Так и не успела сделать выбор, тетка быстро вернулась.
– Уму непостижимо! – с радостным ужасом информировала она племянницу. – Представляешь, у них все тихо и спокойно! Труп вынесли, навели порядок, и Барбара без моих расспросов спокойно так сообщает: «Знаешь, у нас ночью один гость скоропостижно скончался» – и давай мне о желудке сказки рассказывать, а потом перебила себя и говорит – больше не может со мной беседовать, вот уже гости собираются партию покера начинать. Боже милостивый, в какие времена живем! Я и про мясо по-корсикански забыла.
Поскольку Юстина все последнее время раздумывала о пане Пукельнике, ей очень хотелось сообщить тетке, что мир не слишком изменился, уже сто лет назад умели весьма искусно скрывать преступления, а в данном случае, скорее всего, действительно сводили счеты преступники и нечего их жалеть, тетка же Барбара тут ни при чем, – но не стала этого говорить, так как тетка Гортензия историей не интересовалась. А для себя решила повидаться с Барбарой, чтобы убедиться, что той ничего не грозит. И все-таки от нее узнать правду о происшествии.
Придя к такому решению, она по привычке села за дневник прабабки, позабыв, что еще не решила, с какого из дневников начать.
…Придется, видать, побольше гусынь на яйца посадить, поредело мое гусиное стадо, и все равно по утрам такой крик подымают, что чуть свет будят. Как окно ни запираю, все равно слыхать, да и не любит Матеуш, коли окно плотно притворено, ему все воздуху мало свежего.
Зеня счастлива так, что и сказать невозможно, никак на сына-первенца не налюбуется, да и пан Ростоцкий с обоих глаз не сводит. У них я Клариссу застала, аж пожелтела от зависти, ибо одних дочерей рожает, а пан беспрестанно о наследнике твердит, так что не видать Клариссе покоя. И то сказать, глядя на Левицких, их соседей, страх охватывает, потому как уже восемь девок и ни одного хлопчика. А все не унимаются, все в надежде пребывают, хоть пани Левицкой тридцать пять стукнуло. Ничего, пан Левицкий мужчина из себя видный, авось получится, да и девки ихние без мужей не останутся.
У Зени будучи, поинтересовалась я паном Базилием. Через купцов-евреев вести доходят, отвечала Зеня, будто под Радомом отыскал пан Базилий невесту не бог весть какой наружности, зато столь деньгами набитую – слов недостает, те купцы только причмокивают в восхищении. Все к тому идет, что выйдет она за него, и наконец проходимец на деньгах женится. А для Зени он теперь не опасный, как-никак муж законный есть и наследник появился.
Дочитав до этого места, Юстина сама себе кивнула. Так и есть, женился пан Пукельник на богатой, вот откуда деньги на закупку лошадей. Только почему он именно прадедовых лошадок торговал? Многие помещики в те времена конюшни держали. Да еще и упоминание о том, что дотошно объезжал все имения предков якобы в поисках чего получше.
С сочувствием и пониманием читала Юстина строки посвященные горестным событиям в жизни прабабки. Скончался ее отец, мать совсем одна осталась, старая и немощная, того и гляди тоже скоро умрет. На похоронах отца, пришедшихся на прекрасный весенний день, Матильду шокировало появление скупой жены брата в таком платье, «что аж смотреть стыдно, и по швам видно – сто раз перешивалось». Юстина взяла на заметку упоминание скупой невестки, что-то часто стала она мелькать в дневнике Матильды.
Далее опять следовали описания будничной жизни соседей-помещиков, перемежающейся чрезвычайными происшествиями, чрезвычайными в уездном масштабе. Из дома старого Шелиги сбежала вторая дочь, Людвика, наверняка подействовал дурной пример Веси. Сбежала она к жениху, банковскому служащему, и, поскольку была девицей вполне совершеннолетней, намеревалась обвенчаться с возлюбленным в одном из варшавских костелов без благословения отца, не очень переживая по этому поводу. Как-то на этот раз все было намного проще, чем в случае с Весей, и обошлось без особых эмоций. Правда, зять старого Шелиги, граф Струминский, за которого Шелига в свое время выдал старшую, по этому поводу приезжал к тестю с упреками, «дескать, не того ради он его дочь в жены брал, чтобы теперь с плебсом породниться». Бедный старик на всякий случай еще оставшуюся в доме младшую дочь Эвелину в чулан запер, но та, «нимало не убоявшись сурового батюшки, из чулана зазорные слова выкрикивает, за сапожника выйти грозясь». Матильда, донельзя удивленная пристрастиями благородной девицы, не без юмора заметила: «На месте Эвелины я уж лучше бы хорошего портного приискала, ну да о вкусах не спорят».
