Через мгновение она уже стояла перед ним обнаженная. Он положил руки ей на плечи. Они посмотрели на свое отражение в зеркале, казавшееся очень поэтичным в бледном серебристом свете.
– Полночь, – сказал он, и голос его дрогнул. – Сейчас я превращусь в тыкву.
Он посмотрел в зеркало поверх ореола ее золотистых кудрей. Он мог различить свое лицо. Несомненно, это был он, Ричард Фэй.
Но от шеи вниз… От шеи вниз струилась женская плоть, грациозная и манящая, от вида которой захватывало дух. Он дотронулся до ее плеч, провел ладонями по ее рукам. Она вздрогнула от его прикосновения и чуть слышно застонала.
В неясном отражении зеркала казалось, будто он ласкает самого себя. Руки скользили по гладкой спине к тонкой талии, следовали изгибу бедер, касались трепещущих ягодиц. Счастье переполняло его, сознание устремилось куда-то…
Они стояли так довольно долго, словно одно большое, неповоротливое животное, наблюдающее, как изголодавшиеся, цепкие руки двигаются по его телу. Исступление накатывало на них теплыми волнами, и они издавали странные звуки. Она прижалась к нему еще теснее, ничего не соображая, и он начал целовать ее волосы.
Вот так это все было.
18
Было воскресное утро, свежее, румяное и хрустящее как спелое яблоко. Чарльз Леффертс позвонил ей! Великолепно. На одно короткое мгновение она почувствовала искушение сказать ему, что занята. Но это мгновение оказалось очень коротким.
И вот его ярко-красный автомобиль припарковался у подъезда. Чарльз привез с собой еду, вино в плетеных бутылках и большой «Полароид». Она вышла к нему в своем новом брючном костюме «Пек энд Пек» за шестьдесят девять долларов девяносто пять центов.
Он поехал к центру города, направляясь к туннелю, ведущему в Бруклин. Они ехали на пляж Якоб-Рис.
– В это время года он пустует, – сказал он ей. – Этих идиотов не бывает там после Дня Труда note 21. А появляются эти идиоты не раньше Дня Поминовения note 22. Они думают, что на пляже можно находиться только с июня по сентябрь. Идиоты.
Она повернулась боком на переднем сидении, чтобы видеть его. На нем была франтоватая фуражка с волчьим клыком на околышке, водительские перчатки с ажурным узором. О да, еще великолепный хронометр, по которому, казалось, можно было определить все, кроме времени.
За рулем он вел себя как завзятый гонщик: наддавал газу на красный свет, переключал скорость на поворотах, яростно вращал руль, не меняя положения рук – ни дать ни взять Марио Андретти на гонках «Манхэттэн Гран-При»; взгляд стальных серых глаз прикован к дороге, нервы из титана и секретной сверхпрочной керамики, напряжены до предела… ох, и все это на скорости тридцать пять миль в час.
Она сжалась на своем сидении, когда они со свистом нырнули в туннель.
– Эгей! – закричал он, и она улыбнулась.
– Самый огромный мужской туалет в мире, – пробормотала она, но он не расслышал ее слов.
Они вырвались из туннеля на простор, голубое небо над ними казалось бескрайним и его длинный голубой шарф струился по ветру. Чарльз был неистов: он сжимал руль так, что сквозь ажурный узор его перчаток было видно, как побелели костяшки рук. Не отнимая ноги от педали, он мчался вперед, и от пронзительного встречного ветра на глазах у него наворачивались слезы. Элен съежилась на своем сидении, натянув на плечи одеяло. Она была рада видеть его таким – веселым, бесшабашным; рада, что в нем есть эта озорная искорка, скрашивающая его бессмысленное существование.
Наконец они оказались на пляже. Многие мили песчаного берега были усеяны оставшимся со Дня Труда мусором, обломками древесины, выброшенной морем дохлой рыбой и кучками сухих водорослей.
Но, несмотря на это, пейзаж казался чистым и умытым – таким, какими обычно кажутся море и солнце. Даже мусор, казалось, был чистым и пах солью и морским ветром. Кое-где в белесом небе крутились редкие чайки, однако множество птиц копалось в мусоре на песке, а у самой воды расхаживали кулики.
Людей оказалось немного: парочки и кое-где семьи расположились вдоль парапета, служившего защитой от ветра, или у воды, прикрыв разноцветными пластиковыми щитами огонь жаровен.
Их ждал великолепный ланч. Тут был жареный цыпленок, завернутый в алюминиевую фольгу и еще теплый, куски холодного ростбифа, яйца в крутую, сельдерей, банка сардин, ломоть чесночного хлеба, помидоры, нарезанные огурцы. Он не забыл соль, перец, консервный нож для сардин и штопор для двух бутылок охлажденного розового вина. Не были забыты также термос с черным кофе, хрустальные бокалы для вина, бумажные салфетки и сладкое.
