Правда, его можно было бы упрекнуть в непрактичности и излишнем жизненном оптимизме, но, в конце концов, жизнерадостность – не такой уж крупный недостаток, во всяком случае, появилась надежда, что как-нибудь с Маринкой выдержит.
Отпустить дочь замуж без приданого для Юстины, воспитавшейся на прабабкином дневнике, было совершенно невозможной вещью. Амелия была вправе поступать по-своему, откалывать номера, она ведь сирота без отца и матери, совершеннолетняя и платежеспособная, но Маринка не сирота, а времена к тому же наступили благоприятные, поэтому невесту снарядить следовало так, чтобы разбогатевшее простонародье не задирало нос. Отложив до лучших времен и дневник, и портреты, Юстина приобрела в комиссионке за деньги Барбары роскошное свадебное платье, а на свои собственные – всевозможные простыни, полотенца и прочее бельишко. Причем закупать все пришлось самой Юстине, Маринка, вынужденная до поры держаться за школу, занята была с утра до ночи.
Пышное венчание состоялось в костеле св. Михаила, Маринка с мужем поселилась у родителей мужа, но спокойствие оказалось недолгим, ибо дом их и в самом деле принялись сносить. Маринке с мужем выделили квартиру, и пришлось родным помогать в обустройстве. А потом родилась Эва, и пришлось помогать с ребенком. А потом Павлик засобирался в путешествие по Франции и отбыл. А потом Амелька решилась выйти второй раз замуж за коллегу по профессии, и они надумали совместными усилиями где-то на чердаке обустроить свое фотоателье, в чем им опять же пришлось помогать. А потом Людвик слетел с лошади и сломал руку, пришлось ухаживать за ним. И во всех этих делах в первую голову все сваливалось на Юстину, ведь она не работала, у нее было время, а она такая рассудительная, благожелательная, добрая и уравновешенная! Вот и искала она мебель Маринке, помогала советами и делом Амельке, хлопотала за Павлика, утешала Гортензию, сидела у постели Людвика и даже время от времени вывозила его полюбоваться на лошадок, без чего дядюшка непременно бы погиб.
К дневнику прабабки Юстина смогла обратиться лишь года через два и, когда усаживалась за него, поймала себя на ощущении, словно вступает в рай небесный.
* * *
…Вот и опять не менее недели в Блендове пришлось провести, поскольку бабка явно с жизнью расставалась. Все указания ее на маленьких бумажках я записала, потому как дневник свой дома оставила, потом перепишу. Перед кончиною бабка заговариваться стала, вот и не ведаю, что мне с толком говорила, а что в умственном помешательстве. Что могла, то по ее желанию сделала, записи еще прабабки, каракули невозможные, в потайном отделении секретера припрятаны были. И записи те бабка наказала мне свято сохранить, хотя прочесть их нет никакой возможности.
Более всего терзалась бабка из-за драгоценностей, перепрятать мне велела, много раз повторяла «перепрятать», я так поняла – некто или что подглядел, или подслушал, и я решила все драгоценности по-своему скрыть. Поначалу думала забрать их к себе в Глухов, но нет там достойного места потайного, а уж вещи-то больно лакомые, кто угодно польстится. И приметные, взять ту же табакерку с портретом императора.
Скончалась бабка, царствие ей небесное, и на меня все хлопоты по похоронам свалились: и гостей приглашать, и все в доме обустроить со сколь возможной пристойной пышностью. Полагаю, с делом этим я неплохо справилась, коль скоро никто слова злого не произнес, а матушка моя очень хвалила и на комплименты мне не скупилась, дескать, никак от меня такой распорядительности не ожидала. А что на богатых поминках никто из прислуги ничего не украл, так в том сугубая заслуга панны Доминики, блюла она хозяйское добро от чужой прислуги, наша бы и без присмотра не украла. К тому же блюда были на удивление хороши, в особенности торт миндальный…
Описание тризны по бабке вместе с похвалами распорядительности панны Доминики заняло у Матильды страницы две. Зато целых десять потребовалось на подробное описание нарядов, в которых заявились гостьи на поминки, особенно запомнился туалет некой панны Клариссы, ставшей теперь баронессой Гардан и прибывшей прямо из Парижа. Оказывается, в Париже теперь царит мода на черные кружева, что просто потрясло всех местных модниц во главе с Матильдой. И еще запомнилось траурное одеяние тетки Клементины. Та выудила из глубин своих сундуков прямо-таки кладбищенское украшение, пришедшееся в данном случае как нельзя более кстати: искусно вырезанные из слоновой кости изящные черепа, которыми и украсила черное платье. Реакция гостей на черепа оказалась неоднозначной, всего хватало – восторга, зависти, страха и возмущения.
