоям ходить-то и некому. Помру я, кто останется? Вы оба на чужбине, Юзек на ксёндза сподобился, Франек, моргнуть не успеешь, в Варшаве осядет.
Девки все пристроены, все хозяйками на своих подворьях. Да нет, я не жалуюсь, чего уж там, грех жаловаться, все слава Богу устроилось, все дети в люди вышли, живут не тужат, а только кто же на отцовском наделе-то останется? Кому земля перейдёт? Не подумай, я тебя не уламываю, где уж тебе на пахоте хребтину-то гнуть, вон рученьки какие белые. А твоя жена…
— Антося тебе не понравилась? — вскинулся Мартин.
— С чего ты взял? Антося твоя — баба на славу, и собой хороша, и ласкова, и к нам с матерью с почтением, и за тобой ходит как за малым дитем, да ведь она тоже к земле не способная. Небось даже коровы не выдоит…
— Ясновельможная пани Пшилесская тоже коров не обхаживает.
— А тебе уже о шляхетстве мечтается? Так ведь у ясновельможного пана Пшилесского влуки, а у тебя только морги. Я бы, может, и прикупил землицы, аккурат пан Пшилесский продаёт, да для кого покупать-то?
Мартинек, ставший к этому времени уже совладельцем нотариальной конторы в Париже, заикаясь ответил:
— Для Флорека.
— Дак он, чать, неженатый.
— Ну и что же? Флорек ещё не стар. А сейчас управляет всем поместьем графским, у де Нуармонов владения — за день не объедешь! Графиня уже стара, панна Юстина за англичанина вышла, а при графе Флорек нипочём не останется. Вот увидишь, вернётся и переймёт отцовское хозяйство. Хотя ведь все равно придётся тебе, отец, делить его, чтобы всем детям досталось.
— Тот, кому своё хозяйство оставлю, выплатит остальным их долю.
— Было бы с чего.
— А Флореку не с чего?
— Кто его знает… Выплатить братьям-сёстрам их долю, может, и хватит, но тогда сам ни с чем останется. А я… Понимаешь, батя, привык я к городу…
Нет, не о том я… В деревне охотно бы поселился, здесь все родное, но уж очень я втянулся в наши юридические дела. И знаешь, у меня неплохо получается. Нравится мне моё дело, люблю я его. И захватывает, ну вот, скажем, как охота!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
После чего Антуанетта сама себе поклялась не говорить о находке ни одной живой душе, даже мужу.
* * *
В семействе Кацперских после отъезда из дому двух сыновей оставалось ещё пятеро детей, причём все, даже девочки, получили образование. Все три дочери умели писать, читать и считать, а одна даже играла на пианино, принадлежащем господам. Кацперскими чрезвычайно уважалось написанное слово, так что письма обоих покинувших семью братьев не только читались-перечитывались, но и бережно сохранялись. Особенно последние письма Мартинека, в которых столь красочно описывались достоинства французской невесты, ставшей вскорости женой. Младшая сестра Мартина так вся и пылала, перечитывая их по сотому разу. Правда, отец и братья не разделяли её восторгов, ну, скажем, по поводу необыкновенной хозяйственности Антоси (польский аналог Антуанетты). Не понимали они, как можно приходить в восторг от того, какую необыкновенную подушечку для иголок и булавок эта самая Антося смастерила и теперь носится с нею как не знаю кто? А вот мать и сестры вполне разделяли восторги Мартина и считали, что в хозяйстве подушечка о многом говорит, так что нечего мужикам смеяться над тем, чего не понимают. А привязанность Антоси к какой-то подушечке тоже только женщинам дано понять, это очень даже трогательная черта в молодой девушке. Так что и мать, и сестры не могли дождаться, когда же наконец Мартинек привезёт домой свою экзотическую невесту. И всячески уговаривали Мартинека сделать это скорее.
Отец семейства не разделял умиления своих баб.
— Чему радуетесь, дурьи головы? — ворчал он на них. — Подумали бы хоть над тем, где тут эта французка жить станет. Вот в этой избе? Они же оба с Мартином при больших господах и сами изнежились, невестка моя небось себя панюсей считает.
Покрутит носом на наше убожество и живенько отсюда смотается. Да ещё с три короба пакостей вам же и наговорит, потом не отплюётесь.
Жена в долгу не осталась и так ответила старику Кацперскому:
— А ты бы, вместо того чтобы раньше времени оговаривать девушку, взял, да о новом доме подумал, ведь эта хата совсем разваливается. Деньжат подсобрал, самое время о доме подумать. Нам же тоже в охотку пожить, как людям. Да и паненка Юстина давно о том говорит, помочь обещается, коли нужда будет.