Они сели, прислонившись спинами к шершавому бетону парапета, оба в больших темных очках. Здесь не было ветра, и становилось теплей – с каждой минутой. Он снял фуражку, шарф, пиджак, свитер, майку. Она отбросила одеяло, жакет, свитер… и представила на всеобщее обозрение свой маленький надувной лифчик. Солнце припекало; он расстелил большое пляжное полотенце и они развалились на нем.
Время от времени они смотрели друг на друга невидящими взглядами – как слепые. Он открыл одну из бутылок и разлил вино по фужерам; они чокнулись и отпили по глотку. Подставив свои бледные лица и тела осеннему солнцу, они смотрели на самодовольных, франтоватых чаек на берегу. Это было неплохо.
– Ты знаешь, – лениво спросил он, – ты знаешь, что я величайший любовник во всем Нью-Йорке.
– Серьезно? – также лениво переспросила она. – Где же проводилось соревнование – на стадионе «Янки»?
Он обнажил зубы в улыбке.
– Ну… все дело в мужественности.
– Мужественности.
– Да. Элен, ты просто представить себе не можешь, сколько в Нью-Йорке голубых. И сколько таких парней, которые вроде и не голубые, а просто не интересуются сексом. И сколько мужей, до того выдохшихся в погоне за деньгами, что уже не в состоянии заниматься этим со своими женами. Ты просто представить себе не можешь.
– Представляю, – вздохнула Элен.
– Вот об этом я и говорю. Эти парни не могут доставить женщине удовольствие. И тогда на сцене появляюсь я. Мужественность. Ну ладно. Давай, перекусим.
Они распаковали его многочисленные алюминиевые и бумажные пакеты, и стали жевать, грызть и глотать их содержимое. Еда всегда кажется вкуснее в ясный, холодный октябрьский день – так было и на этот раз.
– Видишь ли, – объяснял он, обгладывая косточку, – это вопрос спроса и предложения.
Она отпила глоток вина. Услышав громыхание досок настила они выпрямились и оглянулись. Это оказалась патрульная машина полиции. Она медленно проехала по пляжу и скрылась за поворотом.
– Спрос и предложение, – повторил он, запихивая в рот кусок огурца. – Я могу предложить то, что пользуется большим спросом. Понимаешь?
Она посмотрела на него с изумлением, но не прекратила пережевывать кусок ростбифа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Полночь, – сказал он, и голос его дрогнул. – Сейчас я превращусь в тыкву.
Он посмотрел в зеркало поверх ореола ее золотистых кудрей. Он мог различить свое лицо. Несомненно, это был он, Ричард Фэй.
Но от шеи вниз… От шеи вниз струилась женская плоть, грациозная и манящая, от вида которой захватывало дух. Он дотронулся до ее плеч, провел ладонями по ее рукам. Она вздрогнула от его прикосновения и чуть слышно застонала.
В неясном отражении зеркала казалось, будто он ласкает самого себя. Руки скользили по гладкой спине к тонкой талии, следовали изгибу бедер, касались трепещущих ягодиц. Счастье переполняло его, сознание устремилось куда-то…
Они стояли так довольно долго, словно одно большое, неповоротливое животное, наблюдающее, как изголодавшиеся, цепкие руки двигаются по его телу. Исступление накатывало на них теплыми волнами, и они издавали странные звуки. Она прижалась к нему еще теснее, ничего не соображая, и он начал целовать ее волосы.
Вот так это все было.
18
Было воскресное утро, свежее, румяное и хрустящее как спелое яблоко. Чарльз Леффертс позвонил ей! Великолепно. На одно короткое мгновение она почувствовала искушение сказать ему, что занята. Но это мгновение оказалось очень коротким.
И вот его ярко-красный автомобиль припарковался у подъезда. Чарльз привез с собой еду, вино в плетеных бутылках и большой «Полароид». Она вышла к нему в своем новом брючном костюме «Пек энд Пек» за шестьдесят девять долларов девяносто пять центов.
Он поехал к центру города, направляясь к туннелю, ведущему в Бруклин. Они ехали на пляж Якоб-Рис.
– В это время года он пустует, – сказал он ей. – Этих идиотов не бывает там после Дня Труда note 21. А появляются эти идиоты не раньше Дня Поминовения note 22. Они думают, что на пляже можно находиться только с июня по сентябрь. Идиоты.
Она повернулась боком на переднем сидении, чтобы видеть его. На нем была франтоватая фуражка с волчьим клыком на околышке, водительские перчатки с ажурным узором. О да, еще великолепный хронометр, по которому, казалось, можно было определить все, кроме времени.