Сразу же после бабкиных похорон Матильда поссорилась с мужем, который намеревался немедленно увезти жену домой, и без того она пробыла в отсутствии несколько месяцев, ухаживая за умирающей. Но той уезжать никак было нельзя, ведь в соответствии с бабкиными заветами следовало сделать кое-какие перестройки в доме, чтобы перепрятать драгоценности, а говорить об этом даже Матеушу запрещалось. И как Матеуш ни злился, пришлось одному возвращаться в Глухов, надо же было кому-то за хозяйством присматривать…
…чем я была весьма довольна. Неправду ему пришлось сказать, пообещалась через два дня домой возвратиться, сама же почитай с месяц провела в Блендове. Сделав необходимое, домой вернулась, и по возвращении большой скандал меня ожидал, признаться, пламенно завершенный, как между супругами водится.
А я хоть и сделала все в Блендове как следует, но все же лучше бы мне там пребывать, сердце неспокойно, не стряслось ли чего. Прислугу, правда, я чуть не всю рассчитала, кроме самых доверенных, да и панне Доминике присматривать наказала. А ключи на одном кольце уже здесь заклепать велела.
И еще себя ругаю, зачем забрала из Блендова сервиз серебряный, камнями драгоценными изобильно изукрашенный, но уж больно опасно было оставлять его там. Сервиз этот никоим образом с Наполеоном не связан, лет на сто постарее будет, бабка его «ренессансным» окрестила. А и без императора свою ценность имеет, одни рубины да изумруды кого хочешь соблазнят. Сдается мне, нет подобного на свете, не стану же я его в буфете выставлять? Вот и думаю – не следовало его сюда везти, бед бы не натворил.
И опять Юстина не получила четкого ответа: так что же все-таки с этими драгоценностями?
…совсем плохие времена настали, шляхетский гонор уже в полный упадок пришел, дочерей за кого ни попадя замуж выдают и женятся на первой встречной. Молодой пан Вальдецкий купчиху себе приглядел, купецкую дочь, все наши от него отвернулись и поклялись ни за что их у себя не принимать, крик на весь уезд стоял, но они не слышали, ибо в Варшаве венчались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Отпустить дочь замуж без приданого для Юстины, воспитавшейся на прабабкином дневнике, было совершенно невозможной вещью. Амелия была вправе поступать по-своему, откалывать номера, она ведь сирота без отца и матери, совершеннолетняя и платежеспособная, но Маринка не сирота, а времена к тому же наступили благоприятные, поэтому невесту снарядить следовало так, чтобы разбогатевшее простонародье не задирало нос. Отложив до лучших времен и дневник, и портреты, Юстина приобрела в комиссионке за деньги Барбары роскошное свадебное платье, а на свои собственные – всевозможные простыни, полотенца и прочее бельишко. Причем закупать все пришлось самой Юстине, Маринка, вынужденная до поры держаться за школу, занята была с утра до ночи.
Пышное венчание состоялось в костеле св. Михаила, Маринка с мужем поселилась у родителей мужа, но спокойствие оказалось недолгим, ибо дом их и в самом деле принялись сносить. Маринке с мужем выделили квартиру, и пришлось родным помогать в обустройстве. А потом родилась Эва, и пришлось помогать с ребенком. А потом Павлик засобирался в путешествие по Франции и отбыл. А потом Амелька решилась выйти второй раз замуж за коллегу по профессии, и они надумали совместными усилиями где-то на чердаке обустроить свое фотоателье, в чем им опять же пришлось помогать. А потом Людвик слетел с лошади и сломал руку, пришлось ухаживать за ним. И во всех этих делах в первую голову все сваливалось на Юстину, ведь она не работала, у нее было время, а она такая рассудительная, благожелательная, добрая и уравновешенная! Вот и искала она мебель Маринке, помогала советами и делом Амельке, хлопотала за Павлика, утешала Гортензию, сидела у постели Людвика и даже время от времени вывозила его полюбоваться на лошадок, без чего дядюшка непременно бы погиб.
К дневнику прабабки Юстина смогла обратиться лишь года через два и, когда усаживалась за него, поймала себя на ощущении, словно вступает в рай небесный.