Дочери горячо поддержали мать, хотя сами, того и гляди, покинут родительский дом. Но ведь девицам негоже признаваться, что каждая мечтает о замужестве, так и сглазить недолго, а тогда век в старых девах прозябать. И так все бабы Кацперские наседали на старика, так уламывали его, что тот поддался наконец уговорам и решил ставить новый дом. Старшенькие сыновья, Флорек и Мартинек, не только всецело одобрили идею, но и материально поддержали её, прислав старикам значительные суммы. Тут в родовое гнездо Пшилесских приехала Юстина. Приличия обязывали перед свадьбой побывать у отца с матерью, жива была и бабка Пшилесская, которой непременно хотелось повидать внучку ещё в девическом состоянии. Повидать, одарить, поговорить и убедиться, верный ли выбор сделала внучка, не пожалеть бы потом. В таких случаях без советов старших не обойтись. Пребывая в состоянии непреходящего счастливого одурения, Юстина была готова весь свет осчастливить. Она охотно приехала к родителям и бабке, выслушала с милой улыбкой их советы и активно подключилась к строительству Кацперскими нового дома.
Юстина хорошо помнила, что жизнью обязана Флореку, без раздумья прыгнувшему вслед за ней в пруд. Боже, сколько она тогда успела наглотаться грязной воды и ила, такое никогда не забудешь!
Новый дом Кацперских — кирпичный, с мезонином, более походил на господский особняк, чем на крестьянскую лачугу. При нем усадьба на загляденье. В таком не стыдно принимать и Мартина с его французской жёнушкой. Да откровенно говоря, и три Мартина с тремя «французками» свободно бы разместились. Правда, строительство таких хором немного затянулось, так что с французской женой сына старики Кацперские увиделись лишь через четыре года. К этому времени один из двух оставшихся при родителях братьев Флорека поступил в духовную семинарию, а второй вовсю ухлёстывал за богатой купеческой дочкой в стольном городе Варшаве. Излишне говорить, что все три дочери уже выскочили замуж, причём Мартин с супругой успели прибыть на свадьбу последней.
— Глянь-ка, сынок, — с горечью говорил Мартину старик отец, — в те поры, как нас было семь-десят, да ещё старая бабка в придачу, на одной печи как-то умещались, а вот теперь места вдосталь, а по покоям ходить-то и некому. Помру я, кто останется? Вы оба на чужбине, Юзек на ксёндза сподобился, Франек, моргнуть не успеешь, в Варшаве осядет.
Девки все пристроены, все хозяйками на своих подворьях. Да нет, я не жалуюсь, чего уж там, грех жаловаться, все слава Богу устроилось, все дети в люди вышли, живут не тужат, а только кто же на отцовском наделе-то останется? Кому земля перейдёт? Не подумай, я тебя не уламываю, где уж тебе на пахоте хребтину-то гнуть, вон рученьки какие белые. А твоя жена…
— Антося тебе не понравилась? — вскинулся Мартин.
— С чего ты взял? Антося твоя — баба на славу, и собой хороша, и ласкова, и к нам с матерью с почтением, и за тобой ходит как за малым дитем, да ведь она тоже к земле не способная. Небось даже коровы не выдоит…
— Ясновельможная пани Пшилесская тоже коров не обхаживает.
— А тебе уже о шляхетстве мечтается? Так ведь у ясновельможного пана Пшилесского влуки, а у тебя только морги. Я бы, может, и прикупил землицы, аккурат пан Пшилесский продаёт, да для кого покупать-то?
Мартинек, ставший к этому времени уже совладельцем нотариальной конторы в Париже, заикаясь ответил:
— Для Флорека.
— Дак он, чать, неженатый.
— Ну и что же? Флорек ещё не стар. А сейчас управляет всем поместьем графским, у де Нуармонов владения — за день не объедешь! Графиня уже стара, панна Юстина за англичанина вышла, а при графе Флорек нипочём не останется. Вот увидишь, вернётся и переймёт отцовское хозяйство. Хотя ведь все равно придётся тебе, отец, делить его, чтобы всем детям досталось.
— Тот, кому своё хозяйство оставлю, выплатит остальным их долю.
— Было бы с чего.
— А Флореку не с чего?
— Кто его знает… Выплатить братьям-сёстрам их долю, может, и хватит, но тогда сам ни с чем останется. А я… Понимаешь, батя, привык я к городу…
Нет, не о том я… В деревне охотно бы поселился, здесь все родное, но уж очень я втянулся в наши юридические дела. И знаешь, у меня неплохо получается. Нравится мне моё дело, люблю я его. И захватывает, ну вот, скажем, как охота!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134