За рулем он вел себя как завзятый гонщик: наддавал газу на красный свет, переключал скорость на поворотах, яростно вращал руль, не меняя положения рук – ни дать ни взять Марио Андретти на гонках «Манхэттэн Гран-При»; взгляд стальных серых глаз прикован к дороге, нервы из титана и секретной сверхпрочной керамики, напряжены до предела… ох, и все это на скорости тридцать пять миль в час.
Она сжалась на своем сидении, когда они со свистом нырнули в туннель.
– Эгей! – закричал он, и она улыбнулась.
– Самый огромный мужской туалет в мире, – пробормотала она, но он не расслышал ее слов.
Они вырвались из туннеля на простор, голубое небо над ними казалось бескрайним и его длинный голубой шарф струился по ветру. Чарльз был неистов: он сжимал руль так, что сквозь ажурный узор его перчаток было видно, как побелели костяшки рук. Не отнимая ноги от педали, он мчался вперед, и от пронзительного встречного ветра на глазах у него наворачивались слезы. Элен съежилась на своем сидении, натянув на плечи одеяло. Она была рада видеть его таким – веселым, бесшабашным; рада, что в нем есть эта озорная искорка, скрашивающая его бессмысленное существование.
Наконец они оказались на пляже. Многие мили песчаного берега были усеяны оставшимся со Дня Труда мусором, обломками древесины, выброшенной морем дохлой рыбой и кучками сухих водорослей.
Но, несмотря на это, пейзаж казался чистым и умытым – таким, какими обычно кажутся море и солнце. Даже мусор, казалось, был чистым и пах солью и морским ветром. Кое-где в белесом небе крутились редкие чайки, однако множество птиц копалось в мусоре на песке, а у самой воды расхаживали кулики.
Людей оказалось немного: парочки и кое-где семьи расположились вдоль парапета, служившего защитой от ветра, или у воды, прикрыв разноцветными пластиковыми щитами огонь жаровен.
Их ждал великолепный ланч. Тут был жареный цыпленок, завернутый в алюминиевую фольгу и еще теплый, куски холодного ростбифа, яйца в крутую, сельдерей, банка сардин, ломоть чесночного хлеба, помидоры, нарезанные огурцы. Он не забыл соль, перец, консервный нож для сардин и штопор для двух бутылок охлажденного розового вина. Не были забыты также термос с черным кофе, хрустальные бокалы для вина, бумажные салфетки и сладкое.
Они сели, прислонившись спинами к шершавому бетону парапета, оба в больших темных очках. Здесь не было ветра, и становилось теплей – с каждой минутой. Он снял фуражку, шарф, пиджак, свитер, майку. Она отбросила одеяло, жакет, свитер… и представила на всеобщее обозрение свой маленький надувной лифчик. Солнце припекало; он расстелил большое пляжное полотенце и они развалились на нем.
Время от времени они смотрели друг на друга невидящими взглядами – как слепые. Он открыл одну из бутылок и разлил вино по фужерам; они чокнулись и отпили по глотку. Подставив свои бледные лица и тела осеннему солнцу, они смотрели на самодовольных, франтоватых чаек на берегу. Это было неплохо.
– Ты знаешь, – лениво спросил он, – ты знаешь, что я величайший любовник во всем Нью-Йорке.
– Серьезно? – также лениво переспросила она. – Где же проводилось соревнование – на стадионе «Янки»?
Он обнажил зубы в улыбке.
– Ну… все дело в мужественности.
– Мужественности.
– Да. Элен, ты просто представить себе не можешь, сколько в Нью-Йорке голубых. И сколько таких парней, которые вроде и не голубые, а просто не интересуются сексом. И сколько мужей, до того выдохшихся в погоне за деньгами, что уже не в состоянии заниматься этим со своими женами. Ты просто представить себе не можешь.
– Представляю, – вздохнула Элен.
– Вот об этом я и говорю. Эти парни не могут доставить женщине удовольствие. И тогда на сцене появляюсь я. Мужественность. Ну ладно. Давай, перекусим.
Они распаковали его многочисленные алюминиевые и бумажные пакеты, и стали жевать, грызть и глотать их содержимое. Еда всегда кажется вкуснее в ясный, холодный октябрьский день – так было и на этот раз.
– Видишь ли, – объяснял он, обгладывая косточку, – это вопрос спроса и предложения.
Она отпила глоток вина. Услышав громыхание досок настила они выпрямились и оглянулись. Это оказалась патрульная машина полиции. Она медленно проехала по пляжу и скрылась за поворотом.
– Спрос и предложение, – повторил он, запихивая в рот кусок огурца. – Я могу предложить то, что пользуется большим спросом. Понимаешь?
Она посмотрела на него с изумлением, но не прекратила пережевывать кусок ростбифа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65