шли дожди, горные перевалы заметал снег. Буквально с каждым шагом я ощущал, как возрастала подчинявшая меня себе сила Олимпиады, одолевая меня словно болезнь, лишая силы и воли. В моих снах она была Герой, надменной и властной богиней, в часы бодрствования – царицей, женой Филиппа и ведьмой, которая околдовала меня, женщиной, которой я не мог противиться.
Царь призвал меня к себе в тот самый день, когда мы вернулись в Пеллу. Я доложил о нападении.
– Какой дурак посмел поднять руку на Александра? – нахмурился Филипп.
Мы были одни в его небольшой рабочей комнате. Перевалившее за полдень солнце бросало косые лучи в окно, однако в доме было прохладно. Филипп сидел возле скромного очага, темный шерстяной плащ прикрывал его плечи, под его больную ногу был подставлен табурет, черная борода щетинилась, единственный глаз словно ястребиное око пронзал меня.
Я понял, что царь хочет узнать правду. Ее хотел выяснить и я сам.
– Он подозревает, что покушение мог предпринять его отец, – рискнул высказаться я.
– Что?.. – Лицо Филиппа побледнело от гнева. Царь схватился за подлокотники кресла, словно бы желая вскочить на ноги. Но ярость почти мгновенно оставила его. Я видел, с каким трудом удалось Филиппу взять под контроль свои чувства. Предположение потрясло его, потому что Александр так жестоко ошибался; царь не добивался его смерти. Преодолев приступ гнева, он со скорбью назвал причины ложного обвинения.
– Плоды наставлений его матери, – пробормотал он. – Она всегда натравливала его на меня.
Я ничего не ответил, но понял, что нападение вполне могла подстроить и сама Олимпиада. Убийцы имели великолепную возможность покончить с Александром и его Соратниками. Царевич остался цел, однако подозрение подтачивало его отношение к отцу.
– Верь мне, Орион, она ведьма, – проговорил царь. – Сначала она обворожила меня на мистериях Дионисия в Самофракии. Я был тогда как раз в возрасте Александра и обезумел от страсти. Я не мог сомневаться в том, что на земле нет женщины прекраснее ее. И она полюбила меня с тем же пылом. Но как только она родила своего мальчишку, то не захотела больше иметь со мной ничего общего.
«Она не просто ведьма, – подумал я. – В ней воплотилась богиня, способная погубить всех нас по своей прихоти».
– Она презирает меня, Орион, и теперь строит козни вместе со своим сыном, чтобы посадить его на трон.
– Александр стремится быть достойным сыном царя, – сказал я ему. – Он хочет доказать свое право наследника.
Филипп криво усмехнулся:
– Он хочет сесть на мой трон, но это можно сделать единственным способом – убив меня.
– Нет, – сказал я. – Я не замечал в нем стремления к отцеубийству. Александр желает показать, что достоин престола. Он жаждет твоей похвалы.
– Неужели?
– И восхищается тобой, несмотря на все происки матери.
– Орион, он даже уверяет, что не может считать меня отцом.
Итак, царь знает о выдумке Александра.
– Мальчишеский эгоизм, – отвечал я уверенным голосом. – Он и сам в это не верит.
Филипп обратил ко мне свое зрячее око.
– А знаешь, – царь закутался в плащ, – быть может, он все-таки прав и зачал его Геракл или кто-то еще из богов? Что, если в конце-то концов он и правда не мой сын?
– Никакой бог не мог зачать его, господин, – отвечал я. – Всесильных богов нет, они просто мужчины и женщины.
– О! Сократа заставили выпить цикуту, когда его заподозрили в безбожии. – Царь проговорил эти слова с улыбкой.
– Если травить всякого, кто не верит в богов, всей цикуты в Элладе не хватит, чтобы окончить дело хотя бы наполовину. – Я ответил ему тоже с улыбкой.
Он хмыкнул:
– Ты, конечно, пошутил, Орион. И все-таки твой голос серьезен.
Ну как можно объяснить царю, что так называемые боги и богини такие же люди, как и он сам? Просто поднявшиеся на иную ступень развития. Я смутно помнил, что божества, мужчины и женщины, обитали в городе моих снов, в городе, существовавшем в другом времени и пространстве.
Филипп неправильно истолковал мое молчание:
– Можешь не бояться за себя, Орион; верь во что хочешь, меня это не волнует.
– Могу ли я дать тебе совет, господин?
– Какой?
– Держи царевича возле себя. Не позволяй ему встречаться с матерью…
– Сказать это легче, чем сделать… разве что водить его на поводке, как собаку.