Описания таких вот происшествий, бесконечная череда ближних и дальних родственников, множество знакомых с их проблемами и просто мелочами быта доносили до правнучки аромат эпохи, дуновение мира, окружающего людей того забытого уже времени. А сколько словечек, ушедших из жизни вместе с обозначаемыми ими понятиями! Некоторые оказались неизвестны Юстине, хоть и была она любительницей старины и весьма эрудированной особой, а вот поди ж ты, расшифровав иногда какое-нибудь сложное слово, приходилось лезть в словарь. Да, такой труд на любителя…
А неспешная жизнь шла своим чередом и преподносила сюрпризы. Выяснилось, что сбежавшую Людвику ожидали неприятности. Ее избранник оказался не простым банковским служащим, а племянником директора банка, хоть и не благородного происхождения. И родные не разрешили ему взять в жены бесприданницу, пусть и шляхтенку! Вот так выпендривалось простонародье, совсем не ценя чести, ему оказанной. Как пережил это старый Шелига – мемуаристика не сообщает, тем более что граф Струминский, «проведав об огромных богатствах будущей родни, перекинулся на ее сторону и уже не прочь с банком породниться». Пришлось бедному Шелиге продать оставшиеся леса, лишь после этого распоясавшиеся городские нувориши соизволили принять в семью его дочь. Выпустив из чулана Эвелину, старик поехал в Варшаву на свадьбу дочери и задал там пир на весь мир, еще раз посрамив простонародье, пусть знают шляхетский гонор!
На свадьбе же странные вещи выяснились. Оказывается, и Весин пан Потыра не серая кость, с богатыми купцами был запанибрата, даже сам князь Любомирский, на что уж магнат из магнатов, с ним в кабинете уединился и долго о своих финансовых проблемах советовался. Увидев собственными глазами столь дивные вещи, старый Шелига уже последний разум потерял и со своим шляхетским гонором выставил себя совершенным болваном. Я сама на свадьбе этой была и чуть от смеху не лопнула, глядя на столь явное посрамление шляхетской чванливости. Не до смеху, однако же, стало, когда разглядела на приглашенных дамах наимоднейшие туалеты, по последней парижской моде сшитые. Сама себе мелкопоместной голодранкой казалась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Уму непостижимо! – с радостным ужасом информировала она племянницу. – Представляешь, у них все тихо и спокойно! Труп вынесли, навели порядок, и Барбара без моих расспросов спокойно так сообщает: «Знаешь, у нас ночью один гость скоропостижно скончался» – и давай мне о желудке сказки рассказывать, а потом перебила себя и говорит – больше не может со мной беседовать, вот уже гости собираются партию покера начинать. Боже милостивый, в какие времена живем! Я и про мясо по-корсикански забыла.
Поскольку Юстина все последнее время раздумывала о пане Пукельнике, ей очень хотелось сообщить тетке, что мир не слишком изменился, уже сто лет назад умели весьма искусно скрывать преступления, а в данном случае, скорее всего, действительно сводили счеты преступники и нечего их жалеть, тетка же Барбара тут ни при чем, – но не стала этого говорить, так как тетка Гортензия историей не интересовалась. А для себя решила повидаться с Барбарой, чтобы убедиться, что той ничего не грозит. И все-таки от нее узнать правду о происшествии.
Придя к такому решению, она по привычке села за дневник прабабки, позабыв, что еще не решила, с какого из дневников начать.
…Придется, видать, побольше гусынь на яйца посадить, поредело мое гусиное стадо, и все равно по утрам такой крик подымают, что чуть свет будят. Как окно ни запираю, все равно слыхать, да и не любит Матеуш, коли окно плотно притворено, ему все воздуху мало свежего.
Зеня счастлива так, что и сказать невозможно, никак на сына-первенца не налюбуется, да и пан Ростоцкий с обоих глаз не сводит. У них я Клариссу застала, аж пожелтела от зависти, ибо одних дочерей рожает, а пан беспрестанно о наследнике твердит, так что не видать Клариссе покоя. И то сказать, глядя на Левицких, их соседей, страх охватывает, потому как уже восемь девок и ни одного хлопчика. А все не унимаются, все в надежде пребывают, хоть пани Левицкой тридцать пять стукнуло. Ничего, пан Левицкий мужчина из себя видный, авось получится, да и девки ихние без мужей не останутся.