* * *
…Вот и опять не менее недели в Блендове пришлось провести, поскольку бабка явно с жизнью расставалась. Все указания ее на маленьких бумажках я записала, потому как дневник свой дома оставила, потом перепишу. Перед кончиною бабка заговариваться стала, вот и не ведаю, что мне с толком говорила, а что в умственном помешательстве. Что могла, то по ее желанию сделала, записи еще прабабки, каракули невозможные, в потайном отделении секретера припрятаны были. И записи те бабка наказала мне свято сохранить, хотя прочесть их нет никакой возможности.
Более всего терзалась бабка из-за драгоценностей, перепрятать мне велела, много раз повторяла «перепрятать», я так поняла – некто или что подглядел, или подслушал, и я решила все драгоценности по-своему скрыть. Поначалу думала забрать их к себе в Глухов, но нет там достойного места потайного, а уж вещи-то больно лакомые, кто угодно польстится. И приметные, взять ту же табакерку с портретом императора.
Скончалась бабка, царствие ей небесное, и на меня все хлопоты по похоронам свалились: и гостей приглашать, и все в доме обустроить со сколь возможной пристойной пышностью. Полагаю, с делом этим я неплохо справилась, коль скоро никто слова злого не произнес, а матушка моя очень хвалила и на комплименты мне не скупилась, дескать, никак от меня такой распорядительности не ожидала. А что на богатых поминках никто из прислуги ничего не украл, так в том сугубая заслуга панны Доминики, блюла она хозяйское добро от чужой прислуги, наша бы и без присмотра не украла. К тому же блюда были на удивление хороши, в особенности торт миндальный…
Описание тризны по бабке вместе с похвалами распорядительности панны Доминики заняло у Матильды страницы две. Зато целых десять потребовалось на подробное описание нарядов, в которых заявились гостьи на поминки, особенно запомнился туалет некой панны Клариссы, ставшей теперь баронессой Гардан и прибывшей прямо из Парижа. Оказывается, в Париже теперь царит мода на черные кружева, что просто потрясло всех местных модниц во главе с Матильдой. И еще запомнилось траурное одеяние тетки Клементины. Та выудила из глубин своих сундуков прямо-таки кладбищенское украшение, пришедшееся в данном случае как нельзя более кстати: искусно вырезанные из слоновой кости изящные черепа, которыми и украсила черное платье. Реакция гостей на черепа оказалась неоднозначной, всего хватало – восторга, зависти, страха и возмущения.
Сразу же после бабкиных похорон Матильда поссорилась с мужем, который намеревался немедленно увезти жену домой, и без того она пробыла в отсутствии несколько месяцев, ухаживая за умирающей. Но той уезжать никак было нельзя, ведь в соответствии с бабкиными заветами следовало сделать кое-какие перестройки в доме, чтобы перепрятать драгоценности, а говорить об этом даже Матеушу запрещалось. И как Матеуш ни злился, пришлось одному возвращаться в Глухов, надо же было кому-то за хозяйством присматривать…
…чем я была весьма довольна. Неправду ему пришлось сказать, пообещалась через два дня домой возвратиться, сама же почитай с месяц провела в Блендове. Сделав необходимое, домой вернулась, и по возвращении большой скандал меня ожидал, признаться, пламенно завершенный, как между супругами водится.
А я хоть и сделала все в Блендове как следует, но все же лучше бы мне там пребывать, сердце неспокойно, не стряслось ли чего. Прислугу, правда, я чуть не всю рассчитала, кроме самых доверенных, да и панне Доминике присматривать наказала. А ключи на одном кольце уже здесь заклепать велела.
И еще себя ругаю, зачем забрала из Блендова сервиз серебряный, камнями драгоценными изобильно изукрашенный, но уж больно опасно было оставлять его там. Сервиз этот никоим образом с Наполеоном не связан, лет на сто постарее будет, бабка его «ренессансным» окрестила. А и без императора свою ценность имеет, одни рубины да изумруды кого хочешь соблазнят. Сдается мне, нет подобного на свете, не стану же я его в буфете выставлять? Вот и думаю – не следовало его сюда везти, бед бы не натворил.
И опять Юстина не получила четкого ответа: так что же все-таки с этими драгоценностями?
…совсем плохие времена настали, шляхетский гонор уже в полный упадок пришел, дочерей за кого ни попадя замуж выдают и женятся на первой встречной. Молодой пан Вальдецкий купчиху себе приглядел, купецкую дочь, все наши от него отвернулись и поклялись ни за что их у себя не принимать, крик на весь уезд стоял, но они не слышали, ибо в Варшаве венчались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97