– Чем больше времени он будет проводить с царем, тем меньше останется у матери возможности влиять на него. Возьми Александра с собой на войну. Пусть блеснет отвагой.
Филипп склонил голову набок, словно бы обдумывая мое предложение. А потом прикоснулся указательным пальцем к скуле под своей пустой глазницей.
– У меня всего один глаз, Орион. Но, может быть, ты прав. Я возьму парнишку с собой на войну.
– Будет новая?
Он помрачнел:
– Эти проклятые афиняне начали переговоры с Фивами и некоторыми другими городами, чтобы образовать союз против меня. Я никогда не хотел воевать с Афинами, а уж с Фивами тем более связываться не желаю. Но теперь, похоже, придется иметь дело сразу со всеми.
– Твое войско еще не проиграло ни одного крупного сражения, – попытался я подбодрить царя.
Филипп покачал головой.
– А знаешь почему? – И прежде чем я успел открыть рот, он сам ответил на собственный вопрос: – Потому, что, если бы я проиграл только одно сражение, царство мое рассыпалось бы, словно домик из песка.
– Нет, подобного просто не может быть.
– Рассыпалось бы, Орион, я знаю. И оттого терзаюсь каждую минуту и каждый день. Так, что не могу даже уснуть. Македония останется свободной, пока мы продолжаем побеждать. Но как только мое войско потерпит поражение, все племена, которые сейчас поддерживают меня, сразу взбунтуются. Фракия и Иллирия, даже проклятые богами молоссяне восстанут против меня… или против Александра, если он останется в живых. Я-то паду на поле боя, можешь не сомневаться.
Так вот какие видения мучили Филиппа! Он опасался гибели своего царства после поражения в битве. Он был обречен всегда побеждать, начинать новые войны и заканчивать их триумфом, чтобы не потерять все. Вот почему царь не хотел воевать с Афинами. Кто знает, как лягут кости в этой игре?.. Не погубит ли судьба дело всей его жизни?
Я решил той же ночью встретиться с царицей. Но мне следовало помнить об обязанностях телохранителя. Вновь среди особо доверенных воинов я присутствовал на царском пиру. На этот раз я стоял позади ложа царя, как статуя, в панцире и с копьем. Тем временем Филипп и его гости ели, пили и развлекались. Приглашены были в основном македонцы, включая жирного Аттала, который самозабвенно льстил царю и превозносил даже его отрыжку. Возле Филиппа расположились несколько незнакомцев; один показался мне персом, в другом я узнал афинского купца, которого уже видел в Пелле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Царь призвал меня к себе в тот самый день, когда мы вернулись в Пеллу. Я доложил о нападении.
– Какой дурак посмел поднять руку на Александра? – нахмурился Филипп.
Мы были одни в его небольшой рабочей комнате. Перевалившее за полдень солнце бросало косые лучи в окно, однако в доме было прохладно. Филипп сидел возле скромного очага, темный шерстяной плащ прикрывал его плечи, под его больную ногу был подставлен табурет, черная борода щетинилась, единственный глаз словно ястребиное око пронзал меня.
Я понял, что царь хочет узнать правду. Ее хотел выяснить и я сам.
– Он подозревает, что покушение мог предпринять его отец, – рискнул высказаться я.
– Что?.. – Лицо Филиппа побледнело от гнева. Царь схватился за подлокотники кресла, словно бы желая вскочить на ноги. Но ярость почти мгновенно оставила его. Я видел, с каким трудом удалось Филиппу взять под контроль свои чувства. Предположение потрясло его, потому что Александр так жестоко ошибался; царь не добивался его смерти. Преодолев приступ гнева, он со скорбью назвал причины ложного обвинения.
– Плоды наставлений его матери, – пробормотал он. – Она всегда натравливала его на меня.
Я ничего не ответил, но понял, что нападение вполне могла подстроить и сама Олимпиада. Убийцы имели великолепную возможность покончить с Александром и его Соратниками. Царевич остался цел, однако подозрение подтачивало его отношение к отцу.
– Верь мне, Орион, она ведьма, – проговорил царь. – Сначала она обворожила меня на мистериях Дионисия в Самофракии. Я был тогда как раз в возрасте Александра и обезумел от страсти. Я не мог сомневаться в том, что на земле нет женщины прекраснее ее. И она полюбила меня с тем же пылом. Но как только она родила своего мальчишку, то не захотела больше иметь со мной ничего общего.
«Она не просто ведьма, – подумал я. – В ней воплотилась богиня, способная погубить всех нас по своей прихоти».
– Она презирает меня, Орион, и теперь строит козни вместе со своим сыном, чтобы посадить его на трон.