У Зени будучи, поинтересовалась я паном Базилием. Через купцов-евреев вести доходят, отвечала Зеня, будто под Радомом отыскал пан Базилий невесту не бог весть какой наружности, зато столь деньгами набитую – слов недостает, те купцы только причмокивают в восхищении. Все к тому идет, что выйдет она за него, и наконец проходимец на деньгах женится. А для Зени он теперь не опасный, как-никак муж законный есть и наследник появился.
Дочитав до этого места, Юстина сама себе кивнула. Так и есть, женился пан Пукельник на богатой, вот откуда деньги на закупку лошадей. Только почему он именно прадедовых лошадок торговал? Многие помещики в те времена конюшни держали. Да еще и упоминание о том, что дотошно объезжал все имения предков якобы в поисках чего получше.
С сочувствием и пониманием читала Юстина строки посвященные горестным событиям в жизни прабабки. Скончался ее отец, мать совсем одна осталась, старая и немощная, того и гляди тоже скоро умрет. На похоронах отца, пришедшихся на прекрасный весенний день, Матильду шокировало появление скупой жены брата в таком платье, «что аж смотреть стыдно, и по швам видно – сто раз перешивалось». Юстина взяла на заметку упоминание скупой невестки, что-то часто стала она мелькать в дневнике Матильды.
Далее опять следовали описания будничной жизни соседей-помещиков, перемежающейся чрезвычайными происшествиями, чрезвычайными в уездном масштабе. Из дома старого Шелиги сбежала вторая дочь, Людвика, наверняка подействовал дурной пример Веси. Сбежала она к жениху, банковскому служащему, и, поскольку была девицей вполне совершеннолетней, намеревалась обвенчаться с возлюбленным в одном из варшавских костелов без благословения отца, не очень переживая по этому поводу. Как-то на этот раз все было намного проще, чем в случае с Весей, и обошлось без особых эмоций. Правда, зять старого Шелиги, граф Струминский, за которого Шелига в свое время выдал старшую, по этому поводу приезжал к тестю с упреками, «дескать, не того ради он его дочь в жены брал, чтобы теперь с плебсом породниться». Бедный старик на всякий случай еще оставшуюся в доме младшую дочь Эвелину в чулан запер, но та, «нимало не убоявшись сурового батюшки, из чулана зазорные слова выкрикивает, за сапожника выйти грозясь». Матильда, донельзя удивленная пристрастиями благородной девицы, не без юмора заметила: «На месте Эвелины я уж лучше бы хорошего портного приискала, ну да о вкусах не спорят».
Описания таких вот происшествий, бесконечная череда ближних и дальних родственников, множество знакомых с их проблемами и просто мелочами быта доносили до правнучки аромат эпохи, дуновение мира, окружающего людей того забытого уже времени. А сколько словечек, ушедших из жизни вместе с обозначаемыми ими понятиями! Некоторые оказались неизвестны Юстине, хоть и была она любительницей старины и весьма эрудированной особой, а вот поди ж ты, расшифровав иногда какое-нибудь сложное слово, приходилось лезть в словарь. Да, такой труд на любителя…
А неспешная жизнь шла своим чередом и преподносила сюрпризы. Выяснилось, что сбежавшую Людвику ожидали неприятности. Ее избранник оказался не простым банковским служащим, а племянником директора банка, хоть и не благородного происхождения. И родные не разрешили ему взять в жены бесприданницу, пусть и шляхтенку! Вот так выпендривалось простонародье, совсем не ценя чести, ему оказанной. Как пережил это старый Шелига – мемуаристика не сообщает, тем более что граф Струминский, «проведав об огромных богатствах будущей родни, перекинулся на ее сторону и уже не прочь с банком породниться». Пришлось бедному Шелиге продать оставшиеся леса, лишь после этого распоясавшиеся городские нувориши соизволили принять в семью его дочь. Выпустив из чулана Эвелину, старик поехал в Варшаву на свадьбу дочери и задал там пир на весь мир, еще раз посрамив простонародье, пусть знают шляхетский гонор!
На свадьбе же странные вещи выяснились. Оказывается, и Весин пан Потыра не серая кость, с богатыми купцами был запанибрата, даже сам князь Любомирский, на что уж магнат из магнатов, с ним в кабинете уединился и долго о своих финансовых проблемах советовался. Увидев собственными глазами столь дивные вещи, старый Шелига уже последний разум потерял и со своим шляхетским гонором выставил себя совершенным болваном. Я сама на свадьбе этой была и чуть от смеху не лопнула, глядя на столь явное посрамление шляхетской чванливости. Не до смеху, однако же, стало, когда разглядела на приглашенных дамах наимоднейшие туалеты, по последней парижской моде сшитые. Сама себе мелкопоместной голодранкой казалась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97