– Я думаю, сейчас они как раз собираются начать напиваться на дежурстве, – объявила она. – Саламандр, тебе, наверное, лучше пройти наверх и выбраться из окна, если ты не уезжаешь с нами.
– Да, моя дикая голубка, – он встал, поклонился, затем подошёл к ней и легко поцеловал её в лоб. – Мы встретимся снова. Ты простишь меня за то, что я не приду петь на твоей свадьбе?
– Прощу. Но будь осторожен, ладно?
– Обещаю. – Он погрустнел. – Попрощайся с моим братом от моего имени, хорошо? Я исчезну, когда он повернётся спиной, и спасу нас обоих от неприятной сцены.
Собираясь ответить, Джилл к своему удивлению обнаружила, что её душат слезы. Саламандр помахал рукой, побежал к лестнице, остановился, повернулся, чтобы помахать ещё раз, затем поспешил вверх и исчез.
Все остальные собрали свои пожитки и выскользнули через кухню и чёрный ход. Они проходили мимо стражника, который был чрезвычайно занят, осушая огромный кубок вина. Но Джилл все равно спешила по тёмным и петляющим улицам и подгоняла остальных. Чем скорее между ними и ястребами окажется океан, тем счастливее она будет. Наконец они добрались до гавани и нашли нужный причал. Элейно ходил взад и вперёд по палубе, ожидая их с зажжённой лампой в руках.
– Вовремя, – пробурчал он. – Как раз сейчас должен начаться прилив, ребята. Давайте, поднимайтесь на борт, и мы выйдем в море.
Несмотря на возражения Родри, Элейно настоял на том, чтобы выделить свою личную каюту гвербрету. Конечно, она оказалась небольшой, с узкой койкой, встроенной в стену скамьёй и небольшим столиком, привинченным к полу между ними, но Элейно был таким крупным, что его односпальная койка могла вместить двух человек, при условии, что они очень любят друг друга. Этой первой ночью, когда они лежали, тесно прижавшись и наблюдая за тем, как привешенная к потолку лампа, качаясь, отбрасывает угловатые тени, Джилл поняла, что у них в этой каюте-шкафу больше уединения, чем было за много недель. Как она предполагала, пришло время поговорить о важных вещах. Тем не менее, она боялась облекать в слова даже свои малейшие сомнения, чтобы остальные не хлынули наружу, подобно бардекианскому наводнению.
Родри предавался размышлениям. Просто потому, что Джилл было легче слушать его, чем говорить о себе, она спросила у него, о чем он думает.
– О, проклятье, у меня в голове гуляют какие-то разрозненные мысли, любовь моя, о долгой дороге и обо всем, что с ней связано. Знаешь ли, мне будет этого не хватать – совсем немного, но мне будет не хватать той жизни, которую мы вели раньше.
– Что? Никогда не думала, что услышу, как ты говоришь такое, после того, как ты стонал и причитал, недовольный своей ссылкой.
– Я должен перед тобой извиниться за то, что заставлял тебя выслушивать все это. Но тогда мы были свободны, не так ли? Ехали, куда хотели, и никогда ни заезжали в один и тот же город дважды, если он нам не нравился. Нам никогда не приходилось лебезить перед теми, кого мы ненавидели, кланяться и выказывать уважение тем, кого мы не уважали, или использовать политические уловки и осторожничать, заискивая перед людьми, которые могут нас поддержать, и все в таком роде. – Внезапно Родри рассмеялся. – О, будь Райс проклят – это как раз в его стиле. Он никогда не мог ничего сделать правильно, даже дожить до старости! – Родри замолчал, улыбнулся, его пальцы гладили вышитого на рубашке дракона. – О, дракон держит меня в своих лапах, и тебя вместе со мной, любовь моя. Теперь это он летит вперёд, а мы только следуем за ним.
На мгновение Джилл возненавидела его, просто за проклятое эльфийское многословие, за то, что облёк в слова её худшие страхи лучше, чем она могла бы это сделать сама.
– Любовь моя, ты выглядишь грустной.
– Наверное, потому что я с тобой согласна. В конце концов, я никогда не знала ничего, кроме долгой дороги, по которой путешествовала вместе с отцом, а потом – с тобой. Я делала это всю жизнь. За исключением тех несчастных недель, до того, как тебя отправили в ссылку. Родри, я ненавидела жизнь при дворе.
– Но тогда ты была просто моей любовницей. Я чувствовал себя ужасно из-за того, что поставил тебя в такое ужасное положение. А теперь, любовь моя, ты станешь моей женой. О, дела пойдут по-другому, только подожди и посмотри. Теперь, когда леди Джиллиан будет заходить в комнату, никто не посмеет ухмыляться и смотреть на неё сверху вниз. О, они не посмеют! Вместо этого они станут кланяться и спрашивать, что угодно вашей светлости, и все будут собираться вокруг толпами и интересоваться, что требуется госпоже, или что она думает, или чего хочет, потому что у тебя будет больше влияния на гвербрета Аберуина, чем у любого другого человека в королевстве. Любовь моя, ты и станешь Аберуином, в особенности, когда я уходить на войну.
У Джилл внутри все сжалось и похолодело, но она улыбнулась, просто потому, что он так хотел доставить ей удовольствие.
– Родри, есть одна вещь, которую мы должны обсудить. Как ты знаешь, я начала изучать двеомер и…
– Ну, кто же посмеет тебя останавливать, даже если и обнаружат, чем ты занята? А судя по тому, что говорил Невин, ты в любом случае должна держать это в тайне. Моя любовь, я не понимаю. Единственный человек в мире, который может тебе сказать, что ты можешь и что не можешь делать, – это король, а судя по тому, что мне говорил Невин, король знает, как чертовски полезен может быть двеомер.
– Меня беспокоит другое. Время.
Он, моргая, уставился на неё.
– Мне потребуется много свободных часов, чтобы заниматься этой работой. Время и уединение, где я могу сконцентрироваться. Время, когда на меня не наваливается необходимость развлекать твоих гостей, и когда пажи не прибегают, чтобы спросить, какой сорт хлеба ставить на стол, и всякую подобную ерунду.
– Понимаю. – Родри долго размышлял, пожёвывая нижнюю губу. – В таком случае, нам придётся обеспечить тебе уединение, например в вечерние часы, после ужина. Вначале это может быть трудно, любовь моя, но достаточно скоро все установится, в особенности в зимние месяцы.
Джилл хотела кричать, орать на него: этого недостаточно! Но прикусила язык и не произнесла гневных слов, потому что знала: после того, как она начнёт говорить ей будет не остановиться, и слова неизбежно приведут к решению, которое она отказывалась принять. «Я не брошу Родри, не брошу!» Она повторяла это про себя снова и снова, как молитву Богине. В золотом свете лампы он выглядел таким красивым! Теперь он улыбался ей, он весь светился гордостью, потому что наконец получил своё, а её любовь к Родри разрасталась и обволакивала её, пока не показалось, что Джилл просто умрёт без него.
Тем же вечером, когда Тевилла укладывала Родду спать, Каллин взобрался на узкий выступ, тянущийся вокруг стен дана Аберуин, и прислонился к зубцу, чтобы насладиться видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133