– Александр стремится быть достойным сыном царя, – сказал я ему. – Он хочет доказать свое право наследника.
Филипп криво усмехнулся:
– Он хочет сесть на мой трон, но это можно сделать единственным способом – убив меня.
– Нет, – сказал я. – Я не замечал в нем стремления к отцеубийству. Александр желает показать, что достоин престола. Он жаждет твоей похвалы.
– Неужели?
– И восхищается тобой, несмотря на все происки матери.
– Орион, он даже уверяет, что не может считать меня отцом.
Итак, царь знает о выдумке Александра.
– Мальчишеский эгоизм, – отвечал я уверенным голосом. – Он и сам в это не верит.
Филипп обратил ко мне свое зрячее око.
– А знаешь, – царь закутался в плащ, – быть может, он все-таки прав и зачал его Геракл или кто-то еще из богов? Что, если в конце-то концов он и правда не мой сын?
– Никакой бог не мог зачать его, господин, – отвечал я. – Всесильных богов нет, они просто мужчины и женщины.
– О! Сократа заставили выпить цикуту, когда его заподозрили в безбожии. – Царь проговорил эти слова с улыбкой.
– Если травить всякого, кто не верит в богов, всей цикуты в Элладе не хватит, чтобы окончить дело хотя бы наполовину. – Я ответил ему тоже с улыбкой.
Он хмыкнул:
– Ты, конечно, пошутил, Орион. И все-таки твой голос серьезен.
Ну как можно объяснить царю, что так называемые боги и богини такие же люди, как и он сам? Просто поднявшиеся на иную ступень развития. Я смутно помнил, что божества, мужчины и женщины, обитали в городе моих снов, в городе, существовавшем в другом времени и пространстве.
Филипп неправильно истолковал мое молчание:
– Можешь не бояться за себя, Орион; верь во что хочешь, меня это не волнует.
– Могу ли я дать тебе совет, господин?
– Какой?
– Держи царевича возле себя. Не позволяй ему встречаться с матерью…
– Сказать это легче, чем сделать… разве что водить его на поводке, как собаку.
– Чем больше времени он будет проводить с царем, тем меньше останется у матери возможности влиять на него. Возьми Александра с собой на войну. Пусть блеснет отвагой.
Филипп склонил голову набок, словно бы обдумывая мое предложение. А потом прикоснулся указательным пальцем к скуле под своей пустой глазницей.
– У меня всего один глаз, Орион. Но, может быть, ты прав. Я возьму парнишку с собой на войну.
– Будет новая?
Он помрачнел:
– Эти проклятые афиняне начали переговоры с Фивами и некоторыми другими городами, чтобы образовать союз против меня. Я никогда не хотел воевать с Афинами, а уж с Фивами тем более связываться не желаю. Но теперь, похоже, придется иметь дело сразу со всеми.
– Твое войско еще не проиграло ни одного крупного сражения, – попытался я подбодрить царя.
Филипп покачал головой.
– А знаешь почему? – И прежде чем я успел открыть рот, он сам ответил на собственный вопрос: – Потому, что, если бы я проиграл только одно сражение, царство мое рассыпалось бы, словно домик из песка.
– Нет, подобного просто не может быть.
– Рассыпалось бы, Орион, я знаю. И оттого терзаюсь каждую минуту и каждый день. Так, что не могу даже уснуть. Македония останется свободной, пока мы продолжаем побеждать. Но как только мое войско потерпит поражение, все племена, которые сейчас поддерживают меня, сразу взбунтуются. Фракия и Иллирия, даже проклятые богами молоссяне восстанут против меня… или против Александра, если он останется в живых. Я-то паду на поле боя, можешь не сомневаться.
Так вот какие видения мучили Филиппа! Он опасался гибели своего царства после поражения в битве. Он был обречен всегда побеждать, начинать новые войны и заканчивать их триумфом, чтобы не потерять все. Вот почему царь не хотел воевать с Афинами. Кто знает, как лягут кости в этой игре?.. Не погубит ли судьба дело всей его жизни?
Я решил той же ночью встретиться с царицей. Но мне следовало помнить об обязанностях телохранителя. Вновь среди особо доверенных воинов я присутствовал на царском пиру. На этот раз я стоял позади ложа царя, как статуя, в панцире и с копьем. Тем временем Филипп и его гости ели, пили и развлекались. Приглашены были в основном македонцы, включая жирного Аттала, который самозабвенно льстил царю и превозносил даже его отрыжку. Возле Филиппа расположились несколько незнакомцев; один показался мне персом, в другом я узнал афинского купца, которого уже видел в Пелле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73